Андрей Волос - Победитель
Карпов сделал значительную паузу, переводя взгляд с лица на лицо. Лица офицеров внимательные, сосредоточенные. Ромашов, Большаков, Зубов, Астафьев, Аникин, Первухин, Епишев, Бежин… Плетнев тоже был сосредоточен и внимателен.
— И мы должны приложить все силы, чтобы оправдать доверие партии и правительства!
И вдруг повернулся всем телом к Плетневу.
— А что мы видим на практике?
Смотрит — прямо сейчас одежду на нем прожжет. Вот оно. Начинается. Показательное изничтожение личности на глазах у друзей и товарищей.
— На практике мы видим, что еще встречаются примеры вопиющей, я бы сказал — преступной расхлябанности. Так, старший лейтенант Плетнев вчера… ну-ка, приподнимитесь!
Плетнев встал.
— Видите, старший лейтенант Плетнев без особого напоминания и задницу от стула не оторвет! — обращаясь к залу, сказал Карпов издевательским тоном.
Но никто не хмыкнул, не рассмеялся. Все молчали. Плетневу от этого безмолвия сразу как-то теплее стало.
Он сделал каменное лицо. А полковник между тем громогласно, наотмашь продолжал.
— Но мало того! Как может офицер КГБ забыть дома служебное удостоверение?! Разве может офицер КГБ забыть дома служебное удостоверение?! Не может офицер КГБ забыть дома служебное удостоверение!
Карпов обвел всех свирепым, прямо-таки волчьим взглядом. И рявкнул:
— А если может, это уже не офицер! Это балласт!
Плетнев сжал зубы. Главное — не сорваться.
Карпов оперся руками о стол, подавшись вперед, будто и впрямь вот-вот собирался на него броситься.
— Комитет государственной безопасности — оружие партии! Это штык партии!
Плетнев вытянулся.
— А из вас штык, как из говна пуля!
Ну, Плетнев еще пуще вытянулся — хотя, казалось, уже некуда было вытягиваться. И кулаки сжались сами собой. И скулы стало сводить — так он зубы стискивал.
— Вам здесь не место! — с нескрываемым злорадством заключил полковник. — Вы недостойны носить высокое звание советского чекиста!..
* * *Если утро начинается с такого, весь день, считай, насмарку. Чем ни занимайся, все равно то и дело будешь вспоминать, как тебя по стенке размазали.
А день, надо сказать, тоже получился не из легких.
Выезд на полигон в десять ноль ноль. Перед этим надо переодеться. Цивильные шмотки остаются в расположении части. Бойцы надевают темно-синие штаны и такие же синие куртки техсостава ВВС. Почему-то именно в них бойцов наряжают. Неизвестно, почему. Теоретически можно еще в морские бушлаты… в танкистские шлемы… в водолазные костюмы, в конце концов. Ну, неважно. Так начальники решили. Им видней.
Сорок минут автобус с наглухо зашторенными окнами гудит по трассе. Сворачивает. Нормальной машине к полигону не подъехать. И грибнику не подобраться. И вообще никому. Охрана в несколько эшелонов. Как в песне: «Артиллерист не проползет! парашютист не просочится!..» Или что-то в этом роде.
Приехали.
Первым делом — спортзал. Разминка. Беготня. Потом тренировочные бои.
Бьются одновременно четыре пары. В зале гуляет между стенами эхо от ударов, от шлепков падающих на ковер тел. Или кто-то кого-то на болевой взял, и тот рявкает сначала, а потом колотит ладонью по мату, чтоб не доламывали.
Мелькание рук и ног, наносящих удары.
Плетневу, как на грех, выпал Виктор Аникин. Или попросту — Витек. Такого хорошо в третьем классе другом иметь. Громила двухметрового роста. Борец-бугай. И классикой увлекался, и боевыми. В общем, все у него в полном порядке. А Плетнев перед ним — ну просто тростиночка. Хоть и восьмидесяти килограммов весом, а все же легче своего противника примерно на полмешка картошки. Он мог применить только одну тактику боя — порхательную. То есть вообразить себя бабочкой и грациозно перелетать с цветка на цветок. И ни в коем случае не попадать в объятия к Аникину, поскольку это равносильно попаданию под трактор… Вот Плетнев и порхал, чувствуя при этом одно лишь холодное, расчетливое остервенение, острие которого — точнее, жало! — должно было в одно мгновение решить исход поединка. Плетнев порхал, Витек никак в него не мог попасть, минуты через три начал злиться, утратил осторожность и… Плетнев сделал обманное движение, будто сейчас ударит с левой, Аникин прикрылся, но взамен получил мощный шлепок правой стопы в голову. В район левого уха.
Это был серьезный удар. Аникин потерял равновесие и повалился на ковер.
Упал! Да, он упал — а победитель Плетнев, хоть и тяжело дыша, вскинул руки в знак своей победы!
Витек поднялся, потряс головой. Плетнев ткнул его кулаком в плечо — мол, не журись. Аникин хмуро ответил тем же. И буркнул что-то в том духе, что еще не вечер.
Не вечер — так не вечер. Ясное дело, досада. Ведь ему самому хотелось пережить это краткое счастье! Жаркое такое счастье — победу!.. Но победа всегда одна. Всегда только одна. Двух побед не бывает…
Потом тир. Грохот автоматных очередей. Две очереди с колена. Кувырок вперед через руку. Еще очередь. Несколько раз перекатиться. Отсечь серию коротких по три-четыре патрона. Вскочить, перебежать, пригнувшись и безостановочно стреляя… Мишень — как дуршлаг. Хоть макароны отбрасывай…
Пот утерли — а уже новая забота. Потому что заложников могут взять, например, в автобусе. Поэтому они сидят, накрывшись брезентом, в кузове грузовика. Грузовик догоняет автобус и притирается справа.
Дикий грохот и слепящая вспышка — это перед самым капотом автобуса взорвалась светошумовая граната.
С другой стороны от грузовика из-за кирпичной стены, не говоря худого слова, уже несется группа бойцов с тремя дощатыми щитами в руках.
Щиты с грохотом и звоном врубаются в окна несчастного транспортного средства и, естественно, выбивают их к чертовой бабушке.
Бойцы бегут по щитам и вваливаются в зияющие проломы окон.
Гром, звон, скрежет! Святых выноси.
Группа в грузовике дружно смахивает с себя брезент и тоже ломится в злополучный автобус.
В какое-то мгновение взгляд Плетнева выхватил из мешанины движения озверелую рожу Аникина — ввалившись в окно, он с ревом набрасывается на условного «террориста»…
Все.
Карпов стоит с секундомером в руке, наблюдает.
Нажимает кнопку. Смотрит.
Лицо недовольное. Не уложились они, значит, в нормативы. Надо еще резче. Еще круче.
И это все на сегодня. Но завтра будет кросс. С полной выкладкой и оружием. К концу второго часа у всех мокрые от пота, изможденные лица. Бегут тяжело. Ноги подкашиваются. Мысли разбредаются… Собственно, мыслей как таковых нет. Какие-то толчки угасающего сознания. «Все, больше не могу!.. Нет, могу!.. Оказывается, могу… Все могут, и я могу. Неужели могу?.. Нет, больше не могу!.. Или могу?..» Вот и все мысли. Короткие такие, тараканьи. Если кто-нибудь споткнется, его надо поддержать. Хотя у самого нет сил. Но если ты споткнешься, тебя тоже поддержат. И опять бег. Тяжелое дыхание. Топот. Впереди — болото. Подняв над головой автомат, расплескивая грудью тухлую воду — вперед! Заляпанные тиной лица. Свистящее дыхание. Врач послушает, скажет — все, конец, сейчас все они умрут!.. Но нет, они не умирают. Не могут умереть, потому что за болотом видны мишени. Рассыпаются в цепь. Стреляют на бегу. Падают. Стреляют. Бегут. Стреляют. Мишени валятся. Метрах в трехстах правее два БТРа палят черными выхлопами и яростно ревут. Лопасти вертолета с воем раскручиваются. Им туда. Устремляются к ним. Пошел! Пошел!.. И вот уже вертолет грохочет над крышей четырехэтажного строения.
