Ирина Степановская - Круговая подтяжка
– Знаешь, Аркадий, я чувствую, на мне какая-то броня. Мне все стало все равно. Иногда еще случаются проявления живого чувства – когда вижу Чарли или думаю об Алеше. Часто мне бывает очень страшно во сне. Не обижайся, Аркадий, я тебя очень люблю и рада, что ты пришел, но вот я смотрю на тебя, а где-то глубоко у меня свербит: когда же он уедет, и я тогда снова смогу зарыться в одеяло, закрыть глаза и ни о чем не думать?
– Ты хочешь спать? – удивился Аркадий.
– Если бы… – усмехнулась Тина. – То есть спать я хочу постоянно. Но дело в том, что я не могу заснуть! А если засыпаю, то мне снится такой кошмар, что лучше бы вовсе не спать.
– Слушай, что ты вообще тут сидишь, как неграмотная тетка! – разозлился Аркадий. – Ну хоть бы самые элементарные анализы сделала! Кровь, мочу, биохимию… Ты участкового на дом хоть раз вызывала?
– Господи, ну что он скажет, этот участковый? Ну вызвала однажды, весь день ждала. Вечером, в восьмом часу, приползла терапевт, бабулька-пенсионерка. Причем у нее после подъема по лестнице на мой пятый этаж была такая одышка, что я подумала, как бы мне ей самой не пришлось помощь оказывать.
– Ну?
– Посмотрела она на меня от порога, видит – дверь я ей открыла самостоятельно, хоть и по стеночке. Спрашивает: «Мушки перед глазами бегают?» Я говорю: «Нет». Она говорит: «Значит, ничего страшного. Вегето-сосудистая дистония. Крепкий чай, кофе, два раза в день кавинтон. Консультация невропатолога, ухо-горло-носа». Постояла еще, ну, я ей пятьдесят рублей дала, она ушла, а мне на следующий день само собой легче стало.
Аркадий захохотал.
– Тебе повезло, грамотная бабка попалась. Послала не только к невропатологу, но и к ЛОРу. Но у тебя с ушами, надеюсь, все в порядке?
– С ушами – в полном! – заверила его Тина, и оба опять захохотали. Только смех у них был немного грустный. – Ну вот что ты хочешь? – спросила она, наконец отсмеявшись. – Знаешь, под одеялом в своей квартире умирать как-то спокойнее, чем в больнице под капельницей или под звуки мигалки в машине «Скорой помощи».
– Не болтай! – оборвал ее Аркадий. Они еще помолчали. Аркадий подумал, что пора уходить, но было как-то неловко подняться.
– Слушай, а где твоя собака? – неожиданно спросил он.
– Чарли умер в прошлом году.
– Старый, наверное, был? – предположил Аркадий. – Насколько я помню, он жил у тебя лет десять?
– Сколько ему было, никто не знает, – вздохнула Тина. – Я же его на помойке подобрала. Чарли был тогда уже взрослым. Прожил он у меня одиннадцать лет. Когда меня уволили, он несколько месяцев жил у мужа, вернулся совершенно больной. Я думала, погибнет. Но он пожил здесь со мной, успокоился, поправился. Мы с ним гуляли, он был веселый, красивый, бодрый… А однажды я не вернулась домой ночевать. Работала я тогда за городом, и сломалась машина. Вернулась на следующий день, только к обеду. А он лежал около кровати на коврике. Уже мертвый, мордой к двери. Он подумал, наверное, что я его опять бросила. Уже во второй раз.
– С чего ты так решила? – удивился Барашков. – Все люди смертны, собаки тоже. Одиннадцать лет для колли – приличный возраст.
– Нет, не скажи! – Тина покачала головой. – Он умер от ревности. Безысходности. Уходила-то я из дома не одна.
– Ас кем?
– Был человек. Ты его как-то видел. Азарцев. Я у него тогда работала, в косметологической клинике. Помнишь, я тебе говорила?
– Ну да.
– Чарли не любил его. Не рычал, не лаял, о, нет! Просто, когда Азарцев бывал у меня, Чарли лежал в коридоре в углу и не выходил. Никогда не гулял с ним, не брал у него еду. Наверное, чувствовал, что Азарцев меня предаст.
– И что?
– Так и вышло. Когда пришлось сделать выбор, Азарцев выбрал не меня. А я невольно предала Чарли.
– Тина! – сказал Азарцев. – Я теперь знаю, куда тебе надо ехать в первую очередь!
– Куда?
– В клинику неврозов. Если хочешь, я тебя отвезу! И это еще мягко сказано! По-моему, ты того! – Аркадий выразительно постучал по когда-то кудрявой башке. – Сдвинулась на собаке!
Тина усмехнулась.
– Какая же у мужчин простая организация ума! И Азарцев говорил точно так же, как ты: «Сдвинулась на собаке!» Но если собака – единственное существо, которое любит?
– А может, ты просто других-то не замечаешь? – вдруг укоризненно и очень тихо сказал Аркадий.
– Ну что ты мучаешь меня! – заорала вдруг Тина. Лицо ее исказилось, и пена появилась у рта. – Не видишь, что ли, мне плохо, плохо, плохо! Я действительно хочу остаться одна! Я хочу умереть! Или, по крайней мере, закрыть глаза! А ты все сидишь, разглагольствуешь, философствуешь, умничаешь! Уходи! – почти визжала она. – Уходи! Я вас всех ненавижу! Всех-всех! Ненавижу весь свет! И задерни шторы! – Она зарыдала. Аркадий молча встал. Тина лежала на животе, все тело ее сотрясали конвульсии, слезы текли так быстро и сильно, что в момент намочили подушку.
«Истерика, – подумал Барашков. – Черт знает что! Тот мужик, видимо, ее бросил. А она действительно его любила. Как странно. Печально». Неожиданно ему пришло в голову, что он сидит рядом с женщиной, которая плачет оттого, что ее бросил не он, Барашков, а некто другой, и ему это безразлично. Вот что значит старость. Или не старость, а зрелость?
Она наконец затихла.
– Я сейчас уйду, – сказал Аркадий. – Не сердись, проводи меня. Только знай, ты должна лечиться!
Тина повернулась к нему, вытерла ладонями мокрые щеки.
– Прости. Тебе, должно быть, противно на меня смотреть, – сказала она. – Я стала страшная. Злая и страшная. Ужасно, что мне это безразлично. Я не хочу быть ни молодой, ни красивой.
– Ты просто больна. – Барашков взял ее за руку. – Теперь мне это совершенно ясно.
Он был опытным врачом и прекрасно знал, что болезнь редко делает человека прекрасным. Это только в романах Ремарка да Фицджеральда по тенистым аллеям парков гуляют нежные сумасшедшие героини. На самом деле болезнь безобразна, зла, эгоистична. Доброго человека она может сделать безвольным, мямлей; стойкого – злым, эгоистичным тираном; разумного – бессмысленно тупым. Но если человек поправляется, то из болезни он выносит самое главное – опыт, как нужно жить. Потом, правда, часто этот опыт забывается. Но умные люди после глубокой болезни начинают жить так, будто получили в подарок новую драгоценную жизнь.
Барашков продолжил, стараясь, чтобы его слова звучали как можно более убедительно:
– Ты должна поправиться, Тина! Нужно обследоваться. О конце думать рано. Ты многим нужна. По крайней мере мне, твоим родителям, сыну и, наверное, сестре. Но в тебе сейчас говорит не болезнь, а эгоизм, Тина. Подумай об этом. До завтра. Я пошел, завтра позвоню. Обдумаю за вечер, и ты тоже подумай, с чего нам лучше начать обследование. Пока!
