Дмитрий Сазанский - Предел тщетности
Я хотел резко нажать на тормоз, чтобы вся компания сотоварищей хлобыстнулась с насиженных мест, но в бешенстве перепутал педали и вдавил газ. Без малого две сотни лошадей взвыли под капотом серого рыдвана, перейдя в галоп. За поворотом махая палкой, как черт из табакерки, нарисовался толстый гаишник, словно только и ждал меня.
Я притормозил, сворачивая к обочине, понимая — двести рублей скучающих у меня в кармане не помогут прийти к желаемому консенсусу. Изобразив виновато печальное лицо, я приготовился каяться во всех грехах человечества, начиная с Адама.
Красное лицо стража дорожного порядка, приближающегося к машине, наоборот, пылало радостью человека, отсидевшего четверть века в одиночной камере, готового заключить первого встречного в долгожданные объятья. Никогда я не ощущал такого цунами положительных эмоций исходящих от незнакомого мужчины по отношению к себе. В другой ситуации, я бы заподозрил неладное, с покушением на содомию (как любят выражаться наши православные депутаты), но сейчас только вздохнул и опустил стекло.
— Капитан Првз…кин, — представился гаишник, зажевав фамилию, — нарушаем. Он показал палкой на знак ограничения скорости как нарочно спрятавшийся за деревом, под которым был припаркован служебный тарантас. На водительском сиденье угадывался напарник.
— Документы на машину, — выдохнул в салон гаишник и я профессионально уловил свежий выхлоп соточки водки под слоем мускатного ореха.
Полдень, значит в засаде уже пару часов — здоровье поправил, злость ушла, пришел добродушный кураж, есть шанс уйти безнаказанным. Капитан моих годов, служит давно, чином не вышел, работа осточертела, прошлое неразборчиво, будущее в тумане, подумал я, протягивая документы.
Черт в это время ловким движением перебрался с заднего сиденья вперед, устроившись чуть позади меня как в кинозале — левая дверца с опущенным стеклом заменяла экран.
Капитан проверял документы не спеша, без особого рвения, напоминая фокусника на детском утреннике — долго мусолил страховку, крутил ее так и сяк, в какой-то момент я подумал, что для пущего эффекта он откусит кусочек бумаги от края и попробует на зуб. Затем настала очередь талона на тех. осмотр — он глянул талон на просвет, дурашливо вытянув руку по направлению к солнцу.
Варфаламей, сидевший на спинке переднего сиденья, с восхищением наблюдал за манипуляциями гаишника, покуривал расслаблено, выдыхая дым мне в ухо, с терпением привыкшего к любым вывертам зрителя ждал, когда же служивый вытащит из колоды крапленую карту. Так смотрят старое кино, где не только реплики героев заучены наизусть, но и интонации впечатаны в сознание неоднократным просмотром, хоть ночью разбуди, не сфальшивишь.
Капитан явно тянул время, тоже играя в игру, где роли расписаны наперед, финал предсказуемо известен и гонорары актеров давно опубликованы в местной желтой газетенке. Гаишник ждал, что я первым проявлю инициативу, в добровольном порядке предложу урегулировать возникшее недоразумение и тогда он, дабы сделать приятное хорошему человеку, нехотя согласится, поторговавшись для приличия, на ничтожную компенсацию тех невероятных лишений, коим он подвергся, сидя в кустах.
Но я молчал, как партизан на допросе. Тогда гаишник, наклонившись к окну, кинул взор сверху вниз, на мою покаянную рожу и ласково, даже как-то буднично спросил, — Как будем решать проблему?
Единственное, что я мог сделать, так это вывернуть карманы, показав полную финансовую несостоятельность, уповая на милосердие, однако в дело вступил черт.
— Проблему можно решить двояко — по совести или по справедливости, — деловито начал Варфаламей.
Гаишник удивился, решив, что я, наподобие кукольника разговариваю утробно, не раскрывая рта, однако быстро сообразил — писклявый голос не мог исходить из столь тучного тела и еще ниже наклонился к окну, чтобы обозреть салон и выяснить, кто это вякает. Увидел черта на спинке сиденья и остолбенел, тряхнул головой, отгоняя наваждение. Варфаламей же, выпустив в лицо капитана струю ванильного дыма, продолжил свои размышления.
— По совести тебе следовало бы дать в морду, а по справедливости ты заслуживаешь десятки с конфискацией преступно нажитого имущества.
— По справедливости его надо утопить в Яузе вместе с напарником, а машину продать на запчасти, — уточнил рациональный гриф, бледно-розовой лапой с наколкой указывая в сторону застывшего в изумлении стража порядка.
— Шарик, не будь таким кровожадным, — заступилась за капитана сердобольная крыса, — хотя, машину на запчасти… в этом есть разумное зерно.
Я безучастно смотрел на гаишника, будто не слышал беседы моих милых людоедов. Надо же твари блохастые, заступились за сотоварища.
Капитан еще больше пролез в салон, на лбу выступил пот, зрачки бегали, как заведенные по кругу и лишь голова застыла неподвижно, будто зажатая в тисках в нескольких сантиметрах от черта. Варфаламей не преминул воспользоваться близостью к капитану, щелкнул его по носу лакированным мокасином, тем самым выводя из окоченелого ступора.
Занимательную картину могли наблюдать проезжавшие по набережной водители — милиционер, засунув половину тела в салон серого потрепанного БМВ, в позе «чего изволите или кушать подано», подобострастно выслушивал директивы, поступающие от нарушителя скоростного режима. Судя по тому, как все притормаживали, ехали медленно, повернув головы в нашу сторону, явление пятой точки гаишника в обрамлении дверцы радовало глаз честному люду.
— Резюмируя вышесказанное, — продолжил Варфаламей, чуть не ткнув сигариллой в глаз капитану, — а также учитывая бедственное материальное положение Никитина, — рука качнулась в мою сторону. — У тебя, Николай Петрович, есть только один способ решения возникшей коллизии между мной и этой доблестной птицей, — черт махнул рукой в сторону грифа, задев-таки окурком лоб гаишника, — собрать всю наличность, что есть в распоряжении вашего передвижного поста и отдать ее нам.
Судя по неподдельному ужасу, как на фотоснимке, медленно проявлявшемуся на лице капитана, тот ничего не понял из столь любезной, но слишком заумной проповеди Варфаламея. Гриф решил перевести тираду черта на язык понятный стражу порядка.
— Деньги давай, сучье вымя. И про напарника не забудь.
Капитан даже вздохнул с облегчением, действительно, навар за полдня работы казался сущим пустяком на фоне высказанных угроз. Гаишник попытался козырнуть грифу в согнутом положении, чуть не въехал мне по голове, смутился, выдернул верхнюю половину тела из машины и повторно отдал честь. Вторая попытка была оценена строгими судьями на три с плюсом за техническое исполнение и высшим баллом за композицию.
Гаишник брел к машине медленно, не оборачиваясь, словно ожидал выстрела в спину. Шаги его были по-кошачьи осторожны, со стороны он напоминал человека, которого только что приговорили к расстрелу, подождали полчасика, чтобы осужденный осознал ужас безысходности, а затем, посовещавшись, отпустили по амнистии из зала суда на все четыре стороны, присудив лишь к однократной выплате алиментов.
Капитан открыл дверцу, залез внутрь и стал оживленно шептаться с водителем. Именно шептаться, потому что головы блюстителей склонились над приборной доской, почти касаясь, как у старых любовников. Вот сейчас они поцелуются, придя к согласию, включат сирену, замигает машина сине-красными огнями, развернется, визжа шинами, и только мы их видели.
В салоне между тем собачились крыса и гриф, арбитром в споре выступал черт.
— Шарик, почему именно сучье вымя? Это сексизм и безответственное жонглирование словами, — воспитывала Евдокия грифа.
— Не понял, — угрожающе хлопнул крыльями Ширак.
— Дунька намекает, типа, негоже мужика обзывать по матушке, — расшифровал Варфаламей.
— А как иначе, по батюшке что ли?
— Попов не трогай, это оскорбление религиозных чувств верующих, — не унималась крыса.
— Сказал бы «сучий потрох», и Дунька ничего не имела бы против, так ведь душа моя, — втолковывал черт грифу, одновременно обращаясь к возмущенной крысе.
— Сколько раз можно повторять: я теперь душа Никитина, — толерантная Евдокия уже завелась с пол-оборота, превратилась в непримиримую феминистку от лингвистики и врагам не отдаст ни пяди существительного женского рода, — потрох-то чей, я спрашиваю? Сучий. Сказал бы, например, потрох, — она пощелкала пальцами в воздухе, — пархатый. Я бы не возражала.
— Это, Дунька, аллитерация и махровый антисемитизм, — поймал крысу на слове Варфаламей.
— Национализм и расизм, — добавил гриф.
Мне почудилось, что я нахожусь в дурдоме. В самом деле, представьте, в машине, стоящей у обочины, сидят три существа неизвестного происхождения и, не обращая внимания на хозяина транспортного средства, всерьез рассуждают о нюансах половой принадлежности выражений оскорбительного характера. Тут у кого хочешь, голова пойдет кругом. К тому же, я не знал значения слова «аллитерация», приеду к Таньке, обязательно спрошу.
