Сергей Юрский - Выскочивший из круга
А здесь… Я чувствую, у меня руки холодные стали. Хотел допить кофе… не могу, губы трясутся. Думаю, что за черт, чего я так сдрейфил? Все нормально, и я не шпион, и он не шпион, деловая встреча, да – да, нет – нет, и разойдемся каждый в свою сторону. А где-то в темени такая стягивающая точка, и из нее идет сигнал – не разойдемся! Всё, попал!
Я ставлю недопитую чашку на блюдце (со стуком ставлю – хотел осторожно, а получилось со стуком) и говорю переводчику: “Лева, пойдем отсюда. Скажи, чтоб вернул вещи, и давай прощаться”.
Усатый разводит руками и быстро блекочет. Лева переводит: “Специалист должен закончить, чтобы дать заключение”.
Тогда я встаю (ноги почему-то ослабли, отсидел, что ли?) и говорю твердо: “Больше не имею времени! Скажи ему. Пусть отдаст вещи. Зайдем в другой раз”.
Я так это сказал, что испанец, вижу, испугался.
“Как угодно… Если сеньор настаивает… Мы хотели проверить…”
“Настаиваю, настаиваю! Лёва, скажи ему, времени нету”.
Испанец обижается, разводит руками и идет за занавеску и там, слышу, на кого-то тихо кричит. На специалиста, наверное. Уже не просто мандраж, меня всего наполняет ужас. В горле пересохло. И я думаю только одно – скорее уйти отсюда. И я говорю: “Лева, я после зайду за этими… Уходим!”.
Но усатый выходит из-за занавески, и в руках у него пушка и баллончик. И я сразу как-то обмяк. Думаю, чего испугался-то? Тоже мне, Евстигнеев! Вот он все вынес. Смотрит на меня, правда, довольно злобно, а мне, наоборот, теперь расцеловать его хочется. Потому что все в порядке! И я, даже не особенно торопясь, беру пушечку и начинаю укладывать в мешок. И говорю испанцу: “Айм сори”. После жуткого напряжения я расслабляюсь.
А зря!
В этот момент во входную дверь вваливаются человек пять – двое полицейских, остальные в штатском – и перекрывают мне дорогу. И вот, я запомнил, маленький Лева, вообще-то очень загорелый, становится белым на лицо, а лысинка его, мне сверху видно, становится, наоборот, красной.
Надо записывать, а то свихнешься19-е, четверг.
Мне красный цвет вообще не нравится. Не люблю. У меня машина была красная, “опель”, – не нравилась. Я ее продал. И женщина когда в красном платье, тоже неприятно. А этот дом весь из красного кирпича. Темно-красного. И во дворе все стены, когда гуляем, темно-красные. А внутри перегородки синие. И двери синие. Все синие – по всему коридору. Сейчас я уже стал привыкать, а первые дни очень раздражало.
Я тогда первое время вообще ничего не мог понять. Мне Лева втолковывал, а до меня не доходило. А потом и на Леву надели наручники. Мне его жутко жалко было, он и так-то маленький, а тут совсем скорежился. Но на допросах был уже другой переводчик, Леву отстранили. И еще приходил несколько раз из нашего консульства, он мне кое-чего объяснил. Они ведь мне стали клеить связь с террористической сетью. Из этой пушечки, оказывается, можно пулять очень нехорошие заряды. А у них недавно были теракты, и потому полиция на особом режиме и паникует.
Но как все вышло-то! Надо по порядку. В этом поганом офисе чем-то они не тем занимались, и потому Риккардо, с которым мы говорили по телефону, и его штат – замели, поставили своих людей – ждать сообщников. А тут мы с Левой явились. Скажете, совпадение? Ну, отчасти, совпадение. Но не может так быть, чтоб все совпало! Ведь вспоминаю тот день и каждый раз за голову хватаюсь.
В участке они мне что-то наговорили и стали рассматривать мои документы. Причем паспорт, деньги, кредитные карты – это их не интересовало, они влипли в мой гостиничный пропуск. И тычут в него, и руками машут, и орут друг на друга. Потом пришел переводчик, другой, не Лева. Тогда они стали заполнять анкету – имя, фамилия, где живу… Я говорю: “У вас же все мои документы. Пусть объяснят, в чем дело-то! Они за кого меня приняли?”. Они достают мою пушечку и баллончик. Спрашивают, есть у меня заряды к этим приспособлениям? Я даже смеюсь, говорю: “Я сюда приехал за “зарядами”, нет у меня ничего. Найдите вашего Риккардо, он подтвердит. И вызовите представителя из Российского консульства, я без него ничего объяснять не буду”.
После этого старший очень долго что-то говорил, а переводчик все кивал головой и поддакивал (между прочим, неприятный тип с толстой шеей и водянистыми глазами и по-русски говорит с акцентом), и тут опять вошли те двое в полицейской форме и встали у двери.
Переводчик сказал: “С Риккардо встреча у вас будет обязательно, в консульстве сейчас никого нет, мы уже звонили. А сейчас нам необходимо осмотреть ваши вещи”.
Старший крутит в руках мой пропуск в гостиницу. “Вы остановились здесь?”
Я говорю: “Остановился”.
Тут мне опять надевают наручники, и мы едем в гостиницу. Вваливаемся всей командой в вестибюль. Люди смотрят. Старший перекинулся словами с дежурным за стойкой, и мы входим в маленькую дверь направо. Комната небольшая, метров шестнадцать, – кабинет.
И теперь вот такая происходит вещь. В комнате большое окно с решетками – прямо напротив двери, и в окно бьет сильное солнце, нам в глаза. Поэтому все предметы – стол, стулья, диван – всё как бы немного в тумане. Еще на левой стене часы, но это тоже в тумане. А на правой стене висит большой календарь с картинкой, тоже большой, целая картина – фотография. Снято сверху, с горы, что ли? Пляж, почти пустой, – это внизу желтая полоска, выше море – синяя полоска, а еще выше – широкая – небо на закате. И это небо жутко красное. И как раз на это красное небо попадает из окна комнаты солнечный луч, и от этого оно не просто красное, а…
…не знаю, как сказать, оно такое, что краснее не бывает. И я чувствую, что не могу на него смотреть. И отвернуться тоже не могу. И у меня глаза закрываются, и сильно хочется спать.
Меня усадили на диван, и рядом сел один полицейский, а другой стоял у двери. А диван – под календарем, так что я эту фотографию теперь не вижу. Но открывается дверь, и входит женщина, наверное, их администратор или директор. Она лет сорока, с острым лицом, но не в этом дело, – у нее ярко-ярко-красные губы, а на голове тюрбан, тоже ослепительно-красного цвета. Глазам моим стало просто больно, и я, чтобы не видеть женщину, закинул голову назад, на спинку дивана, и тут мне опять полыхнуло красное небо с фотографии.
Они меня чем-то отпаивали, а потом мы пошли в мой номер. Женщина и еще один, в сером пиджаке, были понятыми. Весты не было.
“Все эти вещи ваши?” – спросил старший через переводчика.
Я говорю: “Мои. И моей жены”.
Они роются, открывают ящики стола, чемоданы. А я при этом думаю, вот сейчас бы только дотянуться до кровати, лечь и уснуть. Помощник открывает шкаф, достает оттуда Вестины платья и какой-то довольно большой, обклеенный скотчем пакет.
“Что это?” – спрашивает старший.
А я смотрю, знаю, что я его видел, но почему-то не могу вспомнить, откуда он взялся. Говорю: “Не знаю”.
И в тот же момент вспоминаю – это в Лиссабоне встречающий передал Весте портвейн и эту штуковну для чьей-то бабушки. И в тот же момент полицейский открывает дверь, и появляется Веста, а в коридоре за ее спиной маячит Маргарита. И Веста говорит по-английски: “Что происходит?” – (Это я понимаю.)
А старший что-то приказывает, и его помощник начинает разрезать скотч ножом.
Переводчик спрашивает: “Что в этом пакете?”.
А Веста начинает очень быстро говорить: “Я ничего не знаю, ничего не понимаю, я только что пришла, мы с парохода”.
И я вижу, как Маргарита за ее спиной растворяется. Полицейский шевельнулся, на одну секунду перекрыл Маргариту, а потом, когда он отодвинулся, ее уже не было.
Они разрезают пакет и несут его на стол, смотрят, наклоняются, нюхают и говорят между собой. Веста тоже все время что-то говорит.
“Кто-нибудь из вас употребляет наркотики?” – спрашивает старший.
Я говорю: “Нет, мы не употребляем”.
И тогда раздается хриплый женский голос, и директорша идет прямо ко мне и что-то громко говорит, и у нее ярко-красный тюрбан и ярко-красные губы.
21-е, суббота.
Вчера мне было плохо, и я не писал.
Появился другой следователь. Прежний тоже был тут, но разговаривал со мной новый, в маленьких очках и с пробором на голове. Переводчик все тот же – неприятный. Он меня спросил: “Как вы собирались применить ваши приборы?”.
Да, забыл! Мне еще прислали адвоката. Он сидел тут же и листал бумаги. По-русски он не говорил. Да, он вообще не говорил, помалкивал. Только два раза сказал через переводчика, что я имею право не отвечать на вопросы.
“Имеете право не отвечать на вопросы!”
Я говорю: “Да, с какой стати? Я же хочу все объяснить. Понимаете, мы все очень грешные люди. Грешим каждый день и даже не замечаем этого. И это накопление грехов больше всего происходит возле нижних зубов. И если их оттуда удалять и систематически изничтожать, то человек может прожить гораздо более длинную жизнь. Вы же тоже, наверное, читаете Библию и должны понимать”.
