Антон Ботев - Т-390, или Сентиментальное путешествие по Монголии
— А мертвые от колобка отлипали? — рискнул спросить радист.
— Нет. Мертвые не отлипали. Потом хороший человек пришел, не жадный, но тоже оборотень. И потащил всю эту кучу к вулкану, чтобы избавить землю от всего зла. Дотащил и бросил.
— Так погоди! Он сам разве в жерло не свалился?
— Нет, конечно! Он же был хороший!
— Хороший, но оборотень! А всякая нечисть к нему прилипала, ты сам сказал!
— Ну да, прилипала…
— Значит, и хороший оборотень тоже прилип!
— Ну, прилип…
— И тоже в вулкан свалился!
— Получается, свалился… — тихо сказал Коля.
— И погиб! Ха-ха-ха! Ну и сказка, где все погибли!
— Гад ты! Убил моего оборотня!
Колин кулак взметнулся к Виталикову лицу. Смех оборвался на полувздохе, и сразу стало тихо. Запах драки, висевший в кабине, как-то вдруг исчез. Запахло, правда, кровью запасного шофера.
— Плохой человек, — виновато сказал Коля. В глазах его стояли слезы. — Гад ползучий. Ничего святого. Извини. Ничего за душой нет. А у тебя есть что за душой?
— Ну…
Радист испуганно смотрел на шофера.
— Говори! Есть что за душой у тебя!?
— Как это, за душой?
— Смотри… — Коля угрожающе приблизился.
Неожиданно для самого себя радист быстро сказал:
— Каждый человек в течение своей жизни испаряется. Он теряет массу посредством потения, испражнения, потери крови, слюней, черной крови и соплей. Для того, чтобы не исчезнуть совсем, человек должен восполнять свою массу при помощи еды и питья.
— Ничего себе! — Коля посмотрел на радиста с уважением. — Здорово ты!
Радист скромно опустил взгляд.
Коля расчувствовался.
— Как зовут-то тебя, браток?
— Радий… Родионович… — еще больше засмущался радист.
— Ну, давай, Радий Родионович… Может, хочешь чайку? Я быстро!
— Я бы с удовольствием, но… мне пора… телеграмму отбивать, в центр…
— Ну, я понимаю, понимаю… Давай я тебя до корабля подвезу… Ты, если что, забегай, чайку попьем, с можжевеловыми веточками… Давай, иди, конечно…
— Спасибо, — благодарно испарился радист и выскользнул из кабины.
— Давай, иди, — ободряюще говорил ему вслед Коля.
Виталик застонал.
21. Скоро осень
«Каччхапа» продолжала путь свой по ровной поверхности степи. Куда-то она двигалась, а куда, и зачем — непонятно. Знал только капитан, но это было такой ужасно секретной военной тайной, что капитан не раскрывал ее даже коку Афанасию, не говоря уж о первом помощнике или, например, боцмане.
Соколицы все летали над бронеаэродромом, кружились, не удаляясь из зоны видимости.
Матрос Гриценко соорудил воздушного змея и прицепил его к мертвой монгольской голове. Хотя ночи стали холодными, ветра не бывало, и змей болтался на веревке. Каждый, кто проходил мимо, стукался о змея и говорил:
— Черт побери!
Не стукался только маленький радист, который свободно проходил под змеем и был весьма этим доволен.
Тетя Валя каждое утро залазила в корзину впередсмотрящего и рассказывала сказку. Благодаря сказке экипаж поднимался ни свет ни заря, слушал бабушку и больше уж не ложился, зато засыпал рано. Матросы перестали сочинять стихи.
Днем обычно бывал мертвый час, капитан удалялся в свою каюту фиксировать события дня, кок на камбуз — готовить ужин, а матросы в кубрик. Там они сидели понурившись, бессмысленно глядя в пространство, качались в гамаках, молчали о своем.
Хотелось уже выйти на берег.
Оцепенение овладело и Алешей. Он кутался в плед и тоже качался в гамаке, смотря наверх, где, если б не крыша ангара, явился бы ему обобщенный образ врага.
Впрочем, Алеша не ставил себе цели увидеть обобщенный образ врага.
— Не скрипи! — говорил ему обыкновенно Дэн.
Алеша втыкал нож в пол, хватался за него и останавливался. Но вскоре снова начинал скрипеть.
— Не скрипи! — строго говорил Дэн.
Алеша уходил к тете Вале, громко скрипя половицами.
У Жугдэрдемидийна Гуррагчи начали вдруг жутко расти волосы. Они свешивались уже до середины мачты.
Алеша теперь не играл во сне с Колей в шахматы. Раз они не играли, Коля не насылал на Алешу прилетающих пчел. Алеша (от этого, наверно) стал спать очень много. А может, просто от холода стал спать больше, а с Колей не играл потому, что тот не хотел Алешу будить, непонятно, что было истиной. Коля играл теперь с радистом Радием Родионовичем, обменивался новыми идеями, приглашал попить чайку с можжевеловыми веточками. Спрашивал его мнения по разным вопросам.
— Вот скажи мне, Радий Родионович, — говорил, например, шофер, — вот скажи мне, кто из нас кому снится?
— Оба снимся, — отвечал ему на это радист.
— То есть, получается, ты снишься мне, а я снюсь тебе?
— Ну… наверно, так.
— А кто кому раньше начал сниться?
— Ну… а зачем тебе?
— Потому что… смотри. Кто раньше начал другого во сне видеть, тот и главнее. Он, значит, первичен. А кто позже, тот, ясное дело, вторичен. Если первичный проснется, то вторичный сразу же умрет. Потому что перестал первичному сниться. Понимаешь? Вот мне и интересно, кто из нас раньше заснул. Ну как, здорово?
— Да ведь разницы-то никакой и нет.
— Как это нет? Почему?
— Да потому, что второй-то первого все равно тоже видит. Как только второй умрет, он сразу же перестанет видеть первого во сне. И первый тоже умрет.
— Погоди… Дай подумать.
— И получается, что, кто бы ни проснулся, все равно оба мы умрем.
— Но… Но как же так? Глупости ты говоришь, Радий Родионович!
— Если глупости, то… то просыпайся, пожалуйста. Посмотрим, как ты после этого выживешь.
— Нет, я лучше, пожалуй, посплю еще. А попозже проснусь, конечно, — обиженно говорил Коля. И до конца сна с радистом не говорил. Все время почему-то так получалось, что радист заставлял водителя дуться.
Потом кто-нибудь из них просыпался, конечно, но никто не умирал. Становилось совсем холодно; Коля от неподвижности жирел, а радист, наоборот, терял вес.
В следующем сне все повторялось — Коля начинал разговор с того, что приглашал Радия Родионовича в гости. Радий Родионович обещался всенепременно быть.
Становилось совсем холодно, утром на траве появлялся иней. Днем солнышко еще кое-как грело, но к вечеру опять все зябли. У экипажа мерзли носы, матросы и офицеры слонялись, как сонные мухи, по кораблю. Только игрушкам на мороз было наплевать. Остальные же при бакштаге собирались греться на камбузе, при галфвинде на подветренном борту. Обычно дул форштаг, так что сидели в кубрике и смотрели в иллюминаторы. Гадали о том, куда идет корабль, какова его тайная миссия, есть ли где поблизости монголы, и что скорее бы с ними сразиться, а то ждем, ждем, а монголов всё нет, а как нападут неожиданно, так и всё… Как-то это всё нехорошо, надо бы подготовиться, да, точно, подготовиться, кто предупрежден, тот вооружен, надо всегда быть начеку, Дэн, ты смотри, если что подозрительное увидишь, ты тут же нас буди, да, хорошо, надо бы еще Виталика предупредить, что-то Коля какой-то подозрительный стал, но ничего, Виталик свой человек, если что, просигналит. А как вы думаете, мужики, почему мы столько ездим, а монголов только один раз видели? Ну, да, полтора, но вообще-то ненормально, битв нет. И хорошо, что нет, типун тебе на язык, а все равно что-то подозрительно… Может, капитан трусит, специально ушел в безопасный район, а тут, понятно, ничего такого нет, не трусит, а бережет экипаж, ха-ха-ха, скорее бы завтра, тетя Валя опять сказку расскажет, а мне кажется, мужики, что у нашего капитана миссия, он без приказа не стал бы тут ползать. Да какая у него может быть миссия, боится он, да и все, ша, мужики, Афоня идет… Прошел, вроде. Может, тут действительно какое тайное задание, например, клад ищет, да нет, чушь, какой клад, да, точно, клад! Найдем клад, тут и войне конец. Ну, не знаю, вряд ли… Ну, посмотрим. Так что ты, Дэн, смотри в оба, чтоб ни один монгол, да, конечно, будьте спокойны, мужики, и Виталика предупреди, ну, это вы сами Виталику передайте, кто пойдет солярку относить, передавайте, чтоб только Коля не слышал, и еще, это… ты, Дэн, Алеше тоже передай, Алеше, ну да, Алеше, а то это, ах, Алеше, ну что ж, Алеше… Все нормально будет, мужики, вы не волнуйтесь, давайте, ладно, пока, да, ага, ну я пошел, всё, давай, пока.
Соколицы не чурались мужского общества и сидели иной раз в настороженной тишине среди матросов, курили трубки.
Матросы чурались соколиц и опасались, что они доложат об их разговорах капитану с Афанасием.
Те немногие, кто раньше не путал летчиц друг с другом, стали путать. К тому же с тяжелой руки тети Вали Машу (или Галю) переименовали в Розу, и теперь вообще все перемешалось.
Как-то Алеша столкнулся с Галей около каюты тети Вали.
— Привет!
— Привет, — сказал Алеша.
