Анастасия Черкасова - Палочки на песке (сборник)
— Игорь, я люблю тебя, — говорила Наташа, — Ты же знаешь, что я тебя люблю. Просто мне плохо. Что-то происходит со мной. Что-то страшное… Мне страшно, Игорь! Мне плохо. Спаси меня, пожалуйста, спаси!
Она снова начинала плакать. Я гладил ее по голове.
— Я рядом, Наташка, рядом. Ты же знаешь. Посмотри на меня, Наташа. Я тут. Ты видишь? Я ведь здесь, с тобой. Все будет в порядке, Наташа.
— Я люблю тебя, Игорь, — шептала она, — Я люблю тебя. Только не уходи, спаси меня, пожалуйста, помоги, я не справлюсь, не справлюсь…
Слезы катились по ее щекам. Я гладил ее по голове.
— Я рядом, Наташка.
На следующий вечер она снова отключала телефон. Она снова уходила.
Она совсем забросила учебу. И количество ее друзей колоссально ограничилось. Наташка почти не ела и стала совсем худой, а глаза стали совсем пустыми, бесцветными. Ее, казалось, ничего в жизни уже не интересовало. Я не мог ее понять. Не могла понять и она себя сама.
Иногда, когда я приходил с работы совсем усталым, меня ужасно раздражало ее безделье.
— Как можно ничего не делать? — кричал я на нее, — Я уже закончил институт и работаю, а ты и учиться не хочешь, Наташа!
— Мне плохо, Игорь, — говорила она, глядя на меня с печалью, — Мне плохо. Прости.
— Почему же тебе плохо? Ты ведь не больна, ты здорова, Наташа! У тебя разве случилось что-то? Нет! Ты посмотри на себя, ты просто лежишь и ничего не делаешь! Отсюда и твоя тоска — от безделья, от лени.
— Неправда! — глаза ее снова наполнялись слезами, — Неправда! Ты не понимаешь, Игорь! Не понимаешь!
— Да, я не понимаю! Но что я могу понять, если ты ничего не желаешь мне объяснить? Ты сама-то понимаешь, что с тобой?
— Нет…
Слезы катились по ее щекам.
— Вот именно. А ты начни нормально учиться — и сразу все пройдет. Вот увидишь — сразу смысл жизни появится. Или начни делать хотя бы что-нибудь!
Она молчала, лишь тихо плакала, глядя на меня горящими глазами, в которых в такие минуты была, как мне казалось, почти ненависть ко мне.
— Почему ты молчишь, Наташа? Вставай. Делай что-нибудь… Почему ты молчишь?
— Ты жестокий, — выдыхала она и вскакивала с дивана.
— А ты нет? Эгоистка.
Заливаясь слезами, Наташа убегала прочь из квартиры.
Я не знал, что происходит. Я терялся в предположениях, но так и не мог найти ответа, а Наташа мне в этом не помогала. Мне казалось, что она что-то от меня скрывает, скрывает — или хочет что-то доказать. Или просто не знает, чего она на самом деле хочет. Я тоже переживал, вот только Наташу, судя по всему, это не волновало, и это обижало меня больше всего. Не находя ответа в близком человеке, я тоже замыкался в себе и погружался в свои дела. А она страдала, она на самом деле страдала, куда более сильно, чем я — а я ничего не знал.
Иногда мне казалось, что она и вправду нашла себе кого-то. Давно нашла и боится мне в этом признаться. Но она заливалась слезами всякий раз, как я пытался озвучить свои предположения, и смотрела на меня с таким отчаянием и злостью, что я со вздохом прекращал такие разговоры.
Порой я задерживался на работе или уходил гулять с друзьями и возвращался домой позже. Я хотел, я очень хотел, чтобы она забеспокоилась обо мне. Я ждал, что она позвонит и спросит меня взволнованным голосом, где же я пропадаю и когда к ней вернусь. Но она не звонила. И я возвращался домой. А вернувшись, я заставал Наташку спящей — или же она просто, как всегда, лежала, словно и не замечая моего отсутствия.
Раз я даже пытался оборвать с нею всякие отношения — так я устал от всей этой неопределенности, от этих тоскливых Наташкиных глаз, в которых уже почти ничего не было из того, что я помнил в ней и всей душою желал возвратить. Так я устал от версий о том, что у нее появился кто-то другой, кто-то, кого она теперь любит вместо меня.
Наташка рыдала и отчаянно цеплялась своими тонкими слабыми руками за мои колени.
— Не бросай меня, Игорь! Прошу тебя, не бросай! Я люблю тебя… А впрочем, лучше брось меня, брось! Со мной ты все равно никогда не будешь счастлив, поскольку я просто сама не могу быть счастливой и ничего не могу тебе дать. Я не умею жить. И не хочу. Я не хочу жить!
— Да что ты говоришь, Наташа! А как же я? Ты подумала обо мне? Неужели я для тебя ничего не значу? Неужели тебе так плохо со мной?
— Нет, ну что ты, что ты!
Она снова ложилась ко мне на колени, снова доверчиво обнимала мои ноги и жалась ко мне, свернувшись дрожащим беззащитным клубочком.
— Мне хорошо с тобой, Игорь, — говорила она, — Но просто самой по себе мне плохо. Больно у меня внутри. Я не знаю, как жить.
— А ты живи, — говорил я, — Живи — и все. Я же с тобой. Живи для меня. Живи для нас. И все будет хорошо.
— Ты не понимаешь, не понимаешь, — бормотала Наташа, вздыхая, — Ты не понимаешь, Игорь.
Как-то раз, придя домой вечером, я не нашел Наташки и решил, что она опять ушла. Свет во всей квартире был выключен, и было совсем тихо, но вдруг в один момент мне показалось, что где-то в глубине квартиры я услышал тихий и жалобный всхлип.
Слух мой не обманул меня, и я нашел Наташу, которая сидела, забившись в угол комнаты, сжавшись в комок, на полу, за шторой.
— Наташа! — я опустился рядом с ней на колени, — Наташенька, что с тобой?
Она сидела и дрожала.
— Игорь, Игорь… — зашептала она испуганно, — Ты пришел, пришел… Игорь… Ведь это ты? Ведь это ты, правда, Игорь?
— Ну конечно, это я, Наташа, — ответил я взволнованно и осторожно обнял ее дрожащее худое тело, — Что случилось, Наташа? Ты боишься? Кто напугал тебя?
— Игорь, Игорь… — она шептала как безумная, отчего мне было не по себе, и неприятный холодок проходил по коже моей спины, — Это ведь ты? Это правда ты? Мне страшно, Игорь, мне страшно!
Она кинулась мне на шею и крепко прижалась ко мне, голос ее дрожал от рыданий:
— Не бросай меня! Игорь, спаси меня! Хотя нет, нет… Меня не спасти. Меня нельзя спасти! Мне так страшно, Игорь…
— Ну что ты, ну что ты говоришь, Наташа, — ответил я, гладя ладонью ее худую спину, стараясь не выдать ничем своего собственно волнения, — Ну давай, вставай, вставай… Пойдем пить чай…
Об этом случае Наташа не вспоминала и на мои вопросы отмалчивалась. Она не хотела об этом говорить, но после этого случая она совсем замкнулась и перестала говорить практически полностью, лишь лежала на диване и глядела в одну точку, и когда я подходил и садился с ней рядом, мне казалось, что она вовсе глядит в никуда, или не может больше ни видеть, ни слышать, словно это была уже не моя Наташа, а от нее осталась лишь тень, лишь безмолвный и пустой призрак, излучавший собой лишь холод и смертельный тлен.
Я заметил, что тема смерти особенно трогает Наташу. Порой она пыталась со мной об этом заговорить, но я не желал ничего слушать — это было неприятно мне, и, к тому же, я полагал, что ей не следует задумываться о таких ужасных и ненужных вещах, а уж говорить — тем более. И я бесцеремонно обрывал ее рассуждения, а она замирала с приоткрытым ртом, лишь слабо хватая губами воздух, и смотрела на меня жалобно и укоризненно.
Я не знал, что для нее это была не просто интересная тема, не просто тоскливые мысли, закрадывающиеся в голову на фоне хандры — она действительно хотела умереть. И она хотела подготовить меня, поговорить, открыться. Она хотела, чтобы я услышал ее, спас, удержал от этого страшного шага — но я не слышал ее, не понимал, так как думал, что все ее странности в конце концов наконец пройдут, и, в конце концов, каждый человек на каком-то этапе своей жизни задумывается на тему смерти и пытается познать смысл своего собственного пути. Но зацикливаться на этих мыслях тоже было нельзя — и я отказывался разговаривать с ней на подобные темы. Я полагал, что у моей Наташи все в скором времени пройдет, и она выбросит из головы все эти глупости и станет прежней, какой и сейчас бывала порой, хоть и редко.
А она не выбросила. Она готовилась.
К весне второго нашего года Наташа стала совсем взбалмошной. Часто бегала она по квартире, кружась, то смеясь, то плача, и я глядел на нее с недоумением и некоторым страхом, поскольку уже совершенно не знал, как следует себя с нею вести — уже никак нельзя было предугадать, что она выкинет в следующую минуту — заплачет или засмеется. Часто она кидалась ко мне, начиная восторженно что-то рассказывать, и глаза ее воодушевленно блестели, но тут же улыбка ее меркла, и она выбегала из комнаты. Я бежал за ней и находил ее лежащей на постели, заходящейся в плаче. Но стоило мне подойти к ней поближе, как она тут же со смехом вскакивала и кидалась обнимать меня за шею.
— Все в порядке, Игореш! — кричала Наташа весело, — Ты чего пришел? Пойдем дальше ужинать!
Как-то раз мне случилось по-настоящему испугаться. Придя домой с работы, я увидел Наташу, которая сидела на стуле, поджав под себя ноги. Она раскачивалась из стороны в сторону, шевеля губами, и глаза ее были в этот момент такими безумными, какими я надеялся никогда больше их не увидеть.
