Розамунда Пилчер - Штормовой день
Этот новый легкий выпад я проигнорировала.
— Если вы работаете здесь, то что вы делаете в той лондонской лавке?
— У Тристрама? Я же говорил вам. Он мой друг, и я частенько заглядываю к нему, когда бываю в городе.
Я нахмурилась. Слишком много совпадений. Наши жизни словно связаны ими, как прочно перекрученный бечевкой сверток. Я глядела, как он допивал вино, и опять, как в самом начале вечера, меня охватило чувство неловкости. Я понимала, что должна задать ему массу вопросов, но прежде чем я успела сформулировать хотя бы первый, к нашему столу опять подошла официантка с подносом, на котором были бифштексы и овощи, и жареный картофель, и тарелки с салатами. Я выпила еще вина, глядя на Джосса, а когда официантка ушла, спросила:
— А чем занимается Элиот Бейлис?
— Элиот? У него гараж в Хай-Кроссе, он специализируется на мощных машинах, но подержанных — «мерседесах», «альфа-ромео». Если у вас с чековой книжкой все в порядке, он может достать вам практически все.
— Вам он не очень нравится, правда?
— Не сказал бы, что он мне не нравится.
— И, тем не менее, это так.
— Возможно, правильнее будет сказать, что ему не нравлюсь я.
— Почему?
Он поднял на меня глаза, в которых плясали смешинки.
— Вот уж не знаю. А почему бы вам не съесть этот бифштекс, пока он не остыл окончательно?
Он отвез меня домой. Дождь все еще лил, и я вдруг поняла, что смертельно устала. Перед дверью миссис Керноу Джосс остановил машину, но мотора не заглушил. Я поблагодарила его, пожелала спокойной ночи и уже открывала дверь, но, прежде чем успела открыть ее, он протянул руку и остановил меня. Я повернулась, посмотрела на него.
Он сказал:
— Насчет завтрашнего дня. Вы ведь собираетесь в Боскарву?
— Да.
— Я могу вас отвезти.
— Да я и одна справлюсь.
— Вы не знаете, как туда добраться, и дорога на холм крутая и длинная. Я отвезу вас. Заеду около одиннадцати, хорошо?
Спорить с ним было все равно, что спорить с паровым катком, я же была измучена. Я сказала:
— Хорошо.
Он открыл мне дверь, широко распахнув ее.
— Спокойной ночи, Ребекка.
— Спокойной ночи.
— Утром увидимся.
5
Всю ночь не утихал ветер. Но когда я проснулась, в маленьком окошке миссис Керноу виднелся квадрат бледной голубизны, по которому проворно плыли пухлые белые облака. Было очень холодно, но я храбро встала, оделась и спустилась вниз в поисках миссис Керноу. Нашла я ее в заднем дворике, где она вешала на веревку белье. Занятая борьбой с бившимися на ветру простынями и полотенцами, она поначалу не заметила меня, и лишь когда я вынырнула между рубашкой и скромной нижней юбкой из трикотажа, она вздрогнула от неожиданности. Собственное удивление так позабавило ее, что она разразилась визгливым хохотом — так приветствуют друг друга клоуны на арене.
— Вы застали меня врасплох. Я думала, вы еще спите! Вам было удобно? Этот проклятый ветер все никак не угомонится, но, слава Богу, хоть дождь кончился. Завтракать будете?
— Ну, может быть, чашку чая.
Я помогла ей развесить оставшееся белье, и она, подхватив пустую корзину, повела меня в дом. Я села за кухонный стол, а она вскипятила чайник и начала жарить бекон.
— Хорошо поужинали вчера? Вы в «Якоре» были? Томми Уильямс дело наладил, у него всегда полно — зимой ли, летом ли. Я слышала, как Джосс привез вас. Чудный парень. Когда он съехал от меня, я очень по нему скучала. Но я и сейчас к нему захаживаю — прибираю немного, стираю здесь и приношу ему белье. Жаль, что такой хороший молодой человек живет один. Неправильно это, что некому о нем позаботиться.
— По-моему, Джосс вполне в состоянии сам о себе позаботиться.
— Негоже мужчине выполнять женскую работу. — Видно, идеи феминизма и эмансипации женщин миссис Керноу никак не разделяла. — А потом, он ведь так занят у мистера Бейлиса.
— Вы знаете мистера Бейлиса?
— Кто же его не знает! Он здесь добрые полвека прожил. Что называется, старожил. И такой замечательный художник был, пока не заболел. Каждый год выставку устраивал, и кто только не приезжал сюда из Лондона, и всякие знаменитости, и все-все… Конечно, в последнее время мы его не часто видим. Нелегко ему теперь спускаться и подниматься в гору, как раньше, а Петтиферу возить его по узким улочкам в такой огромной машине одна морока. К тому же, летом на улицах здесь не протолкнуться — столько машин и приезжих. Иной раз кажется, что полстраны сюда наезжает, а городок-то крохотный.
Вывалив бекон на подогретую тарелку, она поставила передо мной тарелку.
— Вот, пожалуйста. Ешьте, пока не остыло.
— Миссис Керноу, мистер Бейлис — это мой дед, — сказала я.
Она уставилась на меня, нахмурилась.
— Ваш дед?
Потом сказала:
— Чья же вы дочь?
— Лайзы.
— Дочка Лайзы. — Она потянулась к стулу, опустилась на него. Я видела, что она потрясена.
— Джосс знает?
Вопрос показался мне неуместным.
— Да, я сказала ему вечером.
— Такая прелестная была девочка… — Она вгляделась в меня. — Вы похожи… только она была темненькая, а вы белокурая. Мы очень горевали, когда она уехала и так и не вернулась. А где она сейчас?
Я рассказала ей. Когда я замолчала, она спросила:
— Мистер Бейлис знает, что вы здесь?
— Нет.
— Вам надо немедленно пойти к нему. Прямо сейчас. О, хотелось бы мне видеть его лицо… Он обожал вашу маму!
На щеке ее блеснула слеза. И пока обеих нас не затопили волны сентиментальных чувств, я поспешила сказать:
— Но я не знаю, как туда пройти.
Она попыталась объяснить мне это, но мы обе так путались, что в конце концов она отыскала старый конверт и огрызок карандаша и нарисовала примерную карту маршрута. Глядя, как она это делает, я помнила, что Джосс обещал приехать к одиннадцати и отвезти меня в Боскарву на своей дребезжащей развалюхе, но мне вдруг показалось, что поехать туда сразу же и одной гораздо предпочтительнее. К тому же, накануне вечером я проявила слишком большую кротость и покладистость. От непомерного самомнения Джосса не убудет, если, приехав, он обнаружит, что я его не дождалась. Вообразив такой поворот событий, я очень развеселилась и отправилась наверх за курткой.
Снаружи на меня мгновенно накинулся ветер, задувавший в узкую улицу, как в каменную трубу. Ветер был холодный и пах морем, но когда из-за мчавшихся наперегонки облаков проглядывало солнце, сияние его было ярким и ослепительным, а высоко в небе с криком парили чайки, распростерши на синеве белые крылья.
Я шла пешком, и вскоре дорога круто пошла в гору — вверх, по узким мощенным булыжником улицам между беспорядочно раскиданных домов. То карабкаясь по ступеням, то устремляясь под откос. Чем выше я поднималась, тем сильнее дул ветер. И тем ниже подо мной оказывался город и открывался океан, темно-синий, с нефритово-зелеными и лиловыми полосами, испещренный барашками волн. Он тянулся до самого горизонта, где смыкался с небом, а городок и гавань подо мной сжимались до игрушечных размеров и полной незначительности.
Я стояла, глядела на все это затаив дыхание, и неожиданно произошла странная вещь: новая эта картина показалась мне вовсе не новой, а знакомой и родной. Я была дома, словно вернулась в места, близкие мне сызмальства. И хотя, решив отправиться в Порткеррис, я почти не вспоминала о матери, она внезапно возникла рядом со мной — мы вместе карабкались вверх на крутизну, и она, длинноногая, как и я, ловила ртом воздух, раскрасневшись от усилия.
Возникшее ощущение deja vu [8] успокоило меня. Мне стало не так одиноко, и я заметно приободрилась. Я шла, радуясь, что не дождалась Джосса. Его общество меня нервировало, хотя я совершенно не могла понять, почему. В конце концов, он был со мной вполне откровенен и отвечал на все мои вопросы ответами, которые производили впечатление правды.
Было ясно, что он и Элиот Бейлис недолюбливают друг друга, но и это я легко могла объяснить. Элиот хотя и против воли, но жил теперь в Боскарве. Он был Бейлисом, и дом этот на время стал его гнездом. Джоссу же, напротив, профессия и связь его с домом давали свободу приходить и уходить, когда ему заблагорассудится. Он мог приходить нежданно-негаданно в самые разнообразные и неподходящие часы, в том числе когда его присутствие было и неудобно, и нежелательно. Я могла легко представить его себе — со всеми вокруг запанибрата, иногда вмешивается и лезет, куда не следует, и, что хуже всего, не сознает, что портит всем настроение. Такого человека, как Элиот, это, несомненно, раздражает, а Джосс, в свою очередь, раздражается на это его раздражение.
Поглощенная этими размышлениями и карабканьем в гору, я не обращала внимания на окрестности, но затем дорога под ногами стала ровнее, и я остановилась, оглядываясь и расправляя плечи. Я забралась на вершину — это было ясно. За мной и внизу лежал город, а впереди виднелась извилистая, убегавшая за поворот линия берега. Она окаймляла зеленую равнину с лоскутьями мелких ферм и крохотных полей, пересекаемых глубокими лощинами, которые густо поросли боярышником и невысокими вязами; между ними тут и там струились неширокие ручьи.
