Гейл Форман - Куда она ушла
– Йоу, Адам. А где Брен?
Я надеваю очки, ускоряю ход, хотя уже поздно. Тогда я останавливаюсь и выхожу на дорогу, где полно такси. А Мия все идет дальше и болтает. Старая Мия мобильники терпеть не могла, как и людей, которые пользуются ими в общественных местах и готовы забить на одного своего собеседника и начать разговаривать с другим. А еще старая Мия ни за что не произнесла бы слова «жутко невежливо».
Я думаю, что, может, и пусть идет себе дальше. А я прыгну в такси, и к тому времени, как Мия поймет, что меня нет, я уже буду у себя в отеле. Эта мысль даже приносит некоторое удовлетворение. Пусть теперь для разнообразия она гадает, что же произошло.
Но такси все заняты, да и Мия, словно почувствовав мое негодование, резко разворачивается и видит приближающегося фотографа, размахивающего фотоаппаратом, словно мачете. Она смотрит на дорогу, на море машин. Давай иди лучше дальше, – говорю я ей про себя. – Если нас сфотографируют вместе, твоя жизнь тоже превратится в корм для скота. Иди.
Но Мия направляется ко мне, хватает за запястье, и, несмотря на то, что она сантиметров на тридцать ниже меня и легче тоже килограммов на тридцать, я вдруг начинаю чувствовать себя в безопасности, как будто мне с ней надежней, чем с любым охранником. Потом Мия выходит на забитую машинами дорогу, вскидывает руку, и они останавливаются. Перед нами открывается путь, что напоминает мне историю, как евреи шли через Красное море. И как только мы оказываемся на противоположной стороне, проход исчезает, а мой преследователь с камерой остается по ту сторону потока машин.
– В такое время поймать такси почти нереально, – говорит Мия. – Сейчас как раз закончились спектакли во всех бродвейских театрах.
– У меня всего минуты две. Даже если сесть в такси, он с таким движением пешком догонит.
– Не переживай. Мы пойдем туда, куда его не пустят.
Мия уже бежит сквозь толпу, толкая меня перед собой и в то же время прикрывая меня, словно полузащитник. Потом она сворачивает в темную улицу с кучей многоквартирных домов. Вскоре в пейзаже вместо кирпичных зданий внезапно возникают заросли деревьев, окруженных высоким металлическим забором с огромным замком, от которого у Мии волшебным образом оказывается ключ. Замок лязгает и открывается.
– Заходи, – она указывает на беседку за забором. – Спрячься там, а я пока закрою.
Я повинуюсь, и через минуту Мия вновь оказывается рядом. Тут темно, лишь неподалеку горит единственный фонарь. Поднеся палец к губам, Мия жестом велит мне сесть на корточки.
– Чтоб его!.. Ну куда он делся? – доносится голос с улицы.
– Куда-то сюда пошел, – отвечает женщина с сильным нью-йоркским акцентом. – Точно говорю.
– Ну и где он тогда?
– Может, в парке? – говорит женщина.
Лязг железной двери разносится по всему саду.
– Заперто, – отвечает он. Я вижу, как ухмыляется Мия.
– Наверное, перескочил.
– Да тут метра три, – возражает парень. – На такую высоту так просто не прыгнешь.
– Ты че, думаешь, он супермен? – не сдается женщина. – Залезь и поищи его там.
– Чтобы порвать новые брюки от Армани? Есть предел человеческим возможностям. Все равно, похоже, там никого нет. Наверное, такси поймал. И нам бы следовало. Мне тут пишут, что Тимберлейк в Бреслине.
Слышатся удаляющиеся шаги, но мы еще какое-то время сидим тихо, чтобы наверняка не попасться. Молчание нарушает Мия.
– Ты че, думаешь, он супермен? – Она в точности повторяет чужую интонацию. А потом начинает смеяться.
– Я не хочу порвать свои новые брюки от Армани. Есть предел человеческим возможностям.
Мия хохочет еще сильнее. Мое напряжение немного рассасывается, я тоже почти уже улыбаюсь.
Потом ее смех стихает, Мия встает, отряхивается и садится на скамейку в беседке. Я тоже.
– Наверное, с тобой все время так.
Я пожимаю плечами.
– В Нью-Йорке, Лос-Анджелесе и Лондоне дела особенно плохи. Хотя теперь так везде. Даже фэны продают собственные фотки таблоидам.
– Играют все, да? – Это уже больше похоже на ту Мию, которую я когда-то знал, а не на классическую виолончелистку с возвышенным вокабуляром и акцентом типа «а-ля европейский», как у Мадонны.
– Каждому хочется урвать кусочек, – говорю я. – К этому привыкаешь.
– Да, как ко многому, – соглашается Мия.
Я киваю. Глаза уже приспособились к темноте, так что я вижу, что сад этот довольно большой, по газону проходят мощенные кирпичом тропинки, а вокруг разбиты цветочные клумбы. Иногда в воздухе что-то поблескивает.
– Это светлячки? – любопытствую я.
– Да.
– Прямо в центре города?
– Ага. Я поначалу тоже удивлялась. Но эти козявки могут найти самый крошечный участок зелени и осветить его. Хотя появляются они всего на несколько недель в году. И мне всякий раз интересно, где они проводят оставшееся время.
Я тоже задумываюсь.
– Может, все тут же, просто запал кончается.
– Возможно. Что-то вроде сезонной депрессии у насекомых, хотя им бы пожить в Орегоне – поняли бы, что такое по-настоящему мрачная зима.
– А ключ у тебя откуда? Он есть у всех, кто живет поблизости?
Мия сначала качает головой, потом кивает.
– Да, его выдают жильцам этого района, но я сама обитаю не здесь. Это ключ Эрнесто Кастореля. Точнее, раньше был его. Он какое-то время работал приглашенным дирижером в филармонии и жил тут, так что ему дали ключ. А у меня в то время возникли сложности с соседкой в общаге, это вообще повторяющаяся тема в моей жизни, и я частенько ночевала у него, а когда он уехал, ключ «случайно» оказался у меня.
Я не знаю, почему мне как будто под дых дали. «У тебя после Мии было столько девчонок, что ты со счета уже сбился, – пытаюсь образумить себя я. – Ты же сам не соблюдаешь целибат. А она что, должна была?»
– Ты когда-нибудь его видел? – спрашивает Мия. – Он мне всегда тебя напоминал.
Если не считать этого вечера, я с твоего отъезда классику почти не слушал.
– Я даже не знаю, кто это.
– Касторель? О, он просто невероятен. Вырос в трущобах Венесуэлы. У них была такая программа, уличных детишек обучали музыке, и в итоге в шестнадцать лет он стал дирижером. В двадцать четыре работал с оркестром Пражской филармонии, а теперь является директором художественной части симфонического оркестра Чикаго и руководит точно такой же программой, с которой у него самого все и началось. Он буквально дышит музыкой. Как и ты.
Кто сказал, что я дышу музыкой? Кто сказал, что я вообще еще дышу?
– Ух ты, – отвечаю я, пытаясь побороть ревность, на которую даже не имею права.
Мия смотрит на меня и вдруг начинает смущаться.
– Извини, я иногда забываю, что всем остальным нет дела до мелочей, творящихся в мире классической музыки. Но в нашей вселенной он довольно популярен.
