Персефона - Борис Кристина

Она спросила, правда ли всё это. Несомненно, мама! Ох, если бы ты была рядом и видела это всё со стороны!

А потом она заплакала и попросила прощения за всё. Она призналась, что была плохой матерью. Я удивилась от такого признания. Сердце моё сжалось и, не выдержав, я тоже заплакала. Только сейчас я поняла, как я её люблю. Я так ей и сказала.

Я предложила ей встретиться.

….

Сегодня ко мне приехала мама! Филипп меня не отпустил: сказал, что лучше пусть ко мне приходят, чтобы я никуда не пропадала. Только сначала надо убедиться, что они не стащат ни одной картины с квартиры. Точнее, он сказал, что не хочет, чтобы исчезала Эльжбета, так что если я хочу с кем-то видеться, то лучше приглашать гостей к себе.

Все сомнения матери отпали – увидев мою комнату, картины со мной, она поняла, что я не врала о своей жизни и действительно за целый год не попала в руки каким-нибудь подозрительным людям. Она была искренне рада за меня и, могу осмелиться написать это, впервые по-настоящему гордилась мной!

Пришёл Филипп. Я захотела их познакомить. И это было ошибкой. Большой ошибкой. Филипп сказал, что не желает видеть мою мать и попросил её уйти прямо сейчас.

Она ничего ему не сказала, лишь повернулась ко мне и попросила проводить её.

Вечером я устроила скандал. Он же сам говорил, что я могу приводить доверенных людей сюда, чтобы я не пропадала! Он ответил, что подразумевал однокурсников, а не мать! Почему?

Оказывается, он не хочет, чтобы прошлое Мии затмевало Эльжбету. Он не против моей учёбы, но лучше бы я училась на актрису – так меньше бы выбивалась Мия. Да он сумасшедший! Это моя жизнь! Я вправе решать с кем мне общаться. В конце концов, я могу сейчас просто уйти от него, потому что я могу, и никто мне не запретит. Никто не смеет указывать мне, что делать, пока я сама этого не захочу.

На что Филипп ответил, что если бы не он, то я бы в жизни не имела бы возможности жить в таком месте. Не срисовывали бы с меня картины. Носила бы свои дешёвые вещи и дальше работала за гроши. Так бы и не смогла поступить, потому что не поверила бы в себя, считая себя неудачницей. А подкормила бы эту неуверенность моя мать.

«Что было бы, если бы ты вернулась к своей матери и сказала ей, что ты не поступила? Она бы тебя пожалела? Нет! Она бы убедилась в своих словах, что ты ничто, и заодно убедила бы тебя. Без меня ты бы никогда не помирилась с ней! Вы бы жили вместе, обе униженные и ничего не добившиеся в жизни!»

Я молчала. Я не знала, что на это ответить. Ведь он был в чём-то прав.

…

Филипп позвал меня на разговор. Неделю я уже не разговариваю с ним. Меня чертовски сильно задели его слова.

Он уже успокоился и попросил прощения за свою резкость. Мы с ним договорились, что я могу видеться с матерью тогда, когда он не сможет этого видеть. Он хочет видеть рядом с собой только Эльжбету.

До чего же он странный человек. Неудивительно, что у него никого нет. Серьёзно, за всё это время, что я живу с ним, у него ни разу не было женщины. Я много чего о нём думала. Поначалу я думала, что его они не интересуют, учитывая, как он подбирает мне образы, сколько у него всяких баночек со всевозможными кремами. Он подолгу приводит себя в порядок. Чересчур. И требует того же и от меня.

Потом я узнала про его браки. Сомнения отпали. Потом мне показалось, что он влюблён в меня, потому что он всем говорит, как я его вдохновляю, глядя на меня.

Но сейчас…я не знаю, может он влюблён в эту Эльжбету. Он и при других людях называет меня исключительно Эльжбетой…

Глава 16

– Мы походим к самому неприятному.

– К чему?

– К истории того, как я начал терять Эльжбету.

– Начинайте.

– Картины по фильмам были нарисованы даже раньше планируемого срока. Мы начали рисовать портреты из определённых моментов жизни. Один портрет ребёнка, похожего на Эльжбету в детстве уже был готов. Пришлось обратиться к детскому модельному агентству.

Дальше я рисовал Эльжбету взрослой за книгой. В этих работах я уже не имел никаких рамок и рисовал так, как хотел. Я сам выбирал образ. И картины рисовались гораздо быстрее, нежели те. И на каждой картине я обнажал татуировку лилий, потому как истинная Персефона, она с самого начала своего жизненного пути была повенчана со смертью.

Далее – Эльжбета перед камерой.

Далее – Эльжбета крепко обнимает возлюбленного, но он смотрит в другую сторону, а вдали виден другой женский силуэт.

И вот мы уже дорисовывали последнюю картину. Эльжбета в слезах смотрит на закат в платье с длинным подолом и маленькой капсулой в руках.

Оставалось совсем немного до того, как я хотел представить всему миру творение всей жизни.

На протяжении всего времени, что я рисовал картины, Мия отчаянно выбивала себе место, вытесняя Эльжбету. Иногда ситуация была за гранью.

У нас в гостях был один режиссёр, который предложил Эльжбете сняться в небольшом эпизоде в его фильме. Я был не против. Даже был рад. Я хвалил её начинания в этом поприще.

Но, к моему ужасу, она требовала подписать в титрах себя не как Эльжбета Миаковска, а как Мия! По этому поводу мы с ней поговорили, но ни к чему хорошему это не привело.

Она стала набирать популярность, но она прославляла не Эльжбету, а себя! Эту дешёвую выскочку, которая продалась мне за вещи!

Её приглашали на роль за ролью, а я бесился о того, что Эльжбете в своё время приходилось выбивать даже крошечную возможность сняться в эпизоде, а Мие всё достаётся легко и просто! Она не прошла ни одного кастинга. Я вспоминал, как заставлял её декламировать стихи, петь песни, воспроизводить сценки…ей сейчас это помогало прекрасно справляться с задачами, которые ставили режиссёры. Я сам протоптал дорогу не тому человеку! Я совершил огромнейшую ошибку в своей жизни! Она стала для меня разочарованием.

Теперь интервью брали не у меня, а у неё. Они называли её Эльжбетой, а она их исправляла и называла себя Мией. В такие моменты я хотел растолкнуть всех журналистов, подбежать к ней и закрыть её рот.

Учёбу она бросила и стала пропадать на съёмках с моего позволения. Она вкусила славу и никак не могла насытиться этой отравой. В тот вечер я просто запретил ей идти на съёмку. Мне было абсолютно плевать, что я препятствую ночной съёмке своему приятелю, который под общей одержимостью ей, пригласил её на свой проект.

Это была самая крупная ссора, которая у нас когда-либо происходила. Но я впервые услышал от неё те самые страшные слова – она уходит от меня. Нет. Этого допустить я никак не мог. Я умолял её дорисовать эту картину и всё. Она может уйти. Я был согласен даже на это. Отпустить, но чуть позже. Не сейчас!

Она кричала на меня, говоря, что больше не может меня терпеть. Она терпела почти два года мою помешанность на Эльжбете. Она кричала « Я Мия! Я Мия! Я Мия! Нет твоей Эльжбеты! Она мертва! » – голос Филиппа дрожал, а на глазах выступили слёзы. – Она сказала мне это в лицо. Она сказала, что распрощается с образом Эльжбеты раз и навсегда, и показала пальцем на свои волосы. Она была вне себя. Схватила нож и срезала волосы. Я помню, как они упали на пол. Эльжбета ушла, хлопнув дверью, а на полу лежали чёрные волосы, отливавшие сумеречно-синим цветом. Я сел на пол, сгрёб волосы в охапку и прижал к лицу. Я рыдал.

Она ушла, а я ревел как раненный зверь. Крушил всё, что окружало меня. Я стоял на коленях перед картинами и выкрикивал имя Эльжбеты.

Позже пришло сообщение от неё, что она придёт и заберёт свои вещи сегодня ночью.

Решение я принял мгновенно. Я не дам ей уйти. Я взял холст и начал делать набросок, сидя на полу.

Когда она пришла, я всё ещё сидел на полу, повернулся, встал, обнял, сказал: «Прости» и начал душить. Она пыталась сопротивляться, но ярость, клокочущая во мне, придавала мне невиданные до того силы.

Вскоре её тело обмякло, а на меня смотрели удивлённые глаза, вопрошавшие «За что?»