Тьерри Коэн - Я выбрал бы жизнь
— Я говорил с ней по телефону вчера вечером. Она рассказала мне о вашей ссоре и перезвонила сегодня утром, чтобы сказать, что уезжает на два дня к родителям. У вас сейчас неладно…
— Я не знаю, я ничего не понимаю.
— Жереми, не надо. Не прикидывайся удивленным, а?
— Пьер, я правда ничего не понимаю… У меня опять приступ амнезии…
— Только не это, пожалуйста! — раздраженно воскликнул Пьер.
Жереми растерялся. Он ожидал сочувствия или, по крайней мере, удивления.
— Не держи меня за идиота, Жереми. Не говори мне этой чуши про приступы, если ты хоть мало-мальски меня уважаешь.
— Ты мне не веришь?
— Прошу тебя, — отозвался Пьер устало.
— Но, Пьер, это правда! Все как в прошлый раз, шесть лет назад, и до этого, восемь лет назад, и…
— И все остальные разы! — рявкнул Пьер.
Жереми вздрогнул. Что он имеет в виду?
У него были еще приступы, которых он не помнит?
— Ты пользуешься этим предлогом каждый раз, когда нашкодишь! В прошлый раз это было, чтобы не ходить на день рождения твоей тещи, а в позапрошлый — чтобы избежать последствий твоих походов на сторону… Сколько можно, Жереми?
— Я не понимаю, что ты говоришь. Ты думаешь, я симулирую?
— И держишь меня за идиота! Я тебе скажу одну вещь, Жереми, потому что ты мой друг: кончай мнить себя центром Вселенной и думать, что можешь вертеть людьми как хочешь! Кончай считать нас дураками. Ты становишься все невыносимее. Ты меня достал, Жереми!
Голос постепенно повышался, и теперь в нем слышался гнев.
Жереми попытался осмыслить сказанное Пьером. Надо было отвечать, защищаться, спорить. Но он не мог: даже голос сел. Пьер счел его молчание знаком согласия и снова заговорил:
— Ладно, я с тобой прощаюсь. Викторию лучше не беспокой до завтра. И поговори с ней начистоту. Извини, что был груб с тобой, но мне кажется, тебе нужна встряска. Все, пока.
С тяжелым сердцем Жереми повесил трубку.
«Вот кто я такой. Манипулятор, неверный муж, хам… Вот почему Виктория уехала. Какой-то кошмар!»
В поисках зацепок он вспомнил об альбомах с фотографиями и нашел их в книжном шкафу.
Первые три были ему знакомы. Четвертый был посвящен Симону. Жереми на фотографиях появлялся все реже. Он быстро пролистал страницы и вздрогнул, увидев на одном снимке своих родителей, гордо сидевших перед объективом с внуками на коленях. Мать постарела со времени их примирения. Она ссутулилась, побледнела, выглядела более хрупкой. Но от вида отца у него защемило сердце. Что сталось с таким импозантным мужчиной? Куда девался супермен, который в его детских снах спасал свою маленькую семью от самых страшных чудовищ? Он похудел. Тело, казалось, согнулось под бременем усталости. Все неиспользованные отпуска отразились, по-видимому, на его здоровье.
Значит, он помирился и с отцом? Они встречались? Отец простил ему некрасивый поступок и недостойное поведение?
Снимок позволял это предполагать. Однако Жереми на нем не было.
«Или это я снимал?» — подумал он, успокаивая себя.
Размышлять об этом дальше ему не хотелось. Их отношения улучшились! Фотография тому подтверждение. Этого достаточно!
Он перешел к следующему снимку. Пьер и Клотильда сидели на террасе кафе. Пьер держал на коленях Тома и Симона. Тома хохотал. Пьер гримасничал. Клотильда же смотрела в сторону. «Какая странная женщина. Она никогда не выглядит счастливой?»
Жереми закрыл альбом и осмотрел свой письменный стол. Чистый, прибранный. Он выдвинул первый ящик и нашел там выписки с банковского счета, зарплатные квитанции, последнюю налоговую декларацию. Он стал коммерческим директором. Хорошо зарабатывал. Корешки чековой книжки говорили о том, что он не скуп и любит себя побаловать: костюмы, обувь, парикмахер, рестораны…
Нижний ящик был заперт на ключ, что усилило его любопытство. Полученные до сих пор сведения не позволяли ему разобраться в ситуации. Если он дал себе труд спрятать какие-то документы или вещи в своем столе, значит, это было что-то важное. Он поискал ключ на столе, оглядел комнату. Открыл шкафы, приподнял стопки пуловеров и рубашек, обшарил карманы пиджаков — тщетно.
Он заметил шкатулочку, стоявшую на тумбочке у двери. Подошел, взял ее и попытался открыть. Металлический ящичек был, казалось, закрыт герметически. Более темный участок на крышке походил на отпечаток пальца. Жереми приложил к нему указательный палец. Раздался щелчок, и крышка откинулась.
В шкатулке лежала связка ключей. Еще там был бумажник с кредитными картами «Американ экспресс» и «Виза» и пачка банкнот. Он взял ключи, вернулся к столу и открыл ящик.
Там было много интересного. Он увидел рамку с черно-белой фотографией, и волнение захлестнуло его. Это была одна из его немногих детских фотографий. Он с родителями. Их лица выражали гордость и робость — видно, они стеснялись позировать семьей. Жереми на снимке было шесть лет.
Почему он спрятал эту фотографию здесь? Она достойна была занять место в гостиной или в его кабинете.
Среди других вещей Жереми узнал серебряный ларчик с псалтирью, который подарила ему Виктория. Он взял его с опаской. В последний раз он держал его в руках, когда уснул, борясь с удушьем и странными видениями. Он открыл потускневший футляр, достал книгу и обнаружил, что некоторые страницы были грубо вырваны. Не хватало псалмов 30, 77 и 90. Кто это сделал — он? Нет, он не мог. Пусть он никогда не соблюдал религиозных канонов, но к предметам культа питал известное уважение. И, хоть его самоубийство противоречило основным законам религии, в которой он был рожден, на свой лад он веровал.
Еще он нашел стопку писем, перевязанную красной ленточкой. Он развязал ее и перебрал листки. Это были письма Виктории.
Первое датировано 14 мая 2001 года — через несколько дней после его попытки самоубийства.
«Жереми!
Мое письмо наверняка тебя удивит. Мы ведь проводим много времени вместе, и я все время разговариваю с тобой (чересчур много?). Но ты молчишь, и я могу только нести чушь или говорить на неинтересные темы. Ситуация сложилась небанальная. Я ухаживаю за человеком, который хотел умереть из-за меня и который теперь не хочет со мной разговаривать. Ты говоришь только во сне. Говоришь странные вещи. Даже пылко споришь с кем-то невидимым.
Врачи сказали, что ты перенес сильный психологический шок и что постепенно это пройдет. Вот я и жду.
Потому что ты важен для меня.
С тобой я делила мой первый смех, мои первые мечты. Мы были детьми, и ты выслушивал мой вздор, мои сказки про принцесс. Знай мы, как целоваться, как обниматься, мы бы это сделали. Но в ту пору нам было достаточно считать себя влюбленными и держаться за руки. Мы были чистыми и настоящими. Но я выросла. И мне захотелось новой публики, более придирчивой. Я отдалилась от тебя, отвела тебе роль статиста. Я знала, что ты влюблен в меня, и мне это нравилось, потому что я была легкомысленна и хотела быть желанной. Я забыла тебя. Ты был частью моего детства, а я не хотела больше быть ребенком. Я хотела быть женщиной, которая сама решает, чему ей радоваться, кого любить, как жить. Я любила жизнь, Жереми. До безумия.
