Владимир Файнберг - Patrida
Оставшийся, думая, что я не замечаю, мгновенно перекладывает куски местами. Жест такой же естественный, как дыхание. Как Божья любовь.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Красный «фиат» вырвался из погруженного в сумрак города, одолел перевал, где светилась неоновыми лампами бензозаправочная станция, и покатил вниз.
Здесь было ещё светло. Заходящее солнце озаряло холмы, мелькающее в разрывах между ними море с далёкими островами.
С того момента, как Лючия подъехала к столикам бара, как на глазах у всех втолкнула Артура в свою машину, она не произнесла ни слова.
Стараясь не смотреть в её сторону, он все‑таки видел сведённые к переносице брови, видел решимость, излучаемую этим красивым породистым лицом. «До сих пор ничего о ней толком не знаю, — думал Артур. — И не надо. Существо иного мира, итальянка. Читает Маяковского. Подобрала меня…»
В эту минуту он с беспощадной трезвостью осознал: во всём мире у него никого нет — ни одного человека, кому он был бы по–настоящему дорог. После гибели духовного отца и Анны — никого. Кроме этой загадочной женщины.
Подъехали к вилле. Лючия открыла парадный вход. Пропустила Артура вперёд себя. Заперла дверь. Молча поднялась за ним в его комнату.
И первое, что он заметил, — поднятую крышку секретера, на котором, вынутая из папки, лежала его рукопись. Тем временем Лючия достала из сумки связку ключей, подошла к стеклянной двери на терраску, демонстративно заперла её, включила в комнате свет и все с той же решимостью сказала:
— Я прочитала, чем ты сейчас занят. Ты должен это делать. Не лечить дам на острове. Не ходить в бары. Я не дам тебе стать никаким. Я даю тебе все, но ты должен дать миру, что можешь только ты. Ночью кончила твою книгу. Эти две смерти потянули тебя вниз. Так тебе нельзя. Пока я есть с тобой… — Она повернулась к двери.
У Артура перехватило горло. Догнал её, протянул вынутый из кармана куртки свёрток, обвязанный красной лентой.
— Лючия, это вам.
Взяла подарок, вышла. И тотчас Артур услышал как щёлкнул ключ. Она заперла его. Со всех сторон.
Подсел к секретеру. Стал перечитывать страницы рукописи. С самого начала старался читать глазами Лючии. Машинально нашарил авторучку. Многое из того, что казалось ясным, понятным ему, не могло быть понятным такому читателю, как Лючия. Читателю с Запада.
Артур забыл о времени, о том, где находится. Не успел он отредактировать и четверти написанного здесь, на острове, как заскрежетал ключ. Дверь отворилась.
— До Нового года остался один час, — сказала Лючия, входя в комнату и приближаясь. Она переоделась. На ней было праздничное золотисто–белое, сильно декольтированное платье на длинных бретельках, подчёркивающее красоту плеч. Платье было в смелых разрезах почти до бёдер. При каждом шаге ноги её то показывались чуть не во всю длину, то скрывались. На голой руке выше запястья уже посверкивал витой серебряный браслет с тремя дельфинчиками.
Она подошла вплотную, нагнулась над ним, увидела разбросанные листки рукописи, вынула авторучку из его пальцев.
Артур отодвинулся вбок вместе со стулом. Вопросительно взглянул снизу вверх. В этот раз её чёрные волосы были высоко подняты надо лбом и подколоты сзади черепаховым гребнем.
— Пойдём, — сказала Лючия. — Новый год. Остался один час.
Он встал, мельком увидел себя и её отражёнными в зеркале. Рядом с этой королевой, красавицей выглядел оборванцем. Она перехватила этот взгляд.
— Тебе есть другая одежда.
Но Артур шагнул к своей сумке, вытащил чистую, правда, мятую синюю рубаху с погончиками, которую не надевал с Москвы.
— Нет! — Лючия вырвала из его рук рубашку, бросила поверх сумки. — Иди. Дам другое.
— Ничего не надо. Не хочу, чтоб меня запирали. Я уважаю ваши условия. Клянусь, буду их соблюдать. Прошу прощения за вчерашнее… Но я тоже не могу без свободы. Один русский поэт пьянствовал, вёл беспутную жизнь, и какой‑то врач уха, горла, носа, ну отоларинголог, желая добра, запер его в своей квартире, чтоб тот работал, писал. Поэт прожил там несколько дней, а потом разбил окно, выпрыгнул со второго этажа, убежал, оставив записку: «Целую в ухо, горло, нос»…
Лючия засмеялась. Впервые услышал он её смех.
— Разве ты сможешь убегать? От меня? Когда читала книгу, поняла: душа твоей матери, когда она умерла, стала жить во мне… Ещё есть время, можешь быстро мыться. Хочешь?
Он схватил рубаху, пошёл вниз, в ванную.
На пуфике под вешалкой с полотенцами лежала аккуратно сложенная стопка одежды в фирменных пакетах — синие вельветовые джинсы, белая в синюю полоску рубаха, майка, трусы, носки. Под пуфиком находились новые кожаные тапки.
Он стоял под струями душа, натирал губку душистым мылом «Camey», в панике думал о том, что Лючия забирает над ним власть, вбила себе в голову, что является как бы матерью… «Вдруг сумасшедшая? — подумал он, намыливая тело. — Что ей от меня надо? С меня же взять нечего. Перешла на «ты». Когда, в какой момент это началось?» Пытался вспомнить и не мог.
Всё оказалось впору. Только рубашка — великовата.
В дверь постучали. Приглаживая волосы взятой с подзеркальника щёткой, отодвинул задвижку.
— Ещё это забыла, — Лючия протянула галстук. Атласно–синий с широкой красной полосой поперёк.
— Спасибо. Почти никогда не ношу галстуков. И вообще — спасибо за всё это.
— Нет. Я прошу. — Стоя на пороге ванны, она перекинула галстук через его шею, заправила под воротник, повязала широкий узел, подтянула.
У Артура поплыло перед глазами от её голых до плеч рук, низкого выреза золотисто–белого платья. Отшатнулся.
— Лючия, мне выпало достаточно испытаний. Может, слишком много. Ещё не хватает испытывать Эдипов комплекс, раз вы считаете себя моей матерью… Если можно, больше не прикасайтесь, не надевайте на себя такую одежду. Я вас уважаю, люблю, но я человек, мужчина, может полуживой, — все же мужчина. Прошу вас, ради Христа.
— Я не верю в Бога. — Она улыбнулась, оглядела Артура с головы до ног. — Можешь быть шармером!
Нежно взяла под локоть. Артур снова отшатнулся. Тогда она решительно ухватила его за руку, повела в гостиную, откуда раздавалось «Аве, Мария».
Здесь было полутемно. Только в углу перемигивались цветные фонарики на украшенной сосенке, да горели две высокие свечи в шандале, стоящем на уже сервированном столе. Засветился экран телевизора — перед публикой, заполнившей какой‑то громадный зал, пел Лучано Паворотти. За его спиной хор девочек ангельскими голосами подпевал «Аве, Мария».
Артур сел за стол напротив телевизора. И Лючия села рядом, слева. Чуть потрескивали розовые свечи.
Вдруг спокойно и чисто стало у него на душе. В голове как бы само собой отчётливо прозвучало: «Бог привёл тебя сюда, чтоб ты привёл эту женщину к Богу».
До Нового года оставалось пять минут.
…Артур видел землю, затерянную среди мириадов звёзд, себя, сидящего за этим столом в Греции… Забытое ощущение тайны, непостижимости путей, по которым Господь ведёт человека, вошло в него с такой силой, что, когда Лючия попросила открыть шампанское, он с изумлением посмотрел на неё.
— Где сейчас был, в России? — спросила она.
Артур отрицательно покачал головой. Откупорив тяжёлую бутылку, разлил пенящуюся жидкость в два высоких бокала.
— Теперь всё будет хорошо. — Лючия подняла бокал.
…По телевизору гремела музыка. Показывали новогодний фейерверк в Афинах, ёлку в Нью–Йорке, иллюминованную Триумфальную арку в Париже.
— Можно переключить на Россию?
— Разница времени. Там уже всё прошло! Лучше смотри! — Лючия подняла его, достала из‑за сосенки телескопическое удилище из стеклопластика и брезентовую сумку с широким ремнём, где оказалась катушка к удилищу и набор лесок, и большие поплавки, и крючки с поводками, и грузила…
— Все так? Не знаю, как выбирать такие предметы. Выбирал хозяин магазина Пасхалис.
— Так! Теперь, наверное, смогу приносить к столу свежую рыбу. Спасибо!
— Значит, тебе это хорошо? Правда? И мне твой браслет хороший. С Новым годом! — она протянула навстречу левую руку со сверкающим витым браслетом.
Он взял её, не смея поцеловать. И тогда Лючия сама поднесла ладонь к его губам.
— Все хорошо, — снова услышал он и почувствовал, как пальцы прижались к его рту.
Поцеловал. Вопросительно посмотрел в карие, сверкающие глаза. Она выдержала взгляд.
«Провоцирует. Проверяет, — подумал Артур. — Ещё один такой экзамен не вынесу».
— Все‑таки можно посмотреть Россию? — спросил он, возвращаясь на своё место к столу.
— Думаешь, это сейчас надо? Будет как вчера. — Она выключила телевизор. — Думаешь, та женщина, какая по–русски пела и плакала, она эмигрант из Советского Союза?
— Конечно.
Без светящегося экрана в гостиной стало совсем сумрачно. Только, чуть потрескивая, горели в шандале свечи.
