Самуил Шатров - Кое-что о Васюковых
— Не горюй, — сказал он, — все образуется.
Я погоревал всего один день. Потом все образовалось. Я приехал из лагеря, и мама только три раза вспомнила про коров. А когда к нам пришел дядя Косенков, папин начальник, мама, показывая на меня, Опросила:
— Ну, как вам нравится этот товарищ?
— Герой! — сказал Косенков. — Вырос, поправился, раздался в плечах!
— Он там работал, — похвалился папа. — Даже коров пас!
— Коров? Вот это да! Значит, работяга!
— А как же, — ответил папа. — Работяга первый сорт! Васюковская кость!
МЫ ОТКРЫВАЕМ ТЕАТРАЛЬНЫЙ СЕЗОН…
К нам приехал в гости дядя Коля из Караганды. Вот это дядька! Просто великан! Он носит туфли номер сорок четыре! Он съедает сразу целый батон. Он выпивает по шесть стаканов чаю. Когда он смеется^ в буфете подскакивает посуда, будто во двор въехал грузовик. Такого большого дядьку я еще не встречал.
— Неужели тебе и там весело? — спросила мама. — На тебя разве не действует карагандинский климат, эти морозы, бураны, сильные ветры?
— Когда получаешь такое жалованье, никакой ветер не страшен, — подмигнул папа.
— Ну, а как вы там обходитесь без театра? — не унималась мама.
— У нас есть театр. И, представь, очень неплохой!
— Воображаю, — улыбнулась мама. — Впрочем, ты, вероятно, столько же разбираешься в искусстве, сколько наш глава семейства.
Глава семейства — это папа. Все наши родственники знают, что папа не так хорошо разбирается в искусстве. Зато мама разбирается. Когда к нам приходят гости, папа говорит с ними о политике, футболе и о том, кого из знакомых пошлют осенью на картошку. А мама говорит о театре.
_ Театр для меня самое большое удовольствие в жизни, — опять сказала мама, — Никакие деньги не могут мне заменить этого наслаждения,
— Это точно, — закивал головой папа. — Без театра моя старуха зачахнет в два счета. Ты знаешь, сколько она простояла в очереди за билетами на венский балет «Айсревю»?
— Сутки?
— Неделю!
Дядя только крякнул. Тут вмешалась в разговор тетя Настя, наша любимая тетя Настя, которая тоже не может жить без искусства.
— Я знаю одну интересную историю, — сказала тетя. — Моя приятельница Вика Бондарь стояла как-то в очереди за билетами на концерт Ива Монтана. Сотенным у них был некто Кошеверов.
— Каким сотенным? — спросил дядя.
— Сразу видно, что ты провинциал, — улыбнулась мама. — В каждой большой театральной очереди есть сотенные и тысячные…
— Ясно! Как в Запорожской Сечи, — сказал дядя.
— Так вот, — продолжала тетя, — этот Кошеверов был интересным мужчиной, с такими жгучими глазами, прямым носом и длинными волосами по самые уши. Две недели Вика отмечалась у него в списке. С каждым днем он все больше нравился ей. И она с ужасом начала думать о том дне, когда ей не придется больше ходить на перекличку и разговаривать об искусстве с интеллигентным Кошеверовым в подворотне около зала Чайковского.
Между тем он тоже к ней очень привязался и каким-то особым грудным голосом выкликал ее фамилию.
Вика долго откладывала серьезный разговор с Кошеверовым. Она решила открыть ему свою душу во время концерта.
И вот наступил этот день. Вика пришла на концерт раньше всех, когда буфетчицы еще только расставляли на столах фужеры. Она прошла в пустой зал и села на свое место. Билеты у них были рядом. Она начала ждать. Кошеверов не приходил. Потом появилась какая-то дама и села около Вики.
«Простите, — сказала Вика, — на этом месте должен сидеть один жгучий брюнет». — «Какой еще брюнет?» — «Ну, такой интересный, с длинными волосами», — «С прямым носом?» — «Вы его знаете?» — обрадовалась Вика. «Еще бы! — ответила дама. — Он ободрал меня как липку. Он продал мне билет за семьдесят пять рублей!»
Вика чуть со стула не упала. Для нее это был страшный моральный удар…
— М-да, это в высшей степени поучительная история, — сказал дядя. — Видно, кадры сотенных в ваших театральных очередях сильно засорены.
— Не надо шутить, — сказала мама. — Над чувствами не шутят.
— Хорошо, давайте без шуток, — сказал дядя. — Пойдём в театр. Откроем наш театральный сезон. Кто может достать билеты?
— В воскресенье утром идет «Леди Макбет», — вспомнила мама.
— Я за леди! — сказал дядя, вынимая бумажник.
Мама взяла у него деньги на трд билета и сказала:
— Не надо тебе на нас так тратиться.
— Ничего, — отозвался папа. — Он зажиточный. Он набит деньгами, как сберкасса в дни получки. Пусть наш карагандинец малость порастрясет свою кубышку.
— Мне бы хотелось, чтобы и Петя посмотрел этот спектакль, — сказала мама. — Он многое не поймет. Не беда. Пусть хоть краешком своей детской души прикоснется к Шекспиру.
— Пусть прикоснется, — разрешил папа.
Дядя Коля дал еще пятнадцать рублей, и мама пошла в театральную кассу. Она купила четыре билета. Она сказала, что, если я буду плохо вести себя, мой билет отдадут нашему соседу старику Бедросову. Но я вел себя хорошо. Я не хныкал, не ныл, не играл в футбол, не смотрел телевизор, не канючил денег на мороженое, не молол всякую чепуху, не хватал при гостях печенье, будто я вижу его в первый раз в жизни и будто дома меня не кормят, не ковырял в носу, готовил уроки и мыл уши. Я так хорошо вел себя, что просто не знаю, как выжил в эти дни…
В воскресенье мы поздно позавтракали, чтобы не хотелось кушать в театре. Мы долго одевались. Мама надела фиолетовое платье с черной бархатной розой на груди и старые красные туфли. Новые лакированные туфли она завернула в газету и отдала их папе.
В одиннадцать часов мы вышли из дому, и мама громко сказала старику Бедросову:
— Если нас будут спрашивать, скажите, что мы смотрим «Леди Макбет».
Мы пришли в Teafp вовремя. Папа отдал гардеробщику свою фетровую шляпу. Мама вынула из газеты новые лакированные туфли. Она никак не могла их надеть. Она долго прыгала на одной ноге — они не налезали. Папа начал давать советы: надо дать ноге остыть, снять чулок, сбегать домой за рожком. Мама молчала. Она не любит, когда ей дают слишком много советов.
— Туфли надо смазывать рыбьим жиром, — советовал папа. — От жира мездра не сохнет.
— Какая еще мездра? — рассердилась мама. — Ты бы лучше поддержал меня, я не могу все время стоять на одной ноге, как Уланова!
Папа помог маме, и она затолкала ноги в туфли. Тут раздался звонок, и мы побежали в зал.
После первого действия мама взяла под руки дядю Колю и папу, и мы начали гулять по фойе.
— Как вам понравился артист Кубацкий? — спросила мама.
— Крепкий артист, — ответил папа. Он доносит образ, — не правда ли?
— Доносит.
— А Милозванова?
— Тоже крепкая артистка.
— А Курочкина? Она, по-моему, немного не доносит?
— Доносит, — сказал папа. — Она крепкая артистка.
Так мы перебрали всех артистов, и потом мама сказала, что театр облагораживает человека, что только в театре она забывает про разные неприятности, склоки и хамство, которых еще так много на свете.
— Да, на свете хамства видимо-невидимо, — сказал папа.
После второго действия дядя Коля повел нас в буфет и купил всем по два пирожных и шипучку. Мы опять начали говорить про артистов.
— По-моему, — сказал я, — они хорошо доносят…' Дядя Коля подмигнул мне, мама рассердилась, а папа сказал:
— Твое дело — помалкивать в тряпочку. Искусствоведа из тебя все равно не получится. ,
Я замолчал. Мы покушали и пошли в зал. Когда мама села на место, она сказала:
— Театр — это для меня интеллектуальный праздник.
— Ну, насчет праздника ты загибаешь, — ответил папа.
— А я говорю — праздник!
Они немного поспорили. Я боялся спросить, что это за праздник и почему он только для мамы.
Мы сидели тихо и смотрели на сцену, пока папа не заволновался. Он начал спрашивать — скоро ли конец? Он хотел первым попасть на вешалку, чтобы взять шляпу и туфли. Он сидел как на иголках, и дядя Коля и соседи шикали на него. Папа на минуту успокаивался, а потом опять начинал ерзать. Перед самым концом он не выдержал и побежал к выходу, зажав в руках номерок. Он бежал согнувшись, будто ему стреляли в спину из рогатки. Мы же обождали, когда кончится действие. И когда оно кончилось, мама взяла дядю Колю под руку, и мы протолкались к сцене. Мы долго хлопали артистам, потом пошли к папе.
— Замечательный спектакль! — сказала громко мама, подходя к вешалке, где стоял папа. — Для интеллигентного человека такой спектакль интеллектуальный праздник.
— Опять праздник, — рассердился папа. — На этом празднике мы, кажется, потеряли пару туфель.
— Каких туфель? — удивилась мама.
— Нет твоих красных туфель, которые мы отдали на хранение.
— Как же они могли пропасть?
— А ты спроси у него, — показал папа на гардеробщика.
