Роберт Кормер - Восемь плюс один
— Авраам Линкольн также был великим президентом, — ответила Джессика. В ее голосе был намек на вызов.
Я не мог слышать продолжение всего этого, и был рад присоединиться к Роджеру на ступеньках заднего входа. Я спешил поскорей добраться до кинотеатра «Глобус» или куда-нибудь еще, как можно дальше от проходящего в гостиной инквизиционного процесса.
Когда перед ужином я пришел домой, то отец сидел на кухне, наслаждаясь воздухом победы. Его ботинки стояли рядом с его ногами, которые расслаблено дышали. Мать возилась у печи, где утром, днем и вечером ей всегда было, что делать. Она готовила, стирала, сушила или даже просто грелась, когда наступали холодные времена.
— Ты видела, как она тут сидела — как чопорно и важно? — спросил отец. — Ну, что за девушка? Я говорю тебе — все, как рассказывал Феофил Лебланк. В протестантах нет сока. Ты видела ее улыбку? Нет. Она смеялась? Нет. И кто угодно, кто думает, что Авраам Линкольн значит больше, чем Франклин Д. Рузвельт…
Он закачал головой, не веря всему, что происходило.
— Луи… Луи, — возразила мать. — Она — хорошая девушка, прекрасная девушка, и она любит твоего сына. И не имеет значения, что она думает о Рузвельте или о Линкольне? Разве важно, в какую церковь она ходит? — в ее голосе начал появляться гнев. — И как можно быть таким невежливым и негостеприимным у себя дома?
— Но разве ты не видишь? Я хотел показать Арманду, что эта девушка не для него, что она не вписывается в его жизнь, в нашу жизнь. Она играет теннис, ее не интересует «Ред-Сокс». Она поет в протестантском хоре. И, поверь мне, она — республиканка…
— Но она едва достигла возраста, чтобы голосовать, — продолжала возражать мать.
— Ладно, возможно, мы увидим, как переменится Арманд, — сказал отец, сделав паузу, чтобы прибрать ноги. — Теперь я ее… — он искал подходящее слово, и чуть ли не ликуя, объявил: — …выставил.
Представление отца перед Джессикой Стоун не нанесло серьезного ущерба любви к ней Арманда. И несколько дней спустя он объявил, что он собирается на рождество подарить ей обручальное кольцо. Услышав эту новость, отец закрыл глаза, и его губы начали двигаться. Я надеялся, что он тихо молился, но боялся, что это было проклятие, слишком ужасное, чтобы мы его слышали. Я посмотрел на отца, на Арманда и на мать, и сам начал молиться, но ощутил преданность отцу, кому его старший сын бросал вызов, который был готов отвернуться от семьи, который больше не интересовался бейсболом из-за своей девушки. И все же, Арманду я симпатизировал, потому мне тоже очень понравилась Джессика Стоун — она была красивее всех девушек Френчтауна. И еще в моем сердце находилось место для матери, разрывающейся между мужем и сыном. В ее глазах было горе, когда она смотрела сначала на одного, а затем на другого, и я прощал ей все, что она делала за спиной у отца, чтобы помочь Арманду. И все же… все же, я устал от происходящего, потому что мне казалось, что в мире есть что-то поважнее любви. Меня больше волновала, например, погода в декабре, когда все никак не холодало, и на катке не замерзал лед, чтобы хоть раз прокатиться на коньках. Как-то Пол обвинил меня в том, что я не осознаю цену этой драме. И мне захотелось ему сказать: «Если эта драма вызывает у тебя странную боль в груди, то я в этом не участвую».
Мы все были втянуты в события драмы Арманда, однако, однажды в воскресенье по радио голос диктора ошеломил нас новостями: Японцы напали на место под названием Перл-Харбор.
Отец вскочил со стула, на котором сидел. Его никто не помнил столь взволнованным и оживленным от ярости: кто же осмелился бросить вызов великой нации, возглавляемой Френсисом Делано Рузвельтом?
— Пол, — закричал он. — Пол…
Мой брат выбежал из спальни, где как обычно он что-нибудь читал.
— Где же это, Перл-Харбор? — спросил его отец.
— На Гавайях… — неуверенно ответил Пол.
В ближайшие недели мы многое узнали и о Перл-Харборе, и об обширных просторах Тихого океана, отец много часов проводил около радио, в недоумении качая головой и постоянно сердясь. И, казалось, что он это принимал как личное оскорбление, когда погибали или оставались калеками американские парни.
Однажды перед ужином, когда после обычной молитвы отец добавил еще одну молитву о замечательных американских парнях, уходящих на войну, Арманд сказал:
— Многое из этих замечательных парней — протестанты.
Отец притих и задумался.
— Среди них также немало и католиков, — ответил он спустя какое-то время и снова отчужденно притих.
— Ладно, в их список ты можешь добавить еще одного. Я решил завербоваться.
Острый крик изошел от матери, но почему-то я не смог оторвать глаза от отца. Впервые за все последние месяцы он посмотрел на Арманда.
— Нет, — возразил отец. — Ты еще ребенок…
— Я — американец, — сказал Арманд.
— Я думал, что ты женишься, — вмешался Пол.
— Мы с Джессикой решили, что сможем пожениться, когда закончится война. Она сказала, что хочет подождать… — он посмотрел на мать. — Па, мне нужно твое разрешение на вербовку. Я и Джессика, это нечто другое. Я знаю, что ты не одобряешь наши отношения, но хочу, чтобы ты знал — как только вернусь, мы поженимся.
— Но зачем ты туда так рвешься? — спросил отец. — На войну могут пойти и многие другие.
Его вопрос меня удивил, потому что было очевидно, что вербовка Арманда отложит его свадьбу надолго. Я снова подумал о непонятном поведении взрослых. Меряя по себе, я никогда не боялся за безопасность Арманда. В моих глазах, он был рожден героем — неважно на бейсбольном поле или на войне, и я был уверен в его несокрушимости.
— Каждый обязан исполнить свой долг, — произнес Арманд. Его слова звучали тихо, и в них все равно была грусть и тоска.
Невероятно, в уголках глаз у отца собрались слезы. Сначала, я подумал, что он просто нездоров, потому что я никогда прежде не видел, чтобы он плакал. Он фыркал, шмыгал носом и издавал странные горловые звуки.
— Эй, Па, — сказал Пол. — Ты плачешь?
— Кто плачет? — прорычал отец, и его влажные глаза уткнулись в мать, сидящую в недоумении и в печали, что было ей не свойственно. — Это — лук в супе. Лук всегда вышибает слезы из глаз…
Часы на шпиле Церкви Конгрегатов пробили девять ударов, и мы вслушивались в их эхо, разносящееся между домами в свежем утреннем воздухе. Армейский автобус стоял на углу, и я был очарован его окраской — цветом светлой маслины. В воздухе царило напряжение. На тротуаре собирались люди. Уезжающие на подготовку к военной службе были еще не в униформе, но уже в их отношениях был намек на военную выправку. Солдат, одетый в униформу важно пересек тротуар, у которого был припаркован автобус.
Отец, Арманд и я стояли около магазина «Король Обуви». Мать осталась дома, лишь на прощание поцеловав Арманда и расплакавшись. Ей не хотелось, чтобы он из-за нее опоздал на автобус. Все дети были в школе кроме меня, отец позволил мне проводить брата.
— Я надеюсь, что они пошлют нас на юг для начальной подготовки, — сказал Арманд. — По крайней мере, там будет теплее, — его голос казался неестественно тонкими и высокими, а его глаза рыскали по площади в поисках Джессики. Я ее увидел первым: ее белокурые волосы ярко сияли в сырой и блеклой утренней серости. Она стремительно шла именно к нам. Увидев Арманда, она протянула ему навстречу руки, но, увидев нашего отца, будто очнулась и стала холоднее. Они не встречались, начиная с того ужасного воскресенья у нас дома.
Мой отец переступил с ноги на ногу, затем снова сделал то же самое. Наконец, он взглянул на меня.
— Пойдем, Джерри, надо отыскать того солдата и спросить его, когда автобус отходит…
— Спасибо, Па, — с облегчением сказал Арманд.
Когда мы приблизились к этому солдату, то он взял в рот серебристый свисток и пронзительно засвистел, а затем крикнул: «Ладно, парни, построились по двое, по двое, по двое…» Из него бы получился неплохой комический актер или клоун.
— Пора, — сказал отец, коснувшись плеча Арманда.
Арманд одернул плечо, обернулся и крепко пожал руку отцу, меня он как всегда ткнул пальцем в живот, а затем повернулся к Джессике и мягко поцеловал ее в щеку, а затем плотно сжал ее в своих объятьях. Отпустив ее, он немного отошел и посмотрел на нас всех так, будто больше не увидит никогда. Его лицо побледнело, а подбородок слегка задрожал. А затем быстрым шагом направился к автобусу и затерялся в толпе таких же новобранцев, как и он, отправляющихся с ним неизвестно куда.
Джессика от нас отвернулась. Она вглядывалась в постепенно заполняющийся автобус. Стоящий у его дверей солдат зачитывал имена, и все по очереди исчезали в их темном чреве. Когда на тротуаре рядом уже никого не осталось, он в последний раз осмотрел площадь и сам исчез за закрывающейся дверью. Когда взревел мотор, то тело автобуса вздрогнуло. Арманд замахал нам откуда-то изнутри, но в его взгляде не было того тепла, как во время последнего его объятия с Джессикой.
