Игорь Аверьян - Из глубины багряных туч
(Спустя шесть лет, когда Ваня, отслужив уже армию, окончил экстерном школу рабочей молодежи и учился на третьем курсе сельхозинститута, он писал мне в Москву, что получил патент на этот аппаратик и на свой способ выгонки спирта.)
В апреле, когда с Ваней случилась катастрофа, я пребывал в смутном состоянии какого-то странного, раздробленного существования: я жил одновременно в нескольких мирах; один мир - это математика; садясь к письменному столу, я словно входил в блистающий острогранный город с роскошно широкими и просторными улицами, гостеприимно перемежающимися пышными цветущими садами, город, освещенный благожелательным светом неведомого и невидимого солнца; атмосфера в этом городе состояла из вечно свежего ионизированного воздуха, которым дышалось свободно и радостно. Именно - свободно и радостно. В этом городе не было тебя, Литвин.
Второй мир располагался по соседству, за дверью моей комнаты - это был теплый мир моего дома, мир любящих меня баб Кати и тети Любы, мир светлоликого Павла Сергеича и моего восьмимесячного двоюродного братика Лешика, которого я возлюбил как родного - трепетно и сладко.
Но стоило мне выйти на улицу из калитки нашего двора, как подлинность мироздания, в стенах дома казавшегося единственным, рассыпалась мгновенно, и я оказывался в окружении мрачных призраков, в мире, где отсутствовала основа бытия; в мире, где все пребывало зыбким, тенеподобным и странно-угрожающим; в этом мире твоя тень сопровождала меня всюду; она закрывала от меня благостную, тишайшую, нежную весну с легким теплым туманцем по утрам, который легкий теплый ветерок навевал с моря; в этой тени тускнело прозрачное цветение вишен, миндаля и абрикосов; твоя тень и Женю накрыла, и Женя ради тебя покинула меня в ту весну - душою покинула... Меня окружила тесная стена одиночества и неуверенности в себе, которую ты осознанно и настойчиво ввинчивал в меня, презрительно похихикивая и иронизируя.
Мучительно нервное существование в нескольких разорванных меж собой мирах подвигнуло меня на глупость: в конце марта я вызвал тебя на дуэль - за то, что ты позволил себе в присутствии нескольких парней (но, на беду, ни Вани, ни Антона со мной не было) обозвать Свету Соушек. Я, сорвавшись, потребовал заткнуться, иначе...
– Что - "иначе"? - с подлым, провокационным спокойствием надменно осведомился ты.
– Дуэль!!! - заорал я вне себя.
– Ага, - подыграл ты с обычной своей мутной, ехидной ухмылкой, - когда ждать секундантов?
На меня взирали как на свихнувшегося, как на остолопа, с луны свалившегося... Дуэлянт! Мы не знали, что у тебя первый взрослый разряд по боксу, иначе, конечно же, меня не допустили бы с тобой драться. В принципе ты мог бы пришибить меня и насмерть. После нокаута меня еще два дня пошатывало и подташнивало, я даже один день школу пропустил. Вероятно, это было сотрясение мозга. Баб Катя, которой я опрометчиво рассказал о "дуэли" и о том, какой ты подлец, расстроилась смертельно и даже тайком позвонила В.Ф. и Шуре-в-кубе. Она, плача, причитала в трубку: "Он же сирота, как можно..." Она грозилась даже в суд подавать. И только мой истеричный выговор ей заставил ее утихомириться.
Тогда-то Ваня и заявил тебе, что тебя следовало бы усыпить, как бродячую шавку. Через две недели его выгнали из школы.
_______________
Только что позвонила мисс Дженнет Джонс. Из-за дождя прогулка переносится на завтра, сообщила она. Таким образом, у меня освобождается день для работы над записками. Я отвожу себе еще один день на них, после чего обязан возвратиться к монографии о Т-преобразовании. Впрочем, мой мозг работает над монографией параллельно с работой над записками. Я уже знаю, как определить область существования Т-аргумента в (-n)-мерном пространстве Арбутова. Синтемология будет жить.
У мисс Дженнет Джонс удивительный - глубокий, мягкий, теплый - голос. Я словно въяве вижу пред собою ее смарагдовые глаза, совсем такие, как у Жени. Я, конечно, разочарован тем, что наша прогулка расстроилась. Меня тянет к мисс Дженнет Джонс.
Снаружи из низких - близких - облаков хлещет дождь.
Спускаюсь в ресторан обедать.
_______________
В мае баб Кате стало совсем худо. Павел Сергеич старался не выказывать тревоги, но это у него неважно получалось. Вскоре баб Катя и вставать перестала...
Я научился сам варить себе какао.
Когда я одевался на выпускной бал (вечером 21 июня, в понедельник), она почувствовала улучшение и даже встала с постели. Она научила меня в этот день завязывать галстук двойным узлом (до этого я знал лишь одинарный). У нее сияли глаза, в которых блестели слезы счастья. "ну вот и вытянули тебя, Атеня; серебряный медалист! будущий студент МГУ! Как Никуля с мамой радовались бы!.. Господи, слава Богу..." И когда я уходил, баб Катя перекрестила меня вослед. Для этого она вышла на крыльцо. Она стояла на крыльце, держась за дверь, освещенная заходящим солнцем; у ворот Сысой Псоич, не видевший ее столько времени и скучавший по ней, вскочил, радостный, гремя цепью и повизгивая. Я расстегнул ему ошейник; он кинулся к баб Кате и осторожно, все понимая, положил передние лапы ей на пояс; как он глядел на нее!.. Она, смеясь, трепала его по лбу, а он лизал ей руку...
В мире, который я оставлял, выходя на улицу, царило счастье, Литвин; радость, тепло, умиротворение.
В мире, где пребывал ты, я задыхался от пустоты вместо любви (Женя покинула меня) и от неуверенности в будущем.
– Деньги и власть! - возгласил ты с некоторым даже сладострастием, и лицо твое мутное исказилось и сделалось еще мутнее. Ты хмурился, и от этого непрерывная линия твоих сдвоенных пепельных бровей собиралась в неприятные складки. - Деньги - чтобы достичь власти и избежать случайностей на пути к ней; власть - во-первых, ради самой себя, ибо ничего нет приятнее собачьего взгляда плебея, который зависит от тебя; во-вторых, ради приумножения опять-таки денег, то есть чтобы достичь настоящего богатства, состояния. Если у вас имеется хоть капелька воображения, юноша, в чем я сомневаюсь, потому что воображение есть только у талантливых людей, а с талантами, юноша, у вас швах, - так вот, если б у вас была бы хоть крупица способности воображения, вы могли б понять, что такое богатство, но вам этого не дано, и вы всю жизнь будете вкалывать на государство за нищенские гроши, за жалованье, и оправдывать свое убогое существование тем, что вы, мол, получаете удовлетворение от работы - высшее, на что вы способны, о интеллигентствующий юноша... Ты чего скалисся?
– Полгода ты меня душил. Но теперь твоя душиловка кончилась. Я раскусил, что ты такое, Рома, оттого и улыбаюсь. Ты - самовлюбленный краснобай и злобный нуль. Нуль с отрицательным знаком. И мне смешно смотреть, как ты надуваешься. Удел всех нулей - надуваться, только гляди не лопни... У меня легко на душе, и мне смешно. Мне тебя было бы жаль, если б я не знал, что за паршивая у тебя душонка. Твои потуги на величие...
– Ребята, перестаньте ссориться, - прикрикнула Женя с досадой. - Тимон, ну пожалуйста... Рома, угомонись!..
Наш выпускной бал закончился.
В какой-то момент, опьянев от шампанского, я повел себя неосторожно; под лестницей, где мы тайком от учителей распивали вино, я, томимый тоской, вдруг принялся читать стихи: Ходасевича, Набокова, Цветаеву... Друзей моих не было рядом (Ваня на балу отсутствовал по понятной причине, Антон же с футбольной городской командой играл матч в Севастополе), и некому было остановить меня. Пружана меня выручила: ворвалась в закуток решительно и увела меня наверх, где заставила меня танцевать с собою вальс.
Женя не отходила от тебя...
Потом, в преддверии утра, я уже спустился было вниз, в фойе, направляясь домой, когда меня окликнула сверху, с площадки лестницы, Женя. Она почти силой не отпустила меня; мы втроем - она, я и ты - в занимающемся рассвете спустились на берег моря, и моментально занялся, как огонь, и всю дорогу полыхал неприязненный разговор.
Впервые за много-много дней Женя и я шли рядом, и она держалась за мой локоть (и за твой тоже). У нее были другие, новые духи. Вообще, она была как-то по-новому, необычно оживлена; ее словно что-то беспокоило: она прятала от меня горящие взволнованно глаза.
Почему-то мы спустились на пляж. Наша с тобой перебранка продолжилась на пляже. Я впервые вывел тебя из равновесия. Я побил тебя твоим же оружием: твой оппонент ярится от твоей наглости, а ты в ответ спокоен, улыбочку довольную тянешь... Вот и я так же улыбался, и сработало.
Над пустынным пляжем и морем занимался багровый рассвет. Море выкатывало нам из сумрака всклокоченные волны, словно что-то рассказывало, волнуясь, о прошедшей ночи. Мы с Женей сидели на скамеечке все того же навеса, крыша которого так и продолжала провисать на похилившемся столбе уже столько лет. Ты, разувшись и закатав по щиколотку штаны, расхаживал поодаль взад-вперед вдоль воды.
