Клара Санчес - Последнее послание из рая
Пока мы смеялись, мать сказала:
– Что-то они сегодня рановато начали.
Фужер из ее чудесной горки сверкал в приподнятой руке гранатовым цветом.
Я уже не знал, продолжать встречи с Таней или нет. С тех пор как я узнал о ее намерении выйти замуж, мой интерес к ней и к бедняге Уго слегка притупился. Бедняга Уго был тем существом, которое вызывало у меня наибольшую жалость, потому что жил в доме у людей рассеянных, перед которыми ползал, не привлекая к себе никакого внимания, и возникшая в сознании картина терзала мне душу. Мне удалось сосредоточиться на учебе и занятиях спортом. Иногда, после того как у мистера Ноги прошел испуг, я опять бегал с ним. Мы бегали, бросая вызов ветру, в направлении, противоположном движению машин, которые мчались рядом с нашей тропинкой. Из его рта валили белые клубы пара, мы бежали вверх широкими шагами, еле касаясь земли. Мистер Ноги не мог сдержаться и опять заговорил о мертвой женщине. Его очень удивляло то, что до сих пор никто ее больше не видел и никто ничего не говорил. Я мог бы легко успокоить его, что вернуло бы ему радостное настроение, которое у него пропало, вернуло бы ему сознание невиновности.
– Меня пугает мысль о том, что можно так легко пропасть. Кто-то, возможно, ищет ее. Как может такое остаться незамеченным? Не знаю, понимаешь ли ты меня?
– Понимаю, – сказал я.
Мои фразы еще не могли быть такими же длинными, как у него. Когда я начинал разговаривать, то сразу же начинал задыхаться, потому что еще не умел дышать, как он. Поначалу я вообще не замечал того, что нам встречалось на пути, но это в прошлом, потому что я уже мог приветствовать взмахом руки знакомых и оценивать цвет деревьев, которые росли вдоль тропинки. И все это с каждым разом на большей скорости. Я замечал также объявления на шале об их продаже и те, на которых сообщалось о начале строительства. Мистер Ноги, смотревший прямо перед собой, ограничивался тем, что восхищался, болтал со мной или со своим головным убором. В какой-то момент у меня создавалось впечатление, что он разговаривает с моей матерью. Это заставляло меня либо отставать от него, либо обгонять, лишь бы не слышать ни одного слова. Я воображал, хотя и не хотел этого, что они говорили о гимнастическом зале, о штангах, которые поднимали. Само собой, я усвоил нечто такое, что давало бы мне возможность думать, но при этом никто бы не заподозрил, о чем я думаю. Возможно, моя мать рассказывала ему о своей жизни до застройки поселка, когда она в поте лица трудилась в стоматологической клинике доктора Ибарры.
Облачившись в безупречно белый халат, она занималась всем, чем угодно: помогала полоскать пациентам рот, ассистировала доктору, заведовала регистратурой, бухгалтерией, так что у нее почти не оставалось времени погулять по улице и возникало непреодолимое желание плакать. Но однажды там появился мой будущий отец, и они поженились. Женился ли мой отец лишь для того, чтобы иметь больше свободного времени? Продолжались ли у нее приступы желания заплакать после того, как она ушла из клиники? Она даже не стала ждать положенного времени на то, чтобы окончательно завершить свои дела. Как только она узнала, что может уйти, терпение ее кончилось. Мать сохранила халат как память и порой наталкивалась на него, когда копалась в сумках, набитых вышедшей из моды одеждой. В этих случаях она его надевала.
– Я знаю все, что касается зубов. Мне надо было учиться на дантиста, а потом открыть собственную клинику. Мы бы сейчас жили припеваючи.
– Но ты превратилась бы в рабыню собственного предприятия, – говорил я ей, чтобы она не казнилась.
– Так-то оно так, – отвечала она, складывая халат и возвращая его на хранение вместе с остальными вещами своего прошлого.
Мне всегда нравились ее рассказы, особенно о том времени, когда меня еще не было в этом мире и когда уже существовали клиника, доктор Ибарра в очках с позолоченной оправой, который всегда вытирал лицо белым платком, и молодая девушка, которая еще не знала, что станет моей матерью.
Доктор, по всей видимости, принадлежал к какой-то религиозной организации, и хотя не был священником, надо думать, дал обет безбрачия, потому что его ни разу не видели в обществе женщины. Он о них никогда не разговаривал, вместе с тем он не был похож и на человека, который предпочитает мужчин. Большая часть того, что он зарабатывал, эксплуатируя мою мать, по-видимому, оседала в этой организации. Хотя ему было всего тридцать лет, а моей матери двадцать два года, он называл ее дочкой и всегда на вы. «Подвиньте ко мне анестезирующее средство». «Вы условились с ним о времени приема?» «Как дела, дочка, хорошо провели выходные дни?»
Когда он уезжал в командировки на какой-нибудь симпозиум и мать оставалась в клинике одна, чтобы убирать помещение и назначать часы приема, для нее наступали короткие периоды счастья. Она чувствовала себя хозяйкой консультации и начальницей пациентов. Лучи солнца беспрепятственно проникали через широкие окна большой квартиры, и покой был абсолютным. Кабинет доктора, со всеми его титулами и дипломами, заключенными в рамки и вывешенными на стены для всеобщего обозрения, оставался затемненным, и в нем царила тишина. Кожа кресла сохраняла его специфический запах, приятный запах хороших духов, что угнетало мою мать, потому что напоминало ей и об обращении на вы, и о позолоченной оправе очков, и обо всей этой ужасной официальности отношений, которые унижали девушку в халате, застегнутом на все пуговицы.
«Надеюсь, вам у нас нравится. Я не знаю, что бы я делал, если бы вы вдруг ушли?»
Так что она получила вполне объяснимое удовольствие, когда сообщила доктору, что сожалеет, но должна его покинуть, потому что выходит замуж. Он спросил ее, хорошо ли она подумала. «Мне кажется, вы слишком молоды для этого», – сказал он ей. А моя матушка ответила, что в раздумьях не было нужды, так как она встретилась с чудесным человеком, и в этот момент прочитала во взгляде доктора нечто вроде расстройства. Я всегда с энтузиазмом разделял радость матери по поводу того триумфа. Итак, по-моему, она была счастлива, и все то, что в таких случаях обычно говорят, сказал оставшийся на бобах бедняга.
Однажды я спросил ее, несколько наивно, почему она его так невзлюбила.
– Что ты от него ожидала? Ведь это была всего-навсего работа.
– Мне хотелось, чтобы он обращался со мной как с человеком.
– Не знаю. Но он же не обращался с тобой как с собакой.
Тут мне вспомнилось, как Эду обращался с бедным Уго. Нет, он его не бил, но и гулять не выводил, никогда не ласкал и вообще не обращал на него внимания.
– Я оставила его консультацию в полном беспорядке. Ну и хрен с ним, – сказала она, полностью уходя в прошлое, которое оставалось для нее актуальным и делало актуальной ее ненависть.
– Если ты теперь увидишь его на улице, то притворишься, что незнакома с ним?
– Я его узнала бы, будь уверен.
– Ведь, может быть, он больше не носит очков в позолоченной оправе, полысел.
– У него и так уже была довольно большая лысина.
– Тогда забудь думать об этом типе.
– Но у него были очень мощные руки, так что он без труда удалял коренные зубы. И пальцы были просто чудовищные.
Я нашел, что мистера Ноги невозможно заинтересовать тем, что так волновало мать, тем более понять ее переживания, но были же у них за это время такие моменты, когда следовало отойти от грубой реальности и обратиться к своей прошлой жизни, включая детские годы, о которых всегда есть многое что рассказать. Но даже если это и так, то необходимость рассказать о моем детстве наводила меня на мысль о том, что детства у меня вообще не было. А если мистер Ноги, которому так нравилось болтать с матерью, рассказал ей о своем детстве? Он мог бы отравить ее своим сентиментальным ядом.
Впрочем, мне было очень трудно представить себе мистера Ноги предающимся воспоминаниям, я был почти уверен в том, что самым дальним, что хранилось в его памяти, была мертвая женщина в озере. На Страстной неделе мы решили отправиться на Сьерра-Неваду. Кое-кто из нас ходить на лыжах не умел, но я им сказал, что учатся этому моментально, а потом уже никогда не забывают, – это все равно что научиться ездить на велосипеде. Проблема в снаряжении. Некоторые не приобретают его, потому что не знают, понравится ли им ходить на лыжах. Лыжи и ботинки можно взять напрокат. Остальное придется набирать – в одном месте штаны, в другом – куртку. Соберем по возможности.
Когда я встретил мистера Ноги, он планировал, как провести уик-энд со своими учениками и ученицами, среди которых почти всегда находилась моя мать. С этих мероприятий она возвращалась, отнюдь не загоревшись энтузиазмом, словно в подобных экскурсиях вовсе не нуждалась. Он же, в свою очередь, не хотел упускать других возможностей.
– Ты почему не едешь на Сьерра-Неваду? – спросил он меня. – Некоторые твои сверстники идут.
