Елена Сазанович - Перевёрнутый мир
Так я оказался загнанным в угол. Возвратиться не позволяла гордость, хотя со страшной силой я тосковал по дому. Но возвращение было исключено.
Окончательно же выбило меня из седла даже не это. Однажды я решился позвонить Лиде. Я не мог позвонить ей сразу, поскольку считал, что первым делом должен твердо встать на ноги. Но когда мои иллюзии по поводу быстрого трудоустройства иссякли, а тоска и одиночество окончательно измучили, я почувствовал, что слабею. И уже не противился своей слабости. Вот тогда-то и решился на звонок. И долго придумывал, что сказать необходимо, а что необязательно.
Безусловно, я не стану жаловаться на свое безысходное положение, а то она немедленно бросится на помощь. Мне же не хотелось этого. Я просто скажу, что у меня хорошая работа, хороший заработок, но пока мы пожениться не сможем, поскольку мне еще предстоит окончательно утвердиться. Пару раз отрепетировав пламенную речь, я наконец-то собрался духом.
Прошло почти два года, как мы расстались. Конечно, многое могло измениться. Но то, что она меня любила по-прежнему, я не сомневался. Потому что забыть такую любовь за каких-то жалких два года невозможно. Напротив, она должна была лишь укрепиться, закалиться, что ли. Как у меня.
Лида сразу подняла трубку. И я не удивился. Так и должно быть. Пара лет — такой маленький срок.
— Алло, алло, — повторяла она, пока я от волнения дышал в трубку.
— Лида, — наконец тихо вымолвил я.
В трубке повисло молчание. Не хватало, чтобы она упала в обморок.
— Лидок, Лидка, Лида…
— Алло! Алло! Кто это! Я не понимаю!
Ну и связь в этих городах, словно с другим концом света разговариваешь.
— Лида, Лидок! — Я уже кричал на всякий случай в трубку. — Здравствуй, Лида!
— Кто это? — ответил более раздраженный голос. — Я не узнаю вас.
У меня неприятно засосало под ложечкой.
— Лида, это же я, Даня. Ты что, с ума сошла? Это же я!
— А, — равнодушно протянула она в ответ. — Да, да… Я, конечно, помню. Пансионат «Сосновка», кажется? Вы в командировке?
— Угу, — промычал я.
— Очень приятно. Вам, надеюсь, понравилась столица. К сожалению, не смогу с вами сейчас встретиться, у меня много съемочных дней. Но вам желаю счастливого времяпрепровождения.
— А когда? Когда, черт побери, ты сможешь со мной встретиться?!
— Когда? — в трубке послышалось искреннее изумление. — В этом году я буду отдыхать во Франции. В ваши края уже вряд ли загляну. Да и зачем?
— Действительно, зачем? — грубо ответил я. — Надеюсь, во Франции, тоже есть бородатые лесники, а то ведь поездка будет бессмысленной.
В трубке раздались злобные отрывистые гудки, напоминающие лай моськи.
— Дура! — выругался от всей души я в лающую трубку. И схватился за голову.
Меня словно обдало холодным душем. В висках вдруг застучала прежняя, такая спасительная мысль: домой, скорее домой. Туда, где меня ждет верный друг Чижик. Туда, где сторожка утопает в сирени, по ночам поют соловьи и здоровые сильные ели шумят на ветру. Скорее домой.
Я вздрогнул и огляделся. Мне некуда идти. Меня никто не ждет. У меня больше нет дома. Лишь голые стены. Запах автомобильной гари, месиво грязи за мутным окном. И, пожалуй, впервые в жизни я заплакал. Раньше, если бы кто-то сказал, что я буду плакать, то получил бы по морде за такое предположение. А теперь я не стыдился своих слез, а даже упивался ими. Я становился достойным гражданином столицы — мнительным, сломленным, злым…
Вволю поплакав, я пошел и принял холодный душ. Словно хотел смыть с себя всю грязь города. Хотя она плохо смывалась. Но мысли более-менее стали приходить в порядок. И я даже успокоился. Каким-то неестественным показался мне этот телефонный разговор. Черт побери! Так не должно быть! Ну, понимаю, если бы она сказала: «Прости, я полюбила другого», или даже вышла замуж. Но такое напускное равнодушие, словно мы никогда не любили друг друга! В этом не было смысла. Это лишало смысла всю мою жизнь. И мой побег из дома, и мое жалкое существование здесь… Нет, тут что-то не так. Наверняка ей было просто неудобно говорить по телефону. Кто-то стоял рядом. Наверняка из-за этого она теперь мучается…
И я решил встретиться с Лидой во что бы то ни стало. Адрес мне когда-то дала Марианна Кирилловна, и я немедленно поехал туда. Еще не зная, как себя поведу, явившись непрошеным гостем в дом.
Но обстоятельства распорядились иначе. Пока я курил недалеко от ее подъезда, обдумывая предстоящий разговор, дверь широко распахнулась и оттуда выскочила шумная, пестро разодетая компания похожих друг на друга, как две капли воды, Эдиков. В центре которой шла Лида. Я, как и давным-давно, прятался за деревом и наблюдал за чужим праздником. Это была другая Лида. Там, в ветровке и джинсах, она казалась милой городской девчонкой, слегка избалованной, с распахнутыми удивленными глазами, которые, однако, с восхищением глядели на зеленый обветренный мой мир. Теперь я наблюдал довольно вульгарную девицу в длинном блестящем платье, поверх которого было наброшено меховое манто. Ярко накрашенную, с сигаретой в губах, хихикающую на пошлости клиповых героев… Боже, это ведь ради нее я перечеркнул свою жизнь. Мой побег уже не казался опрометчивым, сумасбродным, отчаянным, а выглядел просто глупым и почти комичным. Таким, что мне самому невольно захотелось расхохотаться во весь голос. Боже, из-за каких пустяков мы готовы ломать судьбу?!
Эдики галантно распахнули дверцу серебристой «вольво» перед Лидой, но я успел схватить девушку за плечо. Лида вскрикнула и оглянулась. Вид у меня был не очень. Обросший, лохматый, в помятой ветровке и резиновых сапогах, я, наверное, произвел на окружающих не самое приятное впечатление. Они не на шутку испугались, приняв меня за бандита или хулигана, и тут же стали отступать. Оставив красавицу наедине с чудовищем. Я бесцеремонно взял ее за руку.
— Нужно поговорить, — отрезал я, сверкнув на нее таким злобным взглядом, что она испугалась. И лишь попросила своих трусливых спутников:
— Подождите, не уезжайте. Я сейчас.
Эдики забрались в машину, захлопнули двери, закрыли окна и отъехали в сторону. Они напоминали килек в консервной банке, правда, уже с изрядным душком.
— Ну, чего тебе? — Лида скривила ярко накрашенные губы. Она уже меня не боялась. Потому что вспомнила, что меня бояться не надо.
Я решил идти до конца, ведь пока любил ее.
— Знаешь, я все бросил ради тебя. И свой дом, и свой лес, и даже свою собаку.
Лида с искренним недоумением смотрела на меня.
— Ты сумасшедший. Какая глупость, более того — тупость. Зачем?
— Ты говорила, что любишь…
Она расхохоталась и покрутила пальцем у виска.
— Так все говорят, когда заводят интрижку. Других слов еще не придумали. А пошлости говорить неудобно. Боже, какой ты дурак. Такой большой — и такой дурак.
— Я ничего, ничего не понимаю! В конце концов, ты же могла тогда быть с Эдиком! Он и красивый, и не дурак!
— Да у меня здесь знаешь сколько Эдиков?! — Лида кивнула на машину, набитую Эдиками. — А там — лес, запах смолы, озеро в кувшинках, ты, как лесной зверь, такой сильный и большой. Какие, к черту, Эдики на свежем воздухе!
Я с откровенным презрением взглянул на нее.
— Лепила факты творческой биографии?
Она пожала плечами.
— Ну и что? Ни у одной моей подружки не было в любовниках лесника.
Я едва не удержался, чтобы не залепить ей пощечину. Она, такая красивая, юная, стояла передо мной, а я любовался ее голыми плечами, выглядывающими из-под съехавшего мехового манто, выпирающими ключицами, облегающим тонким платьем, длинными пышными волосами. Я изо всей силы пытался любить ее, чтобы как-то оправдать свое пребывание здесь. И сделал еще один шаг навстречу.
— А как же три листочка на мертвом дубе? Они для тебя ничего не значат?
Лида искренне расхохоталась.
— Неужели ты меня принимал за идиотку? Нет, ты и впрямь дурак. Я же прекрасно знала, что ты прицепил их ранним утром специально для меня. Мне Эдик об этом сказал, он сам видел во время утренней пробежки.
— Но почему? Почему ты мне не сказала об этом?
— Господи! — Лида всплеснула руками, унизанными золотыми кольцами. — Ну это же правила игры! Всего лишь! А твои листочки — часть декорации, а наши пламенные слова о любви — сценические диалоги. Неужели непонятно? Хотя, конечно, я не была к тебе равнодушной. Я так просто не могу… Я же не какая-нибудь…
— Именно — какая-нибудь. Точнее — никакая. Я выбрал ничто и в ничто приехал. Так мне и надо.
Лида даже не обиделась. Она по-прежнему недоуменно смотрела на меня. А какой умной мне она казалась там, в лесу!
— Знаешь, поезжай-ка ты домой. Да и своего Чижика ты бросил зря. Возвращайся.
Из машины раздалось нетерпеливое покашливание. Лиде стало неудобно, и она бросила взгляд на мои резиновые грязные сапоги.
