Владимир Бацалев - Кегельбан для безруких. Запись актов гражданского состояния
Нашли посреди монастырского двора два поваленных дерева, уселись на них и давай пить спирт: мужчины — из горлышка, девушки — из ладошек. Мужчины были похожи на трубачей, зовущих бойцов в атаку, а девушки в темноте ни на кого не были похожи, даже на девушек.
Кавелька уселась верхом на бревно, прислонившись спиной к Подряникову и положив на его плечо голову, как на подушку.
— Как хорошо мне! — промямлила она. — Лес! Ночь! Филин ухает, голова кружится. Кажется, я иду по Млечному Пути такими осторожными шагами, словно боюсь раздавить звезды. Выпьем скорей! За праздник в душе! — предложила она и доверчиво подставила ладони ковшиком.
Но Подряников сурово предупредил:
— Поэтессе больше не наливайте, а то она стихи читать захочет.
И Кавелька тотчас откликнулась:
Я полукружием бровей
Сведу на нет мужскую хитрость.
Губной помадой на стекле
Вам напишу, кого люблю,
Губной помадой на стекле
Я напишу, чего хочу,
Когда от скуки дней кромешной
Зачну я страсть к самой себе.
Прагматики Иван и Саша засмеялись, оборвав стих.
— Дураки вы вонючие, — обиделась Кавелька и упала на землю. — У вас вместо души грязная тряпочка.
Ее подняли и вернули на место.
— Не думайте, что я пьяна от спирта, — твердила поэтесса, — я, как всегда, опьянела от стихов.
Но ей никто не верил, а Семенов развел костер, и, глядя на пламя, Сусанин загрустил и стал петь. Путаник пригласил на танец Марину, Подряников — Чертоватую, Кавелька заснула, упившись стихами и спиртом и положив голову на колени Сусанина.
— Я в траве поймал жука… — пел Адам, уставившись на головешки, и гладил Кавельку по голове, как маленькую девочку. Иван подсвистывал Сусанину, Семенов стучал в такт по пустой бутылке.
— Пламенем костра хочется умыться, — сказала Чертоватая.
— Попробуй, — предложил Подряников.
— Вот ведь как интересно получается, — сказал вдруг Адам, оборвав песню и танец. — Одна поговорка гласит: «Дурак учится на своих ошибках, умный — на чужих». А по другой поговорке: «Не боги горшки обжигают». Значит, ошибки делают все. Умных нет, одни дураки. — И он опять запел: — Без стрекала и сачка…
— Это вы правильно заметили, Адам Петрович, — Саша бросил Чертоватую и подсел к Сусанину. — Я как-то прочитал, будто бы при коммунизме основной работой займутся машины, а люди посвятят себя наукам и искусствам. Я хохотал до колик. Да у нас девять десятых не способны хоть к каким-то занятиям умственным трудом, а из них девять десятых не могут заниматься и рукоделием!.. Им все приходится организовывать насильно: работу, учебу, службу в армии, даже досуг!
— …И теперь моя рука, — пел без устали Сусанин.
— …Таких людей, по-моему, надо превратить в машины, потому что человек, который только и способен, что на работе выполнять под чьим-то руководством простейшие операции, а вечером — напиваться или долбить костяшками домино во дворе, должен быть лишен личной жизни. Она ему все равно не нужна. Такой человек, например, мой отец. Он не знает, что ему делать вне работы — командиры разбежались…
— …Вся в дерьме того жука, — допел Сусанин и посмотрел на Подряникова таким тупым взглядом, что того покоробило.
— Недостаток образования заведет вас в фашизм, юноша, — добавил Адам к первому куплету.
— Разве я не прав? — удивился Подряников.
— Нет, конечно. Правых субъектов вообще не существует в природе, — ответил Сусанин. — Вы смотрите на мир со своего пригорка, который кое-как накопали за двадцать пять лет из сворских сплетен и личной наблюдательности, поэтому и выдаете следствие за причину…
— А вы откуда смотрите?
— Я смотрю с холма, — сказал Сусанин, — и вижу, что людям нечем заниматься потому, что они не хотят ничем заниматься, предвидя безрезультатность своих занятий. Кроме горстки энтузиастов, вкалывающих полуподпольно. А почему?
— А почему мы должны еще что-то делать после работы? — спросила Чертоватая.
— Потому что труд до изнурения — это нормальное состояние человека, а ежедневная игра в домино или так называемая работа — хроническая болезнь, чреватая вырождением. Вот вы говорите, — обратился Сусанин к Подряникову, — что они все дураки, а я утверждаю, что их надо госпитализировать, и они поумнеют.
— Как же это будет выглядеть на практике? — спросил Семенов.
— Примеры и образцы нам даст история. Приглядитесь, почему вдруг отдельные страны резко вырывались вперед в своем развитии, создавая даже локальные цивилизации, и все сразу станет ясно.
— Почему? — спросил Подряников.
— Именно потому, что там госпитализировали часть населения: сажали всех — по вашей терминологии — дураков на корабль и давали пинка под корму. За счет Великой греческой колонизации вперед ушла античная Греция. В средние века Европа спасалась от лишних людей, сплавляя их в крестовые походы. На Америке вылезла сначала Испания, а потом — Англия. Америка тоже начала процветать, лишь освоив Западное побережье, а Россия — распахав Сибирь.
— Но сейчас-то переселить некуда! Разве в космос?
— Следовательно, нужно создать внутреннюю ситуацию, при которой дураки не терялись бы среди умных.
— То есть, нужно ставить дураков в такое положение, когда им необходимо было бы поумнеть?..
— …Чтобы мир тянул вперед на аркане и черепашьим шагом не маленький отряд энтузиастов, а все человечество, поделенное на такие отряды, — сказал Сусанин. — Жизнь в будущем я предвижу радужной. Люди из прихлебателей, которым ежедневно тычут в лицо, как много для них сделало государство, превратятся в свободных производителей, которые сами сошлют государство на принудительные работы. Наиболее умные будут создавать принципиально новые понятия и вещи, доселе не существовавшие, а остальные — с радостью доводить их до всеобщего пользования, делать, так сказать, понятия и вещи в коммунизме. Они и сегодня уже есть, но в минимуме: из понятий — одни материалы последнего съезда, а из вещей — соль, хлеб, конверты без марок да городской транспорт, который, кстати, с такой неохотой работает, что может быть занесен в этот реестр только условно.
— А как ты отличишь дураков от умных? — спросил Семенов.
— Умный человек, — сказал Сусанин, — как маленький, всю жизнь задает себе вопросы: «Почему? Отчего? Зачем?» Перестав их задавать, он останавливает свое развитие и превращается в дурака.
— Я хочу предложить вам игру в прятки вместо дискуссии, — сказал Путаник.
— Кого назначим водить? — спросил Подряников.
— Кавельку, — сказала Чертоватая, — потому что она спит.
— Водить будет Семенов, — сказал Иван, — потому что уже сейчас знает, кто из нас за какое дерево спрячется.
— Водить буду я, — сказал Путаник, — потому что люблю искать.
— Водить будет жизнь, — грустно сказал Сусанин. — А мы будем прятаться от нее в фантазии.
Но Марина испугалась играть в прятки, испугалась, что ее никто не найдет в темном лесу, испугалась ночевать одна-одинешенька в монастырских руинах и предложила взамен октябрятское многоборье.
— Это очень долгая игра, — сказала Чертоватая. — Пойдемте лучше домой: я замерзла на бревне.
— Есть сокращенные варианты, — улыбнулась Марина. — Для тех, кого только-только приняли в октябрята, и для тех, кому надо согреться движениями.
— Сыграем дома, — сказал Иван, — давайте собираться.
— Но дома нет третьего лишнего, — улыбнулась Марина. — Как мы сыграем в «Третий лишний с сопротивлением»?
— Надо потушить костер пионерским способом, — сказал Иван.
— А как тушат костры пионеры? — спросил Путаник. — Мне это знание пригодится для спектакля «Подвиг пионера».
— Очень просто: пионерки отворачиваются, а пионеры встают вокруг костра и…
Путаник задумался, но не в силах разрешить думу лично, спросил у Сусанина:
— Способен ли на такой поступок Павлик Морозов?..
Стали будить Кавельку, но она еще не протрезвела от стихов и бубнила какую-то чушь, будто она грудной ребенок, перевязанный ленточками, как подарок.
— Кавелька не соображает, кто она, — сказала Чертоватая. — Наша поэтесса дошла до ручки.
— Я соображаю, — кивнула и рыгнула Кавелька. — Давайте сыграем в Пигмалиона. Пусть им будет Путаник.
— Спать пора, — сказала Чертоватая, — уснул бычок…
— А мне почему-то стало боязно, — улыбнулась Марина и втянула голову в плечи. — Деревья кругом страхолюдные: на страшных людей похожи.
— Не бойтесь, Марина, — сказал Подряников, — смотрите, сколько мужчин вокруг вас.
— Надо уходить. Скоро полночь, — сказал Семенов. — Становится опасно.
— Почему? — спросила Чертоватая.
— После полуночи в этих местах бродит привидение.
