Алексей Слаповский - Война балбесов, хроника
Но милиция поймала его с еще большим хохотом: с такой-то внешностью он еще больше приметен стал, звон по всем дорогам идет о его упорстве в побегах!
Он был обескуражен. Он понял, что не скроешься. Он хотел бы пропасть, сделаться невидимкой, чтобы его не могли найти. А ему — ездить и выходить, смотреть на мир Божий. Не было для него минут слаще, чем те, когда он, приоткрыв дверь товарного вагона, садился, свесив ноги, жевал кусок хлеба и смотрел на луга, поля и леса, деревни, людей, города, собак и птиц, и облака, и его очень удивляло, что как ни быстро мчится поезд — облака неподвижны. Вон как кусты и деревья проносятся мимо, вон как рябит в глазах щебенка насыпи, вон как стрекочут в глазах шпалы, а облакам все нипочем: стоят!
И вот, когда ему было четырнадцать лет, он убежал совсем. И может, что-то вовсе уж непоправимое сделал с внешностью, может, погиб, — не вернулся.
Но мать и отец Валандрины ждали. Отец, пользуясь одним ружьем для охоты, второе смазывал и берег для сына.
Годы шли.
Мать умерла.
Валандрин остался жить, чтобы дождаться сына.
И он обрадовался, узнав про военные дела. Он теперь верил, что Колька обязательно вернется защищать дом. Поэтому он не хотел давать Бледнову ружья.
Сепаратор, пришедший с Бледновым, убеждал: ты не бойся, только вернется сын, сразу же отдадим ружье.
— Нет, сказал Валандрин. — Вот оно — висит. И пусть висит. А то он войдет, а ружья нет. Он обидится. Беги тогда к вам, выпрашивай обратно. Да вы и не отдадите еще.
— Вот те крест, — божился Сепаратор, думая почему-то, что Валандрин религиозен.
— Нет, — твердо ответил Валандрин. — Не дам ружья.
— У тебя два, а у других ни одного? — логически возмущался Сепаратор.
— Второе для сына.
— Так свое отдай!
— Не могу. Как же? Он придет и будет защищать дом своим ружьем, а я в стороне?
— Да не вернется он! — закричал Сепаратор.
— Вернется. Мать умерла — не вернулся. Я болел целый год — не вернулся. А теперь вернется. Теперь он поймет.
— Да откуда он узнает-то?
Валандрин не ответил, упрямо сжав губы.
Бледнову надоели эти слова. Он взял со стены ружье.
Тогда Валандрин схватил свое. Но он был простодушен и, схватив ружье, воскликнул: ах ты, Господи, не заряжено!
Тогда Бледнов ударил его прикладом.
Валандрин упал с проломленной башкой.
— Бери его ружье, — сказал Бледнов Сепаратору.
— Да зачем?
— Бери и спрячь у себя. Пригодится.
Сепаратор тайно принес ружье и спрятал в сарайчике. Около их пятиэтажного дома, где он жил с Евкодимовыми, были хозяйственные сарайчики, в сарайчик он и спрятал ружье. Перед тем как спрятать, гладил ствол и ложе, гладкое и округлое, ладонь лежит легко, но плотно, прохладно, как на девичьей груди, — и представлял, как стреляет во врага. И странное возбуждение нашло на него, он побежал домой, быстро схватил Катю и так ее любил, будто убивал. Она говорила от восторга разные слова. Слава тебе, Господи, радовались за стеной мать и отец Евкодимовы, хотя и стеснялись.
С тех пор каждый вечер Сепаратор шел в сарайчик, доставал ружье, оглаживал его и ощупывал, представлял падающих врагов, а потом со всех ног бросался домой, а Катя уже ждала его, зная последствия этих вечерних отлучек и не интересуясь, куда и зачем он ходит, женщине ведь важна сама любовь, а не ее происхождение, это мужчины любят спрашивать: за что?
24. Бои местного значения.
Еще не битва
Василий Венец все ждал, когда Бледнов со своим войском и подкреплением со стороны Павла Сусоева нападет опять на Аленину Пр-сть, чтобы ему, Венцу, защищать дом Алены и потом под этим предлогом напасть на Заовражье. Но Бледнов почему-то все медлил, поэтому Василий решил сам напасть, ожидая, что Бледнов и Сусоев бросятся защищать, и это опять будет повод напасть на парковскую зону и на Заовражье.
Правда, оружие еще не было готово.
Хотя Глопотоцкий и Саламандрин старались.
Саламандрин создавал порох. Он знал, конечно, состав и формулу обычного пороха, но ему хотелось создать свой порох. Во время войны он будет для войны, а в мирное время будет компактным топливом.
А Глопотоцкий умствовал над пулями. Идея вечного двигателя не была забыта им, и он хотел добиться, чтобы одна пуля могла действовать много раз. Он выдумывал такую пулю, которая в теле человека не теряла бы энергии, а получала бы ее от человека, ведь в каждом человеке есть энергия, и летела бы дальше в другого человека, притягиваемая им, как новым источником энергии. Следовательно, в идеале для войны может потребоваться всего одно ружье и одна пуля. Саламандрин, правда, был этим недоволен, ему для его пороха надо было много пуль и ружей. Он хотел даже пожаловаться Василию Венцу, но Глопотоцкий в жаркий день подсунул ему кружку кваса с добавлением водки. Саламандрин махом выпил, и этого для него оказалось достаточно: он сорвался в запой.
Венец не мог ждать, пока будет оружие, и решил пойти на приступ Алениной Пр-сти пока без оружия, одними людьми. Он пошел собирать людей.
Он заходил в дома и говорил, что пора. Все бежали за ним к месту сбора.
Зашел он и в дом Огулова, у которого был сын Михаил пятнадцати лет.
— Не хрен дома сидеть, — сказал он Михаилу.
Огулов побагровел.
— Вон, — сказал он. — Тоже мне, разыгрались!
Венец с любопытством посмотрел на его широкий цветной галстук, который Огулов привез из поездки в Монголию двадцать шесть лет назад. Василий намотал галстук на руку и дернул к себе.
— Задушишь! — испугался сын Михаил с тайной надеждой.
— А чего он? — спросил Венец Михаила, как равного. О, он понимал уже людей, полководец! Михаил зарделся от гордости и побежал на площадь.
Венец дал Огулову щелчка в нос и пошел командовать.
Огулов позвонил Ялову. Он почувствовал опасность.
— Нам надо встретиться, — сказал он.
— Только на нейтральной территории, — кочевряжился Ялов.
— Ладно, сказал Огулов. — Например, в Сочи.
И они уехали в Сарайск, а оттуда вылетели в Сочи, где ничто не могло помешать их важным переговорам. Огулов причем требовал себе охрану на время поездки, и Ялов потребовал охрану. Тогда для сопровождения вылетел Лычко с дюжиной милиционеров, охраняя разом обоих.
Тогда Таня Лычко убежала из дома и побежала ночью через кладбище, огибая Лысую гору, к Лене Заведееву, чтобы быть с ним вместе.
Но дозор схватил Таню. В дозоре был и Леня. Он сказал, что знает эту девушку. Ему сказали, что они тоже ее знают — и что с того? Он сказал, что они с Таней собрались пожениться и она тоже будет заовражной. Ему сказали, что он может жениться хоть сейчас, и встали в круг, требуя, чтобы он тут же женился. Таня плакала, а Леня говорил, что не надо. Тогда они стали жениться сами. После этого Леня отвернулся от Тани. У него ведь была мужская гордость, он не хотел иметь дело со шлюхой, отец ведь его воспитал очень честно и скромно.
Тогда Таня пошла домой.
Она думала: вот у нее будет ребенок. И Леня встретит ее весной с коляской с ребенком. На улице среди цветущих садов. Ребенок загулькает, протянет ручонки, Леня засмеется, обнимет Таню и начнет строить дом. Он построит дом, и они войдут туда жить, сначала впустив туда кошку. Это обязательно, настойчиво думала Таня. Это такая примета: в доме будет счастье, если сперва пустить туда кошку. Но у нее нет кошки. Она пошла по улицам, высматривая, нет ли бродячей кошки. Она увидела кошку возле столовой. Она позвала ее кис-кис и стала приманивать. Кошка пошла за ней. Таня приманила ее до дома, вынесла кусок мяса, кошка обнюхала и съела. Таня взяла ее на руки и внесла в дом. Она заснула, положив кошку возле себя. Она была уверена, что теперь все будет в порядке. Кошка мурлыкала, как тысячи лет назад.
А Василий той же ночью, но под утро, потому что все нормальные войны начинаются рано утром, повел свое войско к Алениной Пр-сти.
Они окружили дом Алены, стали бросать камни, палки, кричать матом. В ответ со двора прозвучали выстрелы. Но заовражные не появлялись на защиту. Парковские тоже притаились. Осада начала переставать иметь смысл.
И тут Александр Бледнов и его войско беззвучно, как во сне, вылетели из кустов, городские встретили их тоже молча. Но звуки ударов услыхал Сусоев и проснулся. Он оделся и побежал, уверенный, что за ним побегут все бойцы из трех десятков домов, составляющих парковскую зону. И действительно, не успел он пробежать и ста шагов, как захлопали двери и калитки: парковские спешили за ним.
Они бежали и прибежали.
Они стали драться.
Заовражные подумали, что парковские дерутся против них, и стали с ними драться.
И городские подумали, что парковские против них, и тоже стали с ними драться.
Я не знаю, чем это кончилось. То есть кончилось ничем, все разбежались и расползлись, но как кончилось — не помню, меня ошарашило чем-то по голове, я лежал в кустах возле коровьей лепешки, которая ярко блестела при свете восходящего солнца, и думал: если так свежо блестит, значит, оно недавнее, но откуда здесь взяться корове в такую раннюю пору? И я понял, что многого еще не знаю и не понимаю в этой жизни, и стоит еще пожить, чтобы еще что-то узнать и понять, и увидеть — как вот эту коричневато-зеленую блестящую в свете утреннего солнца коровью лепешку.
