Алексей Олин - Иисус говорит - Peace!
Мы опять повернули. А на концерте в «Фобосе» я лично не присутствовал.
Я увидел рыжее здание, затянутое целиком зеленой сетью: напоминало плесневую вуаль на конопатой невесте. Еще был синий заборчик с редкими промежутками, через которые следует попадать в разные помещения неформального типа. У одного такого промежутка толпились эмоподобные подростки. Ничто не ново под луной.
– Пришли, – констатировал я. – Трэш-бар.
– По сравнению с ними, – сказала Алиса, кивая на толпу подростков. – Ты уже выглядишь старпером.
– Да пошла ты, дура! – ласково сказал я.
– Сам пошел, идиотина! – не менее ласково ответила Алиса.
И мы двинулись вперед.
16
– Куда ты на красный прешь, дебилоид?! – заорал, высунувшись из вишневой «девятки», мужик с густыми, как у Сталина, усами и запоздало бибикнул.
– Не ори.
– Че ты сказал?! – воинственно бросил мужик, но из машины вылезать не стал: поосторожничал. – Ты не вякай там!..
Видок у меня был тот еще: опухшее небритое лицо, воспаленные глаза, забинтованные пальцы торчат из рукавов плаща. Окружающий мир не вписывался в мое сознание. Я ограничился разгибанием среднего забинтованного пальца в его сторону. На светофоре уже вовсю горел зеленый. Мужик что-то продолжал кричать вслед, но я не слушал. И я думал, что было бы совсем неплохо, если бы он меня сбил. Проблемы, реальные и нереальные, перестанут тогда существовать. Наступит тишина.
Я бы погрузился в Море Спокойствия. Никакой тебе дружбы и любви. Ни-че-го.
Днями я бродил по опустевшим городским улицам. Часами сидел на набережной и смотрел, как хлопья снега кружатся, кружатся в стылом воздухе, падают в черную воду Волхова и исчезают. Ни-че-го. Алкоголь прекратил действовать. Пришла эта тупая ноющая боль. Я чувствовал, как сотрясается на виске жилка. Отзвук. Где-то внутри головы неутомимый кузнец бьет громадным молотом точно между полушариями: скоро они расколются надвое, будто половинки грецкого ореха. Скоро. Скорей бы…
Это была ломка. Наркотик по имени Полина закончился. И я был не в курсе, когда новая доза. И будет ли она вообще.
Как и всякий наркоман, я был готов унижаться и просить, стоя на коленях. Но никому мои колени не нужны. И деньги не нужны. А что? Что?!
…Я лежал на борозде между половинками дивана, куда набивается всякий сор вроде шелухи от семечек. За окном – кусочек грязно-фиолетового неба, черные ветки тополей и красные глаза телевышки. Может, мы с ней не стыкуемся по гороскопу? Я – Лев, она – Рыба. Что мы вместе? Вместе мы типа: морской лев. Ластоногое животное семейства ушастых тюленей. Не царь зверей.
Натягивал шерстяное одеяло без пододеяльника до подбородка и боролся с ненавистью к людям. Бороться выходило плохо. Еще бил озноб.
Потом небо стало грязно-голубым. Утро.
Я вздохнул, откинул одеяло. Встал. Ноги дрожали. По комнате гулял сквозняк. На термометре – минус два; снежная крупа на узких плечах сарайчиков. Пошел на кухню, где хрустнул упаковкой, извлекая капсулы аспирина с витамином С. Запил лекарство холодной водой из чайника – язык коснулся этой шершавости, накипи носика. Открыл холодильник. Оттуда пахнуло гнилью, лампочка не горела. Пощелкал включателем на стене: хрена лысого, нет света! Умываться придется в темноте.
Кран в ванной издал сморкающий звук, ржавые капли на белой раковине…
Я представил, как вешаюсь, закрутив петлю из галстука (синий в тонкую полоску), и вспомнил, что галстука у меня нет.
Или вскрываю вены одноразовым козьей ножкой «Жиллет» с зеленой увлажняющей полоской… и прилипшими волосами из подмышек. Нет.
А ножи – вообще тупые: и теплое говно не разрезать…
Или прыгаю с телевизионной вышки, и меня провожает красный взгляд…
Или…
В дверь постучали.
– Кто там?
– Экспресс-почта. Служба доставки.
Я отпер дверь. Отпиралась она туго, распухла от сырости, цеплялась дерматиновой обивкой за торчащие из пола шляпки гвоздей. Выглянул. На лестничной площадке было темно и пахло кислятиной.
Почтальон вручил конверт. Я кое-как расписался.
– Спасибо. Всех благ.
Почтальон исчез. Я взглянул на конверт. Письмо от Полины. Письмо, а не смс?
Как она узнала мой адрес? Впрочем, это не важно. Это довольно просто.
Возвратился на кухню, положил конверт в белое чайное блюдце. Чиркнул спичкой и подпалил уголок письма. Огонь с жадностью набросился на бумагу.
– У тебя ничего не выйдет! – сказал я и уже в следующую секунду выхватывал письмо из пламени и тушил, обжигая кожу ладоней.
Из конверта выпала наполовину обугленная картонная фигурка. На обороте было окончание моего имени, возраст и род занятий. Я усмехнулся. Не поверил.
– Не верю, – произнес вслух.
Вспыхнул свет. Загудел холодильник. Это был знак.
Тогда я нашел ручку, сел за стол и стал писать стихотворение. Для нее.
Дописал стихотворение поздним вечером. Отправил сообщением на ее номер. Я первый раз отправлял на ее номер сообщение.
– Расставь знаки препинания, – попросил я.
И стал ждать ответа.
Лежал на борозде между половинками дивана, куда набивается всякий сор вроде шелухи от семечек. За окном – кусочек грязно-фиолетового неба, черные ветки тополей и красные глаза телевышки.
Наконец я услышал заветную трель. Ответ пришел. Я дождался.
Буковки на дисплее складывались во фразу:
– Извини, у меня в школе тройка была по русскому языку.
17
– Пять баллов! Он – молодец!
– Да, он молодец. Теперь ему надо вовремя умереть.
– Не поняла?..
Концерт был нормальный. Не феерия, но все равно – здорово. Клуб был набит битком. Похудевший Никонов жег. Вся их маргинальная группа жгла. Ударник без шеи выдумал какую-то свою технику игры: и самое удивительное, что она работала! Гитарист-левша, развернувший обычную правостороннюю гитару, даже не переставил на ней струны! Но музыка получалась. Стабильным казался басист…
Действо палили серолицые дядьки в штатском. Они были смешные.
Мальчики и девочки визжали, тянули свои тонкие ручонки. Дружно трясли головами во время признанных хитов. Как можно слушать песню и одновременно трясти головой? Девочку, бьющуюся в экстазе рядом с нами, я узнал: раздавала листовки на площади Восстания. Что же такое происходит… Утром ты, паразитка, раздаешь эти поганые рекламные листовки, а вечером – бросаешь вызов обществу! Хотя… чем я лучше?
– Что тут непонятного? Представь, каким будет Никонов лет через двадцать. Самопародия. Что было бы с Кобейном, доживи он с божьей помощью до полтинника?
– Так он и не дожил… с божьей помощью.
– Вот и я об этом. Надо вовремя умереть, чтобы стать легендой, а не посмешищем. Сегодня наверняка фанаты не думают о том, как Леша красит ногти в черный цвет, чтобы соответствовать. Сидит такой умный подонок и аккуратно мажет их кисточкой. А потом думать об этом будет каждый, понимаешь?! Ему не измениться уже. Он сам загнал себя в эти рамки. Подонки не должны меняться и доживать до глубокой счастливой старости, какими бы умными они ни были! Даже фанатам этого не хочется. Они ждут легенды, чтобы, б…, пойти и покончить жизнь самоубийством на ее могиле! Ума ведь больше ни на что не хватает, кроме как бегать за выдуманной легендой и верещать: ой, вы такой классный или классная! И потом сразу сорок пять трупиков в годовщину!..
– Нет, ты точно зануда! – сказала Алиса. – Гляди, как ноешь. И что в итоге-то?
– Но ведь это страшно! Такие люди, как Никонов, изначально – жертвы.
– Ладно, – кивнула Алиса. – Хорошо. Пусть так. Жертвы плодят жертв. Но от этих твоих разговоров ничего не изменится. Вот зачем ты сейчас так долго думаешь о Никонове? На фига? Вместо того, чтобы просто получать удовольствие от концерта. Человек трудился очень много, ногти красил… Или это ты умничаешь, чтобы благоприятное впечатление на меня произвести?
– Отстань, – отмахнулся я. – Все.
– Дорогой мой, – улыбнулась Алиса. – Ты послушай себя. Да ты не то что в рамках, ты в тесной клеточке сидишь. И плюешься оттуда.
– А ты нет?
– А я – свободна. Видишь, по улице гуляю. Я давно с этим разобралась. У меня есть дело, которое мне нравится. Все прочее – хлам. Закачивать этот хлам в себя я не стану. Я, конечно, не хочу упускать светлые моменты в жизни, приятных мне людей. Но ведь их бывает не так много…
– Как у тебя просто выходит…
– К чему эти сложности? Мне кажется, что твои беды случаются оттого, что ты не в курсе, где можно собственные руки и мозги по-настоящему приспособить. Не обижайся.
– С чего ты взяла, что у меня – беды?
– Ну, нет так нет…
– Конечно, дело у нее…
Мы шли по какой-то улице. Я снова смотрел под ноги. Было темно.
В сердце клокотала обида, но мозг понимал: Алиса права. Вроде бы и ровесники, а в жизни она соображает больше моего. Вот опять. Запариваюсь. Нужу. Гоню себя в клетку и грызу потом прутья, хоть они – иллюзия. И клетка – иллюзия. А я кто? Стоп, хватит…
