Антон Ботев - Т-390, или Сентиментальное путешествие по Монголии
— Привет, — сказал Алеша.
— Слушай, хотела тебе сказать…давно еще… Приходи ко мне чай пить? С вареньем. Подруга на вылете.
Алеша заволновался. Сбывалась Алешина мечта.
— А ты что ж не полетела?
— Ну, как тебе сказать… — таинственно произнесла Галя. — Я заболела… Ну пошли в каюту, расскажу!
В каюте Галя села на кровать, обхватила руками колени.
— Послу-ушай… Мне совсем холодно… Я заболела.
Мечта была совсем близко.
— Чайку? — осторожно, чтоб не спугнуть, спросил Алеша.
— Нет, не хочу чайку… Холодно мне.
— Если холодно, надо чайку горячего. Подожди, Галя, я к Афанасию сбегаю, сейчас вернусь!
— Да не надо никуда бежать! Алеша!
Да что такое! Мечта прямо уходила из Алешиных рук. Алеша, попытался схватить ее за хвост, как рыбу.
— Нет-нет! Тебе же холодно! — и Алеша бросился на камбуз.
Когда он вернулся, в соколиной каюте никого уже не было. Алеша стучался еще минут пять, но ему так и не открыли. Тогда он пошел к бабушке. Бабушка обучала его управляться с Хрюшей, Степашкой и прочими.
У Алеши получалось неплохо.
21-бис. Деревья
Степная болезнь поразила капитана.
— Сплошная степь кругом, — сокрушался капитан. — Степь да степь!..
И верно, капитан был прав. Ничего, кроме плоской степи, вокруг не было. Был только бронеаэродром, но и он, оборудованный взлетно-посадочной полосой, был довольно-таки плоским.
Еще имелся в наличии вполне объемный грузовик, но грузовик — это было совсем не то. Например, когда дул ветер, грузовик не скрипел и не качался.
Капитан соскучился по лесу, по осине, скрипящей от ветра осенними ночами.
Вообще-то на корабле были, конечно, скрипящие предметы, например, половицы, особенно когда по ним шел морской походкой боцман или кок Афанасий. Но про половицы нельзя было сказать, что они качаются, хотя кок Афанасий или боцман качались очень даже. Алеша скрипел и качался в гамаке, но он лежал, а деревья стояли. Качались также и травы, но про них сверху нельзя было сказать, что они именно качаются, не говоря уж про скрипят. Не было никакой возможности воспринимать движение каждой травинки, поэтому качание травы можно было воспринимать только в целом. А в целом стебли двигались волнообразно, перистальтически. Лучше б не качались. Мутило.
— Кишечник, чистый кишечник. Вы заметили, что мы находимся в желудке у Степи? Степь нас постепенно переваривает, и скоро переварит совсем, — делился капитан своими гастрономическими наблюдениями с коком. — Посмотрите, что стало с радистом. Вы его кормите?
— Кормлю, — отвечал кок.
— Кормите получше.
— У травинки нет индивидуальности, а у дерева есть, — рассказывал он Маше, а Маша только округляла глаза.
Маша была очень симпатичная, когда округляла глаза.
Капитан соскучился по лесу. Он сидел, думал, отчего же лес ему нравится больше, чем степь, почему ему так надоела ровная поверхность.
«Наверно, все дело в вертикальности. Природа мечтает о недостижимом, а что может быть недостижимее вертикальности? Уделом человека всегда было движение по двумерной плоскости. Даже птицы не могут летать вертикально. Геликоптер — венец творения, стоп, эволюция дальше не идет. Вершина растительного мира — деревья — вертикальны, травы тоже вертикальны, хотя из-за недостатка стойкости и имеют склонность к лежачему положению. Вершина животного мира — человек — стремится к вертикальности, вся культура пронизана ею, начиная с менгиров и заканчивая Башнями-близнецами» — писал он в своем дневнике.
— Я скучаю по вертикальности, — сказал как-то капитан штурману.
Штурман ничего не ответил. Он стоял на палубе, прямой, как столб, и смотрел строго вверх. Солнце было в зените, а штурман как-то умел определять по солнцу местоположение корабля.
Капитан хотел еще пойти поговорить с кем-нибудь, но передумал. Вместо этого он стал писать дальше:
«А раз всё дело в вертикальности, и только в ней, то при чем здесь деревья? Почему нельзя заменить деревья людьми? Штурман тоже вертикален, когда смотрит на небо. Но он один. Леса из одного дерева не бывает. Индивидуальность будет заметна только на фоне другой индивидуальности. Экипажа у нас как раз хватит на маленькую рощу…»
Всю ночь капитан рисовал в блокноте план рощи. Где должно стоять одно дерево, где другое, а где между ними должен находиться куст. На следующий день выстроил матросов на палубе. Палуба во время переклички являлась также и плацем.
— Заградительная лесополоса. — Подумал про себя капитан. — Но это всё не то. В лесополосе деревья стоят как солдаты, а нужно, чтоб солдаты стояли, как деревья. Ну-ка…
И капитан расставил солдат по палубе, аккуратно сверяясь с блокнотиком.
— Замри! — скомандовал он.
Прошел мимо застывших матросов, пытаясь вообразить себя в лесу. Не очень как-то получалось.
— В птицах всё дело! — Догадался он. — В лесу же птицы поют! Умеет кто-нибудь свистать, как птица? — спросил он.
Экипаж не отвечал.
— Тьфу ты! Отомри! Умеет кто-нибудь, как птица, свистать?
— Я умею, как дрозд! — похвастался рядовой матрос Гриценко.
Кроме Гриценки, умели: Алеша как иволга, а Дэн — как кукушка.
— Приказ такой: замереть, но по моей команде начать петь! — скомандовал капитан.
— Так точно!
Устроили вторую попытку. Всё равно что-то было не то.
— Отомри! — скомандовал капитан. — Остальные — шуршите, как будто деревья листвой, и качайтесь в такт, будто вы под ветром гнётесь. И-раз!
Экипаж покачнулся влево.
— И-два!
Вправо.
Нет, всё равно не то.
В чём же дело?
— Осмелюсь сказать, кэп, — подал голос Афанасий, — что деревья не могут быть в рост человека. Они должны быть в несколько раз выше.
Да, верно, верно… Что же делать? Ведь даже если капитан встанет на колени, ему не стать таким маленьким, чтоб остальные были заметно выше него. Зато вот если…
— Радист, — сказал капитан.
— Я, — ответил радист.
— Вам задание: встать на колени и прогуливаться между нами. Об ощущениях доложите. Я встану на ваше место и буду изображать куст. Выполняйте.
Вечером капитан позвал в свою каюту Радия Родионовича.
— Ну что, радист. Докладывайте. Что вы почувствовали, прогуливаясь между нами?
— Что прогуливаюсь на коленях рядом со своими боевыми товарищами.
— Это всё?
— Колени еще болели.
— И всё?
— Вроде бы, всё…
— Ну, вы не стесняйтесь, не стесняйтесь… Может быть, ещё какие-нибудь чувства были?
Маленький радист замялся.
— Ну, давайте же!
— Ещё… Капитан, но вы сами просили рассказать!..
— Да, да, говорите!
— Ещё мне… Писать очень хотелось, капитан.
— Тьфу ты! А, например, не казалось ли вам, что вы в лесу?
— Ну…
— Ну, ну!
— Может быть, немножко…
— Ну вот видите, радист! А говорите, нет никаких ощущений! Идите. И… попросите там у Афанасия дополнительный паёк.
«Что ж, моя версия оказалась правильной», — писал капитан в своем дневнике. — «Правда, самому мне ощущение того, что я в лесу, испытать не довелось, зато я видел, как счастлив этот маленький радист. Что ж, пусть будет так. Когда вернемся в штаб, надо будет поучаствовать в смотре-конкурсе самодеятельности со спектаклем „Деревья“. Благо, генеральная репетиция удалась».
22. Футбол
— Монголы! — закричал однажды впередсмотрящий рядовой Гриценко.
Все высыпали на палубу.
— Где монголы, где! — закричал капитан.
— Бамбарбия киргуду. Шютка!
— Дурак вы, Гриценко, — сказал капитан с горечью в голосе. — И не лечитесь. Придем в штаб, я настою, чтоб вас комиссия проверила.
— На самом-то деле там поле! — важно сказал Гриценко.
— Конечно, поле, — поморщился старпом. — Котору неделю по полю идем.
— Да нет, футбольное поле!
— Ишь ты. Ишь ты, что. И что, с воротами?
— С воротами.
— С разметкой?
— С разметкой.
— С боковыми флажками, вратарской площадкой и все такое?
— И все такое, да…
— Где?
— Да вон там! Говорю же. По правому борту!
— Дайте-ка мне бинокль… А что там за человек стоит, Гриценко, как вы думаете?
— Я думаю, капитан, что это судья.
— Ну что ж… Очень может быть… Старпом, постройте экипаж. А впрочем, не надо, я вижу, что все в сборе… Ну, кто хочет размяться?
Размяться захотели все, даже боящийся змей Гриценко.
— Какие змеи на футбольном поле, — сказал он, — не смешите мои бутсы.
Позвали даже шофера Колю с запасным шофером Виталиком. Запасной шофер, впрочем, так и остался в запасе.
Поле представляло из себя просто участок степи, разве что трава покороче подстрижена. Если б не зоркость рядового матроса Гриценко, «Каччхапа» прошествовала бы мимо. Никто не заметил бы ни ворота, ни боковую разметку, ни угловые флажки, ни даже судью — так органично всё это вписывалось в окружающий ландшафт. Даже Гриценке непросто было углядеть футбольное поле.
