Потерянный альбом (СИ) - Дара Эван

— М-м…

— В смысле, я вечер за вечером смотрю, что происходит, какие новости, что говорят кандидаты, и каждый день слышу все ту же ужасающую, отупляющую дурость…; в смысле, уже сам просмотр отупляет, так что не могу и представить, каково должно быть в этом участвовать…

— Ага; и…

— И вот я сижу у себя на диване, вожусь со швом — я шью себе самостоятельно — или принимаю ежевечернюю дозу кофейного мороженого «Брейер» — но это уже другая история, — а со всей страны идут кадры этого идиотского спектакля, съемки того, как кандидаты ничего не делают, только пиарятся; как когда они, ну знаете, красуются с просчитанными речами в окружении воздушных шариков, или посещают завод по производству флагов, или просто пережевывают обычные прозрачные банальности — или тот случай, когда один из них, мелкий моллюск, видимо, решив, что кажется слабаком, разъезжал на танке [9]…

— Ух, да…; это вы жестко…

— И еще вся эта реклама, попросту бесстыжая по своей манипулятивности, глупости и подлости, и все эти позы, втягивание живота и перевирания — всё, просто всё и сразу…; в смысле, в наше время нам всем известна, так сказать, неспособность речи передать мысль, но никогда я не ощущаю ее с такой силой, как когда пытаюсь облечь в слова свое крайнее, тотальное и устрашенное отвращение и недопрезрение к тому, во что, по-моему, превратился наш политический процесс…; короче, от того, что каждый вечер показывали по телевизору, мне стало плохо, начали развиваться физические симптомы: напряжение, боль в груди — настоящие симптомы; и вот я, знаете, сижу, сижу и думаю: этого не может быть; не может быть, что вот это и есть политика — в смысле, все это невыносимое говно…; ой…; простите…; простите за это; но на кабельном вроде как можно, да?..

— [Смех] Давайте-давайте… задайте им жару…

— Ладно…; ну вот, в общем, и все: мне просто не верилось своим глазам; после восьмилетнего срока актера из фильма про обезьяну [10] теперь уже сами выборы считаются просто огромной аферой, организованной и управляемой с почти немыслимым мастерством, — извращением демократии, а не ее самым важным выражением…; ужасно наивно, знаю, и, наверное, даже глупо звучит, и уверена, то же самое люди думают с тех времен, как закрыли circus maximus [11]…; но меня, понимаете, застало врасплох, что я могу все это еще и ощутить на себе — мне никто никогда не говорил…; и в общем, видимо, поэтому это выражается так сильно — теперь, когда я, не знаю, начинаю ощущать физически…; меня даже сейчас чуточку замутило, просто от одной мысли…

— Вы, главное, отвернитесь от микрофона, если вдруг почувствуете…

— Да…; но вот это и была причина — неисследованная физическая реакция…

— Но что потом привело… я хочу сказать, всем нам противна политика, но… но почему вы начали…

— М-м…

— Что привело к вашим, как вы это называете, обходам…

— Ну, просто чем больше я сижу так перед ящиком и бушую, тем больше задумываюсь, что не могу быть единственным человеком, кто так думает, — что обязаны быть и другие, кто реагирует как минимум так же остро, как и я; и тут вспоминаю, что несколько лет назад мне что-то попадалось на тему распределения голосов; и на следующее утро я отправляюсь в библиотеку поискать об этом и нахожу очень быстро, прямо в «Статистических обзорах»: ясно как день, черным по белому, совершенно очевидно; и сводится все к тому, что мистер Рейган, несмотря на всю шумиху о решительных победах и посеянных слухах о доверии народа, — оказалось, победил Рейган, тогда, в 1980-м, только благодаря 26 процентам избирателей, и в 84-м его результат не намного лучше; так какая же это демократия, спрашиваю я себя, — какое же это выражение общенародной воли, реализация нашей коллективной судьбы — если с такими цифрами…

— Это все потому, что никто не голосует;

— Вот именно; эта куча-мала из слухового аппарата, контактных линз, «Гришн Формулы» [12] и наплечников выиграла выборы только потому, что почти половина его соотечественников, которые могли проголосовать, решили остаться в стороне; вместо того чтобы участвовать в процессе, они бежали в противоположную сторону; опять же — ничего нового, но почему-то, повторюсь, ко мне пришло ощущение того, что же это значит…; знаете, это же так странно, когда узнаешь это на себе — не сомневаюсь, что и вам это знакомо, — то, как какое-нибудь ощущение, или чувство, или идея как будто впервые пробираются в вас, проникают за все укрепления, а потом, наконец очутившись в зоне уязвимости, пускают корни — начинают что-то действительно значить, и жечь изнутри, и иметь значение…

— М-м…

— Так что вот так; в течение нескольких недель меня осенило, как я это называю, мирское откровение — с меня сорвало шоры, просто-таки сорвало; и с тех пор это не прекращается, знаете, это все еще со мной — как бы засело в груди, эта нескончаемая сила, которая, не знаю, кажется, свела с ума мой компас; например, помню случай, вскоре после того, как это случилось, как я захожу в супермаркет и просто таращусь в проходах на все коробки, пачки и цвета, или когда еду по Рино-авеню и вижу домики с газонами, окраской, номерами и… и внезапно все это кажется каким-то не таким, и иным, и ужасно печальным…; и я просто думаю, знаете, О боже…

— Хм…

— И потом, знаете, это стало сказываться и на работе — даже там это достало; в основном я преподаю историю, и, помню, где-то месяц назад надо было на несколько недель поехать в школу в Минко, когда там проходили Французскую революцию; и вот я составляю план урока, набрасываю конспект и так далее… но потом, знаете, чувствую, как меня что-то гложет, всерьез гложет мою совесть; и начинаю задумываться, вдруг, не знаю, есть какой-то другой подход — может, мне не стоит показывать Революцию великим часом всеобщего блага, с общественным договором, Просвещением и триумфом равенства над привилегиями, всем таким, но что на самом деле в ней нужно видеть катастрофические последствия финансовых трудностей из-за Семилетней войны и французского участия в Американской революции, или что ее можно истолковать как автогеноцид, совершенный народом в ужасе перед модернизацией, — показать смутой, чьим истинным и долговечным следствием стало начало эпохи рационализированных массовых войн, полицейских государств и мысли, что все противники — предатели и, следовательно, должны умереть…; другими словами, что это не более чем лежачий полицейский на маршруте от «Математических начал натуральной философии» к Гулагу…

— Вау, ну-ка — погодите…; чьи…

— А… неважно…; но меня правда не на шутку увлекла подобная нелепица…

— В общем…

— В смысле, откуда мне знать, что я учу детей тому, чему учу, правильно — в смысле, что конкретно я им рассказываю на самом деле?..; это переросло в настоящую озабоченность…

— А потом это — это, значит, подтолкнуло вас ходить от двери к двери… кажется, в статье вы это называли «обходами»…

— Да, среди прочего подтолкнуло к ним…; мне, наверное, хотелось увидеть что-то еще, другие течения, которые — это факт — есть, должны быть, — изучить их лично и понять…

— И…

— И наконец мне хватило смелости это сделать — взять и сделать; и, знаете, решимость просто пришла сама собой, однажды вечером, прямо перед сном; вот я лежу в кровати и размышляю о том, что хочу сделать, и ни с того ни с сего психологическое сопротивление просто растворилось…; и тут я понимаю, что смогу, просто понимаю…; и на следующий день, вернувшись из школы, я просто, знаете, приступила к делу: надела коричневую блузку и темную юбку — самую нейтральную одежду, чтобы никто не понял меня неправильно, — и заплела волосы в приличный викторианский узел, чтобы это тоже не… ну вы поняли; а еще решила не делать обходы в собственном доме — многим из нас не хватает времени даже толком поздороваться, и этих людей я знаю…; так что я пошла в Уорр-Акрес, где не знаю никого, чтобы избежать проблем в связи с предыдущими контактами или впечатлениями; так все и началось, всего чуть больше двух недель назад; я просто ходила и звонила в двери перед ужином, когда, как я понимаю, большинство людей уже дома;