Эустакиу Гомиш - Любовная лихорадка
Вот что можно было услышать тем вечером под звучные удары кия:
* фонарщик Жозе ду Эжито застал парочку, предающуюся разврату, под деревом жамбейру, в самый горячий момент;
* заметив, что за ними наблюдают, те двое подползли к стене (не меняя позы) и предложили Жозе перелезть через ограду, на что тот немедленно согласился;
* оказавшись в саду, Жозе и доктор попеременно использовали баронессу, причем та проявила редкое искусство удовлетворять двух мужчин одновременно в разных позах;
* устав развлекаться под деревом, все трое залезли на ветви и с риском для жизни продолжили свои занятия там;
* солдат Осирес, проходя мимо, обнаружил их сидящими на дереве, в райских костюмах, о чем и сообщил.
Дом Да Маты
Счастье, что Барселос повредил в детстве левое ухо, — благодаря этому он не слышал смеха, что доносился из дома, утонувшего в потемках. Вот что он не увидел и не услышал:
а) скачки вверх-вниз, вверх-вниз, оба при этом накачались вином, голые, держали в руках зажженные свечи и хохотали, как сумасшедшие;
б) Алвин съехал по перилам и лег внизу, зажав в руке член, с криками: «Да здравствует Республика!»;
в) Анжелика исполняла Волленгаупта на фортепьяно, Алвин при этом ласкал ее клитор;
г) ржание на веранде, стук копыт в главную дверь (Алвин, подойдя к окну, увидел коня через занавеску и испугался);
д) громкость музыки нарастала, Алвин тем временем вместо пальцев стал использовать банан;
е) я тебя поимею, сказал он ей, очищая банан и съедая его;
ж) Алвин поставил ее на лестнице так, что розовый зад вздымался кверху, черный треугольник оказался почти весь сзади, а самая сочная часть посредине, и погрузился в нее.
Цирк
В разгар праздника, на котором обильно текло пиво — вот что Ла Табль считал «истинно бразильским праздником», — двое акробатов решили проявить чудеса креативности, скинув одежду и кувыркаясь в костюмах Адама. Для пущего интереса они в какой-то момент намеренно свалились и по-дурацки полетели в сетку. Смех в партере, восторженные аплодисменты шлюх. В довершение этого у обоих кое-что встало; акробаты вскочили на ноги, вытащили двух девиц и поволокли на арену. Те покорно подчинились, дав себя раздеть, и улегшись вместе с братьями на сетку, так что публике все было видно. Парочки сплетались воедино, кусали друг друга, совокуплялись, являя редкостное зрелище отличной пластики и высокого мастерства. Возбуждение в цирке достигло предела, когда одна из девиц, постанывавшая под тяжестью горы мускулов, вытянулась и кончила, не скрывая величайшего наслаждения. Запах секса, как известно, заразителен. Все полезли на сетку, кто уже голый, кто раздеваясь по дороге, и вскоре она опасно прогнулась под весом стольких тел. «Кто здесь кто?» — прорычал взбешенный Ла Табль, полезший разбираться, куда же делась Жанна.
Дом Да Маты
з) погружается и выходит наружу, погружается и выходит, при четвертом погружении Анжелика опирается на перила, перегибается и впускает Алвина в зад.
Редакция
Барселос: Надеюсь, ты не думаешь, что я это опубликую?
Котрин: Воля ваша, шеф. Делайте с этим, что хотите. Человек — это загадка.
Барселос: Загадка, да? Пять часов убито. А вышло полное дерьмо.
Котрин: Делайте с этим, что хотите. А вообще чего вы хотите, шеф?
Барселос: Чего я хочу? Я посылаю тебя к конокраду и получаю анархистский манифест. Садись и пиши нормальную заметку. Одну чертову заметку про конокрада. Что непонятно?
Котрин безнадежно глядит в окно. На подоконнике — ласточкино гнездо.
Дорога
Километрах в пяти от Кампинаса барон пожелал омочить ноги в реке Капибари. Лусио испытывал почтение и насмешку одновременно: можно ведь и погибнуть, заразившись от воды, почти стоячей, — настолько мелкой была речка. Барон был на этот раз побрит. Вид голого барона, с опаской вступающего в холодную воду — омыть свои струпья — был зрелищем настолько тягостным, что Лусио отвернулся. Мимо пролетела, галдя, стайка зеленых попугайчиков. Барон повернулся к негру и приказал принести хлыст. Затем начал хлестать себя, но не больно. Все это напоминало игру. Закрыв глаза и скривив губы, барон попробовал наконец ударить посильнее, но у него не получилось: не хватало размаха. Тогда он обратился к Лусио, чтобы тот взялся за дело. И — о такой сцене двести лет мечтали миллионы негров — Лусио нанес барону десять звучных ударов. Избитый старик заплакал и обнял древесный ствол.
Дом Да Маты
Два оленя перепрыгивают через ручей, убегая от собаки провансальца. Тот, с луком и стрелами, спешит следом. На собачьей голове — сколы фарфора. Алвин, взвесив вещицу в руке, подносит ее к глазам.
Алвин: А старик капризный.
Анжелика: Ревнивый. Не надо было сюда входить.
Алвин: Зачем ему библиотека? Ты же говорила, что он ненавидит книги.
Анжелика: Но обожает всякую писанину. Ему нравится, когда все сохраняется на бумаге. Смотри, вот его дневник.
Алвин: Дай взглянуть.
Он открывает наугад и читает: «2 мая 1888. Завтракал хорошо, сделал 1200 шагов по веранде». Чуть подальше: «4 мая 1888. Завтракал просто отлично; гулял по саду; 2100 шагов». Через две страницы: «После ужина баронесса уткнулась в книгу; воспользовался этим и сделал еще 1600 шагов; 3500 в день — наполеоновская победа!». Алвин, заинтригованный, медленно пролистал тетрадь и обнаружил в ней только это: шаги, шаги и еще раз шаги. Если бы барон ходил по прямой, то уже обогнул бы всю землю. Вот идиот!
Анжелика (смеясь): Прелестно, правда?
Алвин (обхватывая ее за бедра): Знаешь что? Твой старик заслужил все, что мы ему уже сделали, делаем сейчас и еще только собираемся делать.
Лагерь
Котрин с поникшей головой крадется вдоль бараков, стараясь не шуметь. Он знает, что за ним наблюдают. Если в него засадят пулю, может, это и успокоит его больную совесть. Когда Билл в темноте приглашает его сесть, Котрин колеблется. Билл выглядит спокойным, посасывает трубку. В ней гашиш. Прежде чем Котрин приступает к оправданиям (шеф, заметка, давление сверху), Билл шумно вздыхает и говорит: ничего страшного. «Ничего страшного, и не надо терять из-за этого уважение к себе». Самое большее — охране лагеря придется усилить бдительность. Это пустяки по сравнению с дружбой — дружбой Котрина. Хочешь гашиша?
Дом Да Маты
Темная, душная комната с деревянной лошадкой посредине. Запах старой кожи. На лошадке — четыре комплекта конской упряжи: ремни, стремена, седла, шпоры. Анжелика раскрывает объятия.
Анжелика: Это убежище барона, когда он в мрачном настроении.
Алвин: Вот как? А что же делает барона настолько мрачным, что он ищет убежища в таком жутком месте?
Анжелика: Политика. Разговоры в кафе. Старость. Тогда он проводит здесь часы, иногда целые дни: одевает на лошадку упряжь и садится в седло. Снимает с себя одежду и скачет, словно это настоящий конь. Смешно, правда? Даже поесть не выходит. Время от времени зовет меня.
Алвин: Зачем?
Анжелика: Чтобы я похлестала его.
Алвин: О нет! Старик ко всему еще и мазохист?
Анжелика: Он говорит, что это полезно для кровообращения. Я бью сильно, но он просит еще сильнее. Я прохожусь по бокам, по ногам, по заду, а как-то раз хлестнула по лицу. После этого он обычно мастурбирует. Имей в виду, что я презираю его за это.
Париж
«АННА
ФАЛЬЯУБЕР НЕНАВИДИТ МЕНЯ ТЧК ТЕОДОРИКО НЕРВНЫЙ ПРИПАДОК ТЧК КАВАКО БОЛЕН ТЧК АЛЕН ТЮРЬМЕ ТЧК БИЛОТА»
Дом Да Маты
Пурезинья в гостиной ласкает подушку, пока в соседней комнате обсуждают, что с ней делать. Чтобы привлечь внимание, она громко кричит и хнычет: есть хочу! Алвин взывает к гуманизму Анжелики: «Разве ты не видишь, что ей негде спокойно умереть?»
Пурезинья выбрала сладкое. Когда-то она попробовала лимонного варенья. Алвин привел ее в кладовую, где лежали груды сластей на гигантских блюдах: зефир, печенье, сухофрукты, лимоны в сиропе. А наверху, на полках, еще и еще — запасы на год вперед.
Когда Пурезинья встала на цыпочки и потянулась к банке с вареньем, Алвин обхватил ее сзади и просунул руку в разрез плиссированной юбки.
Лагерь
Котрин крадется вдоль бараков с неспокойной совестью. Здесь царство Билла, думает он. Он теперь знает, что такое гашиш, и Бог свидетель, он на грани того, чтобы потерять уважение к себе. Наблюдатель — тот, кого наблюдают. Бесполезно глядеть на цветок, вооружившись знанием о нем. Мы не рождены для дисциплины, но нужно хранить молчание. Я гляжу на ту лошадь в темноте и понимаю смысл гашиша. Я — не пацифист, и это прекрасно. Только идиоты проповедуют ненасилие. Сколько народов необходимо стереть с лица земли? Все народы — как попугаи на базаре. Надо стать для себя целой вселенной, но прежде всего надо стать огнем. Для этого достаточно посмотреться в зеркало.
