Федор Полканов - Рабочая гипотеза.
А Леонид между тем рассказывал:
– Вы знаете, что такое наркоз? То самое, что вы видите. Елизавета Михайловна вкладывает в мышку немножечко нембутала, и грызун засыпает. Пока он спит, мы вкатим ему семьсот рентгенов, и – кто знает! -б ыть может, одна из тех мышей, которые сегодня вас кусали, возьмет да и выживет: наркоз защитит.
Так началось посвящение физика Владимира Семечкина в тайны радиобиологии.
Все, что ему требовалось знать на первых порах, Семечкин худо-бедно усвоил в каких-нибудь три дня.
– Ты талантливый, Вовик! – говорила Лиза, которая уже на другой день перешла с ним на «ты» – впрочем, односторонне: он продолжал называть ее Елизаветой Михайловной. – А теперь возьми шприц и попробуй поколоть мышек иголочкой в животики.
Но это уже было для Семечкина непостижимым. Он взмолился, уверяя, что с детства очень жалеет животных, а поэтому…
– Да ты баптист, Вовик!
Но уговоры не помогли.
Еще несколько дней выступал Леонид в роли лектора-популяризатора, пока, наконец, Семечкин и сам открыл рот:
– Информация…
Так началось посвящение Леонида Громова и Елизаветы Котовой в тайны современной физики. К сожалению, оно длилось недолго; Шаровский хватился, вспомнил о физике и «бросил» его на нейтронные темы.
И все же стоило Семечкину вырвать свободный часок, как сразу же он бежал к ним, с каким-то радостным упоением держал мышей и говорил, говорил, говорил. Он чувствовал себя крайне обязанным этим двум, Громову и Котовой, которые сумели привить ему вкус к биологической тематике.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Наступление на радиочувствительность нервной системы Шаровский вел не только через изучение наркоза и спячки, не только руками Котовой и Громова. Это был целый комплекс тем, по которым работали еще три сотрудника и пять лаборантов.
– Лакомый пирог сразу со всех концов кусает, – характеризовала ситуацию Елизавета. – Пока Лихов раскачивается, Ив-Ив, глядишь, уже съест пирожок.
Но не зевал, оказывается, и Яков Викторович. Как-то в институте появился Михайлов.
– С чем пожаловал? – спросил у него Громов.
– Разведка боем. Беремся за нервную систему, а что у вас делается, толком не знаем. Боимся сдублировать.
Оказалось, что у Лихова планируется семь тем, шесть отличных от того, что делалось у Шаровского, седьмая же точно повторяла то, над чем трудились в соседней комнате.
– Велика ты, матушка, нервная система! – сказал Михайлов. – Один дубль из семи возможных – не так уж много. Как-нибудь его изживем. Могло быть хуже в наших-то условиях, когда нет нормальных дипломатических отношений. Кстати, об отношениях: Лихов свирепствует.
– А что такое?
Степан ответил не сразу. И по тому, как он мялся, поглядывая на Лизу, Леонид понял: координация действий не главная цель его прихода.
– Вторжение Раисы Лихова бесит. Да и других он не милует. Некое прекрасное создание, например, взяло да и усовершенствовало методику Фока…
– Понятно! – оживилась Елизавета. – Потребовалось разрешение на использование методики. Что скажет Громов?
– Полагаю, что ты им не откажешь.
– Безусловно. Но…
Елизавета задумалась, а мужчины переглянулись: какой шантаж за этим последует? Но оказалось, не очень страшный.
– Это первый случай, когда они обращаются к нам с просьбой. Как ты, Леня, отнесешься к такому варианту? Сейчас я Степану официально ничего не скажу. Что мне Степан? А Лихову позвоню сама. Буду предельно вежлива и предложу свои услуги: так и так, мол, я не только разрешаю, но могу и проконсультировать всех, кому это нужно.
– Подходит. Но только тогда сейчас же иди и звони.
– Так уж прямо сейчас же?
– Конечно. Хотя бы по одному тому, что Степка не пешка какая-нибудь, а ассистент и ставить его в глупое положение недопустимо. Так что, если уж тебе хочется повеселиться, милости прошу к телефону.
И Елизавета пошла звонить, а Степан с Леонидом остались, тотчас заспорили по теоретическим вопросам.
Вернулась Лиза довольно быстро. Она сияла:
– Аж ножками Лихов шаркал: в телефон слышно было. И знаете что? От консультаций не отказался. Наоборот, спросил, когда я свободна. Я говорю: «Для вас в любой день после четырех». А он отвечает: «Тогда сегодня в четыре я пришлю за вами машину». Что теперь делать?
– Как что? Консультировать.
Ровно в четыре роскошный лимузин остановился у институтского подъезда.
– Это не его машина, где он взял? – шептала Елизавета Громову, который спустился вниз ее проводить.
– Выпросил у своего приятеля-физика, – ответил Леонид, узнавший шофера. – Позвоню вечером. Ладно?
– Обязательно! Я умру, если не смогу рассказать тебе до утра.
Он позвонил ей из библиотеки в восемь вечера. Ее не было. В девять, уже из дому, он позвонил на кафедру. Оттуда сообщили, что час назад Елизавета уехала с Лиховым на той же машине. Он позвонил в десять – она еще не приходила.
– Каков старик, а? Похитил мою Лизуху!
Без четверти одиннадцать Лиза позвонила сама.
– Дивный, чудный, чудный Лихов! Куда уж нашему Ив-Иву! Будь он даже не молодой, хотя бы твоего возраста, я бы обязательно в него влюбилась. Сначала он учился сам: я ему все показывала. Потом он слушал, как я учу других, а потом потащил к себе в кабинет, и мы целый час беседовали. А потом – не смогла отвертеться – повез к себе домой и надарил оттисков своих статей с потрясающими надписями. Чудный, чудный старик!
– И даже пытался за тобой ухаживать?
– А как же? За мной все ухаживают, кроме тебя. Я, например, уже год не была в театре.
Назавтра в Большом давали «Ромео», и Леонид подумал: почему бы ему не сходить туда с Елизаветой. Нельзя же, в самом деле, ежедневно торчать до одури в читалке.
Он съездил в театр в обеденный перерыв, но билетов, разумеется, не достал. Препятствия разжигают, и Леонид, договорившись с Лизой, что будет звонить ей между шестью и семью, поехал в четыре к театру. Но сколько он ни ходил, как ни присматривался, никто ему билетов не предложил, ни у кого он не решился спросить и даже ни одного из встреченных людей не мог заподозрить в перепродаже билетов.
Он хотел уже ехать куда-нибудь – черт с ним, в другой театр пойдем, на какую-нибудь модную пьеску с героем кандидатом наук, проходимцем и стяжателем, – как вдруг возле метро столкнулся с Бельским.
– Как поживаете, Леонид Николаевич? Что поделываете?
– Да вот… Хотел, по правде сказать, купить с рук билеты в Большой.
– И что же? Ах, понимаю! Не нашли? Да и не мудрено! У вас такое выражение лица, что можно подумать: вы пришли не билеты искать, а ловить спекулянтов.
Занятие было не из приятных, и Леонид действительно был зол.
– Хотите, достану? В один момент! – И, не дожидаясь ответа, Бельский отошел в сторону. Леонид вначале потерял его из виду, потом заметил: Виталий идет в сквер под руку с юношей диковинного экстерьера. Вернулся Бельский совсем скоро.
– Пожалуйста. Двадцать восьмой ряд, но все же партер. А вам… Понятно, что вам не продадут. Да и мало уже их осталось, «рыцарей вольного поиска». Надо быть таким театралом, как я…
Леонид поспешил расплатиться. Вот ведь как бывает: человек помог, достал билеты, но, кроме неприязни, к нему никаких чувств не испытываешь.
Из ближайшего автомата он позвонил Лизе:
– Хочешь пойти сегодня на «Ромео»?
– Но ты не достанешь билетов.
– Уже есть.
– О-о!.. – протянула она с восторгом, и это «о-о!..» отозвалось в Леониде как-то болезненно-радостно. Так, что он удивился: с чего бы? Потом вспомнил: был когда-то такой же разговор.
– Хочешь на «Ромео»? – спросил он тогда у Вали и в ответ тоже услышал «о-о!..».
А потом Валя добавила:
– За это я сообщу тебе новость…
Он скрыл от Лизы, откуда взялись билеты. Попробовал бы он сказать о Бельском! Пусть себе сидит и смотрит Уланову!..
Перед началом спектакля он ходил по скверику возле театра. Елизавета, конечно, опаздывала, но он не очень бесился. Валентина в театр тоже всегда собиралась удивительно долго, а в тот день, когда они ходили на «Ромео», она превзошла самое себя. Она все ждала, что вот он рассердится, как бывало в таких случаях раньше, и тогда она сообщит ему свою новость. Он понимал это и наблюдал за ней исподтишка. Он как сейчас помнит: забралась Валентина на стул, вертелась на нем во все стороны, не столько хотела рассмотреть в маленьком зеркале ножки, сколько показаться ему.
– Ну как? – спросила она.
– Ты сегодня совсем удивительная.
– А знаешь почему?
Он догадывался, но все равно изобразил на лице вопрос. И тогда она спрыгнула со стула и, прижавшись к нему, шепнула:
– У нас будет ребенок.
И он обрадовался. Обрадовался от неожиданности, хотя и раньше был уверен, что ее новость будет именно такой.
А потом они пошли в театр, и она любовалась своей Улановой, а он своей Валей. Он был на «Ромео» второй раз, но особенно остро чувствовал музыку – не потому ли, что любовь на сцене сплеталась с его любовью, тревога – с его тревогой: он радовался и боялся, потому что такую новость Валя сообщала ему и раньше два раза, и оба раза ошибалась. Не бояться тогда надо было – бить в набат! И кто знает, быть может, все обернулось бы по-другому. Но не надо терзать себя: жизнь продолжается…
