Владимир Высоцкий - Черная свеча
Вор с трудом вобрал в себя воздух и выдохнул с кровавым плевком в лицо главной суки Советского Союза.
— Га-га-га, — хрипел Заика, пытаясь протолкнуть застрявшее в горле ругательство.
— Не надо, — остановил его жестом Салавар, брезгливо вытирая лицо белоснежным платком. — Суд освобождает тебя от последнего слова. Правда, Зоха?
Тупой удар в спину Заики дошел до каждого. Вор качнулся вперед, глаза его расширились до неимоверных размеров, скосившись на выросшее из левой части груди острие кавказского кинжала.
— Насквозь! — ахнул один из молотобойцев.
Ерофей Ильич уронил под ноги платок, отшвырнул его начищенным носком сапога, сказал по-деловому:
— Бросьте эту тухлятину, тащите богоубийцу!
Зоха сам, как барс, прыгнул на пары, раскидав зэков, наклонился над Есифом Палычем, приподнял и снова бросил на прежнее место:
— Он ушел, хозяин…
— Старый обманщик! Верь после этого слову вора! Видите, граждане, кто паразитирует на вашем терпении?! Ну, а ты? — Вопрос был обращен к тому, кто тоже назвался вором. — Ты, Леший, с кем пойдешь по жизни?! Говори быстрей, у меня кончается не только время, но и терпение!
— С вами, — сказал, глядя в пол, Леший.
— Подними глаза-то! Ты теперь свободный человек! Подними и покайся, как положено!
— Я больше не вор! — на этот раз было сказано громко, даже слишком громко. — Я раскаиваюсь за позорное прошлое!
— Идешь с нами! А вас, граждане мужики и фраера, прошу подбирать себе компанию почестнее. Обращайтесь к нам с совершенным доверием. Не подведем! Всегда заступимся за трудового человека. До свидания!
Вышел он скромно, без излишней театральности, унося на открытом крестьянском лице опечаленную доброту хорошего человека.
Ссученный Леший было двинулся за ними следом, но, о чем-то вспомнив, прыгнул на нары, схватил сумку покойного Есифа Палыча.
— Оставь, — придержал его за руку молодой грузин. — Зачем покойников грабить? Он же тебе товарищ был…
— Не твое дело, зверек! Эй, там, тормозитесь: фраер буянит.
Один из сук взмахнул забурником, тогда Упоров поймал за руку, да так ловко, что она хрустнула в суставе. Парень заорал, и крик был сигналом к действию.
— Ломай нары, мужики! Всех кончат!
— Что за шум? — Салавар недоуменно оглядел камеру. — Мы же расстались друзьями! Вы, Леший, запомните — нельзя переть буром против народных масс. Запомните, животное! Вы призваны защищать их интересы от преступных посягательств воров! Иначе поссоримся…
Он как-то естественно забыл про Лешего, перевел внимание на Упорова. Смотрел с прищуром, но не враждебно. Возможно, хотел запомнить новое лицо.
— Неблагодарное занятие выкручивать руки своим защитникам, молодой человек. Я постараюсь вас не забыть…
Преданный Зоха заглянул в глаза хозяину, тот сделал вид, что не заметил, и легко поклонился:
— Еще раз до свидания, друзья!
Такого оборота никто не ожидал, и когда за Ерофеем Ильичом закрылась дверь, бывший директор прииска «Коммунистический» по фамилии Ведров подвел итог второму посещению Салавара:
— Теперь они тебя убьют. Он зря не обещает.
Упоров не стал отвечать Ведрову, подсел к баку с водой, зачерпнул пахнущую хлоркой мутную жидкость, чтобы с ладони брызнуть себе в лицо, а затем — в лицо Каштанки. Белесые ресницы вора дрогнули, с пьяной отрешенностью открылись глаза. Федор сел и потрогал челюсть:
— Тебе чо, бык, силу девать некуда? За что ты меня треснул?
— Надо было.
Он пришел к выводу — Каштанка притворился, но почему-то от своего открытия покраснел сам и, отвернувшись, пошел ставить банку на место.
— На нож просишься, баклан?! — рычал в спину Опенкин, поминутно сплевываясь и матерясь.
— Они бы вас убили, — философски заметил Ведров, разглядывая припухшую челюсть. — Гляньте на Аркадия: его Зоха ножом насквозь прошил с одного удара. Кто бы сказал — не поверил.
— А рядом?
— Не знаю. Он из ихних, из тех, кто приходил трюмить…
— Худую ты мне службу сослужил, морячок: воры не поймут…
— Поймут, поймут, — успокоил его молодой грузин с мягкими движениями дикой кошки. — Ты — сам вор. Ты бы не понял?! Не надо думать о всех плохо, иначе я, фраер, тоже так начну думать о ворах.
Закончив разговаривать с Каштанкой, грузин протянул руку Упорову:
— Меня зовут Ираклий. Ты поступил честно. Давно не видел человеческих поступков. Можешь на меня рассчитывать.
Спокойно поклонился и вернулся на нары, легким прыжком подбросив гибкое тело.
— Фраер-то не простой, — пробормотал для Упорова Опенкин. — Девять касс, незаконченное высшее образование. С ним считаются воры…
— Он княжеского рода, — встрял в разговор Ведров. — Господи, что за время! Князья грабят банки, воры правят государством.
— Мало тебе дали, Ведров, — глухо произнес Каштанка. — Все свое гнешь. А того не знаешь, что не воры, а суки Россией правят. Историю партии читать надо внимательней. Сталин, правда, из воров, но курванулся на втором съезде и стал своих душить.
— На втором съезде Сталина не было!
— А ты что, там был?! Вот и молчи, раз не знаешь! Ой! Что ты наделал, Вадик? Мусала не работают.
Опенкин взобрался на нары, ворчливо приговаривая:
— Менты — бьют, кенты — бьют, суки ловят, воры — зарежут. Да что я — племянник Гитлера, что ли?!
Постепенно ночные страсти улеглись, и камера начала жить своей обычной жизнью: зашелестели в ловких руках шпилевых самодельные карты, кто-то дал кому-то в рожу под расчет, начались разбирушки. Покинувший парашу узбек молился перед дверью, вздымая к сырому потолку коричневые ладони. Имущество Есифа Палыча, состоящее из двух именных серебряных часов с цепочками, куска сала и отточенного до остроты бритвы перочинного ножа, которым он вскрыл себе вены, перешло на законном основании к Опенкину. Сало он тут же поделил между ближайшими сидельцами.
Проворные педерасты успели обобрать трупы еще до того, как в камеру вошли четверо санитаров с носилками в сопровождении вальяжного старшины, похожего на швейцара столичного ресторана.
— Опенкин? — старшина вскинул кустистые брови и, кажется, даже обиделся. — А ты как проканал между порченых?!
— Я им сказал, гражданин начальник, — поморщился Федор, — что вы — мой персональный кент. Обниматься полезли, суки!
— Никак не можешь без хитростей. И кто ты теперь — вор?
— Нет, гражданин начальник, старшина сверхсрочной службы.
— У! Пропадлина, в другой раз не сорвешься! У них нынче полномочий хватит на таких крученых. Считай, отсрочку получил.
— Спасибо, товарищ старшина, что побег мне не сорвали…
Старшина дернулся всем телом и уже открыл рот, но словесного выражения его возмущение не получило, и он пошел за санитарами, поправляя ухоженный длинный волос на яйцеобразной голове.
