Анник Кожан - Наложницы. Гарем Каддафи
На двадцать седьмые сутки Рамадана наступает Ночь Предопределения, которая знаменует начало чтения Корана Пророком. Чаще всего это повод для ночных праздников, и я узнала, что Каддафи и в самом деле должен был принять уйму знатных гостей в салонах и прилегающем шатре. Мабрука вызвала всех нас и приказала раскладывать сладости и фрукты на блюда и прислуживать. На мне был черный спортивный костюм с красными полосами по бокам, и я помню, что мои длинные волосы ниспадали до самого пояса, я не завязала их в хвост или в узел, как я это иногда делала. Прибыли гости и заполнили три больших салона. Множество африканских женщин, отличающихся своей красотой. Мужчины в галстуках, военные. Но, к сожалению, я никого не узнавала. Кроме одного! Нури Месмари, генеральный шеф протокола, с удивительно светлыми волосами и бородкой и с одним стеклянным глазом за узкими очками. Я его уже видела по телевизору, и мне было странно смотреть, как он порхает среди приглашенных. Затем пришел другой человек, Саад аль-Фаллах, который, казалось, знал всех девушек лично и каждой дал конверт с 500 динарами. На карманные расходы, как мне потом объяснили. Пройдя мимо него несколько раз, я почувствовала, что он меня заметил. Он подошел ко мне, улыбаясь: «А! Стало быть, это новенькая малышка! Ну до чего же она миленькая, не так ли?» Он хохотал, потрепывая меня по щеке, наполовину по-отцовски, наполовину флиртуя. Эта сцена не ускользнула от внимания Мабруки, и она тотчас же его подозвала: «Саад, подойди ко мне!» Амаль, которая была рядом со мной и все видела, шепнула мне на ухо: «Она заметила! Возвращайся к себе. Уверяю тебя, это серьезно».
И тогда я улизнула к себе в комнату. Через час или два в дверях появилась Мабрука: «Поднимайся!» Я предстала перед дверями Вождя, следуя за Мабрукой. Он как раз надевал красный спортивный костюм и недобро на меня посмотрел.
— Иди сюда, потаскуха… Итак, ты хвастаешься своими волосами, кокетничая со всеми? Ты красуешься и играешь в обольстительницу? Да, для тебя это нормально: у тебя же мать — туниска!
— Я вам клянусь, что я ничего не сделала, мой господин!
— Ты ничего не сделала, потаскуха? И ты осмеливаешься мне говорить, что ты ничего не сделала?
— Ничего! Что я могла сделать?
— То, что ты больше никогда не сможешь сделать, шлюха!
И тогда он резким движением схватил меня за волосы, заставил встать на колени и приказал Мабруке:
— Дай мне нож!
Я подумала, что он меня сейчас убьет. У него были безумные глаза, я знала, что он готов на все. Мабрука протянула ему нож. Он схватил его и, по-прежнему держа мои волосы железной хваткой, с яростью и ужасающим ревом начал кромсать резкими короткими движениями массу моих волос.
— Ты думала, с этим можно играть, а? Так вот, все кончено!
Рядом со мной падали черные локоны. Он продолжал резать и отсекать. Затем вдруг отвернулся.
— Заканчивай! — бросил он Мабруке.
Я рыдала, потрясенная, не в силах справиться с дрожью в теле. С каждым взмахом ножа мне казалось, что он перережет мне горло или разрубит череп. Я валялась на полу, словно животное, которое он запросто мог убить. Волосы теперь доходили мне до плеч, другие пряди, наверное, были еще короче, поскольку я больше ничего не чувствовала на затылке. Это была настоящая резня.
— Какая ты стала страшненькая! — воскликнула Фарида, встретив меня чуть позже, даже не догадываясь о причине случившегося. После этого я не видела Вождя в течение нескольких дней. Зато я увидела его жену.
Это было в день праздника Ураза-байрам, Праздника разговения — окончания поста, официального завершения Рамадана. Как правило, это прекрасный семейный праздник, с утренней молитвой, походом в мечеть, а затем визитом к родственникам и друзьям. День, который я обожала, когда была еще маленькой девочкой. Но чего ждать или, скорее, чего бояться в этот праздник в Баб-аль-Азизии? У меня не было никаких идей. Утром нас собрала Мабрука:
— Быстренько оденьтесь поприличнее и ведите себя хорошо. Сюда придет жена Вождя.
Сафия? Жена? Я когда-то видела ее на фотографиях, но еще ни разу не встречалась с момента своего похищения. Кажется, я слышала, что у нее есть дом где-то на территории Баб-аль-Азизии, но Каддафи там никогда не спал, и они редко пересекались во время публичных мероприятий. Вождь, «враг полигамии», спал со многими женщинами, но не спал со своей женой. Знали только о том, что каждую пятницу он встречается со своими дочерьми на лесной вилле Эль-Морабат, по дороге к аэропорту. Словом, эта новость вызвала небольшой шок: сексуальные рабыни должны были переодеться в служанок и домработниц! Когда после многочисленных посетителей в дом вошла Сафия — импозантная, с высокомерным видом, — взяв курс на комнату Вождя, я была на кухне с другими девушками, занятая мытьем посуды, чисткой печки и натиранием пола. Золушка, одним словом. Едва она ушла, как Мабрука объявила:
— Все опять будет как обычно!
И действительно. «Господин» сразу же меня позвал. «Танцуй!» Он одновременно вызвал Андана, бывшего охранника спецслужб, женатого (на одной из почти официальных любовниц Вождя), отца двух детей, которого Каддафи часто принуждал к сексуальным утехам. Он предавался с ним содомии на моих глазах, а потом крикнул:
— Теперь твоя очередь, потаскуха!
5 Гарем
Прошло шесть дней с тех пор, как он улетел в Чад с Мабрукой, Сальмой, Файзой и многими другими девушками. И я сказала себе, что это, возможно, шанс встретиться с мамой. Я попыталась уговорить Мабруку, умоляя разрешить мне съездить к ней во время их отсутствия.
— Об этом даже речи быть не может! — ответила она. — Сиди в своей комнате и будь готова присоединиться к нам в любой момент, если вдруг тебя вызовет хозяин. Я тогда пошлю за тобой самолет.
Самолет…
Таким образом, я позволила своему телу отдыхать. Телу, постоянно покрытому синяками и укусами, которые не успевали зарубцовываться. Мое утомленное тело причиняло мне одни муки, и я его не любила. Я курила, что-то грызла, дремала, лежа на кровати, смотрела клипы по маленькому телевизору в своей комнате. Мне кажется, что я ни о чем не думала. Накануне их возвращения я вдруг получила приятный сюрприз: один шофер Баб-аль-Азизии получил разрешение вывезти меня на полчаса в город, чтобы я там потратила 500 динаров, полученных во время Рамадана. Это было неслыханно. Я обнаружила сладость весны, я была ослеплена светом, словно впервые увидела солнце. Мой подвал без окон был настолько влажным, что Мабрука жгла там травы, чтобы забить запах плесени.
Шофер отвез меня в престижный квартал, где я купила себе спортивный костюм, обувь, рубашку. Я не знала, что еще купить. У меня никогда не водилось карманных денег, и я была совсем растеряна. И потом, как одеваться? Перемещаясь лишь от его комнаты до своей, я практически ни в чем не нуждалась, и у меня не было никаких идей. Когда я об этом вспоминаю, то понимаю, какой же я была глупой! Я должна была подумать о книгах, о чем-то, что позволило бы мне помечтать, убежать или научило бы меня жизни. Или же о блокноте с карандашом для записей и рисунков, ведь в Баб-аль-Азизии у меня не было доступа к этому. У одной только Амаль в комнате было несколько любовных романов и книга о Мерилин Монро, о которой я мечтала, но она отказывалась дать ее мне почитать. Но нет, я не придумала ничего умного и полезного. Я смотрела вокруг себя с жадностью и растерянностью. У меня кипела кровь. Разве эта ситуация не была головокружительной? Лишенную свободы, меня выпустили на несколько минут и выбросили посреди города, который ничего обо мне не знал, где проходящие мимо по тротуару прохожие не догадывались о моей истории, где продавец с улыбкой вручил мне пакет, как обычной клиентке, где рядом со мной шумела группа школьниц, которые не подозревали о том, что я тоже должна была ходить в школу и думать лишь об уроках и веселье. На сей раз за моей спиной не стояла Мабрука; шофер был любезен, но я чувствовала себя преследуемой. Бегство — не решение. Тридцать минут псевдосвободы показались мне тридцатью секундами.
