Михаил Строганов - Азбука жизни
Вот, каким виделся истинный комфорт и заслуженный покой повидавшему на своем веку старшему поколению. Этот великий бытовой минимализм учил нас, жадную до «сладостей и радостей» малышню, прикоснуться в этом немногом к «стержневым ценностям», ощутить некую правду жизни, которую способны понять только те, кто долгие годы переносил лишения, терпел нужду, страдал…
Мы замирали, наблюдая, с каким трепетом возятся старики заваривая чай, как старательно колют щипцами кусковой сахар, как бережно складывают его на блюдце горкой…
А потом, на внеклассном чтении, слушая взахлеб историю Вани Солнцева из знаменитой повести Валентина Катаева «Сын полка» (1944 год), мы понимали подлинную цену горячей кружки чая:
«У нас, у разведчиков, так положено: как покушаем, так сейчас же чай пить. Пьем, конечно, внакладку… Скоро в палатке появился большой медный чайник — предмет особенной гордости разведчиков, он же источник вечной зависти остальных батарейцев. Оказалось, что с сахаром разведчики действительно не считались. Молчаливый Биденко развязал свой вещевой мешок и положил на «Суворовский натиск» громадную горсть рафинада. Не успел Ваня и глазом мигнуть, как Горбунов бултыхнул в его кружку две большие грудки сахару, однако, заметив на лице мальчика выражение восторга, добултыхнул третью грудку. Знай, мол, нас, разведчиков!
Ваня схватил обеими руками жестяную кружку. Он даже зажмурился от наслаждения. Он чувствовал себя, как в необыкновенном, сказочном мире. Все вокруг было сказочно. И эта палатка, как бы освещенная солнцем среди пасмурного дня, и грохот близкого боя, и добрые великаны, кидающиеся горстями рафинада, и обещанные ему все виды довольствия — вещевое, приварок, денежное, и даже слова «свиная тушенка», большими черными буквами напечатанные на кружке.
— Нравится? — спросил Горбунов, горделиво любуясь удовольствием, с которым мальчик тянул чай осторожно вытянутыми губами.
На этот вопрос Ваня даже не мог толково ответить. Губы его были заняты борьбой с чаем, горячим, как огонь. Сердце было полно бурной радости оттого, что он останется жить у разведчиков, у этих прекрасных людей, которые обещают его постричь, обмундировать, научить палить из автомата…»
От стариков узнали мы о лакомстве военной поры, который нет–нет, да и сегодня приготовим себе. Это так называемый «фронтовой бутерброд», когда к горячему сладкому и непременно крепчайшему чаю полагается большой квадрат хлеба, щедро намазанный сверху тушенкой. Старики говорили, что этим и подкрепиться хорошо можно, да и ушедших от нас помянуть негрешно…
После подобных военных историй, нам тоже чаепитие представлялось неким ритуалом с разговорами «за жизнь», и уж никак не сопоставлялось с поглощением бурой подслащенной жидкости за три копейки в школьном буфете. И мы, пацанята, с легкостью отличали на вкус «Краснодарский» от «№ 36», а «Грузинский» от «Индийского со слоном».
Несмотря на скудность ассортимента (иногда на прилавках появлялся даже «Китайский» или «Вьетнамский») чай в Советском Союзе был напитком самым популярным и, можно сказать, культовым. Потому что когда человека приглашали зайти «на чай», это могло значить все что угодно, в зависимости от того, как сложится ситуация. Хотя обычно подразумевалось, что непременно накормят обедом с обязательно роскошным десертом (профессия кондитера была в большом почете, а знакомство — в цене).
Однако, в советском чаепитии есть одна замечательная черта: по тому, каким чаем и как тебя угощали можно было сразу понять насколько ты дорог и уважаем этим человеком. Потому что для людей случайных никогда не заваривалась самая лучшая заварка, которую припасали «на случай», а попросту в старую, обычную доливался кипяток.
Именно чай, а не спиртное, которое распивалось «не в одно лицо, а для компании», являлся некой «лакмусовой бумажкой» душевного расположения. Не об этом ли писал тонкий знаток советской души, автор песен, ставших поистине народными, Михаил Исаковский:
Весна бушевала метелью черемух.
Сошлись мы с тобой невзначай.
В тяжёлых альбомах искали знакомых
И пили без сахара чай;
Читали стихи под мигающим светом,
Какие–то споры вели…
Мы оба любили. Но только об этом
Не смели сказать, не могли…
В те годы чашкой хорошего крепкого чая людям можно было многое выразить и без слов. Потому что слова приукрашали и обманывали, но в горячем дыхании обжигающего чая сердца собеседников раскрывались, таяли, раскрывая друг другу то, чего не умели высказать и объяснить.
Ш — Школа
В каждом из нашего детства есть что–то святое, превращающее обычных, простых жителей «городов и весей» в людей особенных, с большой буквы. То, что позволяет в дни испытаний и горестей, сделать правильный выбор.
Как порой мы уважаем себя за то, что и в обыденной, бытовой, вовсе не героической повседневной жизни, мы готовы совершать благородные поступки, а наши сердца способны зажигать в душах искренние слова! И что бы с нами ни происходило, мы знаем истину высокого звания — Человек.
Эту неоспоримую правду жизни мы усвоили с детских лет за школьными партами. Совершая ошибки, оступаясь на ровном месте, а порой и отрекаясь от своего прошлого, все–таки держим в памяти это знание о высоком человеческом достоинстве. О самих себе и о всех поколениях советских людей.
На этих высоких принципах строилась советская школа, в человечных основах строилась суть школьного воспитания, а вовсе не на механическом всеобуче и уж совсем не на стремлении «наштамповать кадры». Наши учителя стремились донести до незрелых умов мальчишек и девчонок, кем и каким должен быть настоящий советский Человек и почему следует жить так, чтобы потом не стало мучительно стыдно…
Ну а мы, дети 1960–70х, действительно считали школу вторым домом, в котором мудрые и всепонимающие учителя становились нашими опытными наставниками в учебе, проводниками в дружбе, неоспоримыми авторитетами в ежедневных ребячьих проблемах и спорах. У каждого из нас был тот самый учитель, к которому всегда можно придти за ответом или советом, рассказать о том, в чем и самому себе было тяжело признаться.
Советские учителя отдавали себя работе всецело, без лишних вопросов были готовы откликнуться в любое время. Потому что школьная жизнь не заключалась и не ограничивалась одними уроками, продленкой или формальными мероприятиями. Каждый учитель вкладывал в свою работу высший человеческий смысл, который был сродни подвижничеству. В такую беззаветную самоотдачу не только верили, по другому попросту не представляли свою жизнь.
Оттого все неразрешимые для детского ума вопросы бытия, будь то драка на перемене, случайно разбитое окно или муки первой любви, нам терпеливо объясняли, раскладывая по полочкам наших душ. Добро и зло для нас не были отвлеченными философскими понятиями, они постигалось на ежедневных житейских примерах. Для многих поколений советских детей учителя были подлинными пастырями душ!
Нам казалось, что педагогами становятся люди особенные, наделенные от природы сверхчеловеческими талантами. Поэтому они не только знают обо всем на свете, но и в любой, даже самой безвыходной ситуации незамедлительно находят единственно верное решение.
Невдомек было шалопаям счастливого советского детства, какую цену платили наши учителя за своё ежедневное педагогическое служение…
Ах, как хочется теперь не писать о своих учителях возвышенные слова, а просто встать на колени и поклониться их светлой памяти. Потому что слишком многих уже нет на этом свете…
От центра в стороне, от центра в стороне стояла наша школа,
Плыл детства голубок, плыл детства голубок в заоблачных мирах.
По праздникам у нас, по праздникам у нас включалась радиола,
И танцевали мы, и танцевали мы на школьных вечерах.
В музей или в кино, в музей или в кино ходили мы всем классом,
И чья–нибудь беда, и чья–нибудь беда была — для всех беда.
Любой из нас не зря, любой из нас не зря друзьям с восторгом клялся,
Что школу позабыть, что школу позабыть не сможет никогда.
С ошибками порой, с ошибками порой диктанты мы писали,
И формул чехарда, и формул чехарда давалась нам с трудом.
Но только мы тогда, но только мы тогда ещё не знали сами,
Что детство вспоминать, что детство вспоминать захочется потом.
Школа, ты не старишься, никогда не старишься,
И шумят под окнами те же тополя.
Вечной дружбой связаны школьные товарищи,
Школьные товарищи и учителя.
У каждого из нас свои воспоминания о школе, свое неповторимое ощущение пройденных школьных лет, свое послевкусие растаявшего во времени советского детства. И вместе с тем они так похожи друг с другом, как уже выцветшие от времени глянцевые фотографии, на которых запечатлены такие светлые, чистые и открытые миру детские лица.
