Наринэ Абгарян - Понаехавшая
Таких вселенских страстей на пути Понаехавшей не приключалось. Она снимала комнату у Полины Михайловны — двоюродной тети маминой однокурсницы. Тете Поле было семьдесят три. Но выглядела она от силы на пятьдесят пять, и то если сильно придираться. Высокая, статная, ухоженная, вся из себя красивая, она ходила с гордо выпрямленной спиной, откинув немного назад голову в светлом нимбе аккуратно уложенных вьющихся волос.
Ухажеров у тети Поли было хоть отбавляй. Целых три штуки. Первый ухажер звался Максимом Петровичем. Жил он в Краснодарском крае, бывал в Москве наездами, когда раз в месяц, когда чаще. Максим Петрович занимался продажей мяса — привозил из Калмыкии баранину и реализовывал на рынках. Баранина, к слову, была отменная, вся партия раскупалась за считаные часы. Но Максим Петрович не спешил возвращаться в свою казацкую станицу, к семье. Он задерживался в Москве на неделю, жил у тети Поли, называл ее ласково Полюшкой и страстно за ней ухаживал — дарил гроздья бананов, духи «Дзинтарс», подавал в постель витиеватые завтраки из кружевных блинов с малиновым вареньем, в чашке чая плавала искусно вырезанная из лимонного кружочка звезда. На обед жарил картошку с салом и чесночком, мясом Максим Петрович признавал только свинину, и, хотя сам торговал бараниной, никогда ее не ел — не нравился специфический вкус. Поэтому привозил с собой несколько килограммов домашней свинины и туго забивал морозилку Тетиполиного холодильника. Так что в его приезд на обед была непременная жареная картошечка с салом и чесночком и обязательное мясное — котлеты или какое другое жаркое. На ужин подавалось что-нибудь легкое навроде макарон и опять неизменное мясное — буженина собственного приготовления или домашняя колбаса.
Буженину Максим Петрович делал по старинному казацкому рецепту — дно кастрюли застилал слоем хорошо промытой луковой шелухи, на шелуху укладывал большой кусок бескостного мяса, сверху покрывал вторым слоем луковой шелухи. Заливал холодной соленой водой и ставил на средний огонь. Когда вода закипала, он шумовкой аккуратно снимал пенку, убавлял огонь до крохотного и оставлял вариться до готовности. Потом, когда бульон полностью остывал, Максим Петрович выкладывал мясо на дуршлаг, чтобы стекла лишняя жидкость, натирал чесноком и красным перцем, заворачивал в фольгу и убирал в холодильник на сутки. Буженина получалась сочной, невероятно вкусной и просто таяла во рту.
Домашней колбасы Максим Петрович привозил несколько больших кругов. Колбаса ядрено пахла чесноком и крупномолотым перцем, Максим Петрович кромсал ее щедрыми кусками, инкрустировал полукольцами репчатого лука и дольками маринованных огурцов. Лук заранее нарезал тонкими полукольцами, посыпал крупной солью и оставлял на минуту-вторую.
— Чтобы пустил слезу, — объяснял.
Тетя Поля была на седьмом небе от счастья — она тихо шуршала рядом, готовила жидкие овощные супчики, натирала яблоки или шинковала капустку — на салатик, надо же было как-то уберечь свой изнеженный столичный желудок от ковровых бомбардировок сытной южнорусской кухни! Максим Петрович салатики кушать отказывался наотрез, пренебрежительно называл силосом и отставлял от себя тарелку брезгливым жестом растопыренных пальцев.
Понаехавшую он по первости принял настороженно (знаем мы этих кавказцев!), потом, узнав об армянских ее корнях, смягчился, а уж когда про русскую бабушку прослышал — так и вовсе лицом оттаял.
— Ты бы сразу сказала, что в тебе архангельская кровь течет. Прабабка моя была родом из Архангельска, так что мы с тобой в некотором роде земляки!
— Вот и славно, — вздохнула с облегчением тетя Поля.
— Вот и славно, — пискнула Понаехавшая. Она немного побаивалась Максима Петровича, его встопорщенных залихватских усов и непринужденного мата. Мат у Максима Петровича лился безудержной рекой, буквально через слово, контуженная таким щедрым лексиконом Понаехавшая судорожно глотала и поминутно переводила встревоженный взгляд на тетю Полю. Тетя Поля успокаивающе улыбалась, а потом, улучив момент, шепнула: «Ты его мата не пугайся, крепкий русский мужик без мата, что баба без месячных, понятно тебе?»
— Понятно, что ж тут непонятного? — поспешно согласилась Понаехавшая. Максим Петрович напоминал ей гоголевских персонажей, тут же рисовались в воображении сладкие и страшные вечера близ Диканьки, крупная, треснутая по выпуклому боку черешня на глиняной миске, остроносые черевички на атласной подкладке, кузнец Вакула — могучий, хмельной, да Солоха с затейливо повязанным вокруг головы платком.
Тетя Поля была прихожанкой храма Державной иконы Божьей Матери, что на Чертановской, и в приезд Максима Петровича гордо ходила в сопровождении кавалера два раза в день на службу, на утреню и вечерню, мимо своих застывших соляными столпами одиноких подружек, особенно мимо пучеглазой Валентины Ив-ны, бывшей монахини, которую боялась до трясучки и в остальные, одинокие, периоды своей жизни слушалась беспрекословно. Но с приездом Максима Петровича и на Тетиполиной улице случались праздники непослушания, в такие дни Валентина Ив-на провожала ее тяжелым немигающим взглядом, сердито скрипела редкими зубьями, но молчала — да и что скажешь поперек такого видного мужчины?
Уезжал Максим Петрович ранним воскресным утром, тетя Поля несколько дней переживала расставание и, дождавшись вороватого звонка с Краснодарского почтамта, принималась сладострастно жаловаться в трубку на свое одиночество. Но Максим Петрович эти жалобы пресекал твердыми обещаниями вернуться к концу месяца, ну и ладно, вздыхала в трубку тетя Поля, ловя в зеркале свое отражение и кокетливым жестом поправляя заколку в волосах, ну и ладно. В большой комнате тикали настенные часы, на кухонном окне вытянулось алоэ, в телевизоре шел сериал про бедную просто Марию.
Ухажер номер два звался гармонистом Ильей Сергеевичем. Периодически, когда погода располагала к прогулкам, тетя Поля созванивалась со своими подругами-пенсионерками, наводила марафет (пудра, помада, несколько капель духов «Дзинтарс») и, вся из себя нарядная (белая крахмальная блузка, тонкий вязаный жакет, босоножки на небольшом каблучке, нарядный платочек на плечах), отправлялась гулять в парк. Они ходили нарядной стайкой, шумно, перебивая друг друга, разговаривали за жизнь, вспоминали свою многолетнюю работу на АЗЛК, Илья Сергеевич, тоже бывший коллега, весь обвешанный сумочками и гармонью, терпеливо плелся следом. В женский разговор он не встревал принципиально, берег нервную систему.
Утомившись моционом и воспоминаниями, подруги усаживались где-нибудь в тенечке и под аккомпанемент обиженно фырчащей гармони перепевали репертуар Клавдии Шульженко и Людмилы Зыкиной. Илья Сергеевич был любезен со всеми дамами, но выделял все-таки тетю Полю — садился всегда напротив и, залихватски оттопырившись локтем, наигрывал на гармони, не отводя взгляда от ее раскрасневшегося лица.
