Дмитрий Стахов - Ретушер
Но главное другое.
Отец понимал и кто она, и кто за ней стоит, и что им всем надо. О последнем он узнал от нее самой, но основные умозаключения проделал самостоятельно. Стоило ему только ее увидеть, как он получил первый толчок. Мой сумасшедший отец сразу распознал, на кого она похожа, но, не допуская даже мысли о возмездии свыше (или снизу, не суть!), не верил, что содеянное им учтено и сосчитано и что когда-нибудь некие высшие-низшие божественно-инфернальные инстанции подадут ему счет.
В его представлении расплата такого сорта была досужей выдумкой.
Следовательно, взыскание могло исходить лишь от тех, кто был профессиональным взыскателем.
Она же оказалась женщиной умной, проницательной, способной предположить, что дар отца – дар наследственный. Следующее предположение – что дар вполне мог перейти от отца к сыну – далось ей на удивление легко. Поначалу она никому ничего не говорила. Действовала на свой страх и риск. И почти добилась своего, тем более что я, только ее увидев, почувствовал легкий укол в сердце, почувствовал, что эта женщина – как раз тот человек, встречи с которым я ждал долгие-долгие годы.
Я облегчил ей задачу, даже начал думать о соперничестве со своим отцом, проигрывать варианты, выстраивать треугольники. Ей же именно это и было надо, но откуда она могла знать, что я тоже уловил то удивительное сходство?!
Этого она знать не могла, как профессиональные взыскатели не могли знать про стародавнюю историю с Лизой: смерть Лизы проходила по другому ведомству, по ведомству дел внутренних.
К государственной безопасности подобные смерти никогда не имели отношения.
Перед дверью отцовской квартиры я остановился.
«Неужели я действительно так давно не приезжал?» – подумал я.
Не только дверь была новой: усиленная, также металлическая дверная коробка была надежно вделана в старые кирпичные стены. Удивление мое было поначалу настолько сильным, что я даже спустился на один пролет лестницы, до выходившего во двор окна. Нет, я не ошибся: мои руки легли на холодный мраморный подоконник, а пальцы нащупали выцарапанную давным-давно и теперь практически стершуюся надпись: «Ген + Лиз = Л».
Лиза когда-то жила этажом ниже.
Я выглянул в окно: двор был пуст, но ощущение, что за мной наблюдают, ощущение, появившееся, лишь только я подъехал к дому отца, возникло вновь. Я посмотрел на окна в противоположном крыле дома. Так и есть: какой-то человек, приложив обе ладони к стеклу, смотрел на меня из такого же пыльного лестничного окна. Я быстро открыл кофр, вытащил старенький «Никон», камеру на каждый день, отступил чуть в сторону. Настроив аппарат, сделал шаг вперед, поймал в видоискателе отмеченное окно, но загадочный наблюдатель резко отпрянул, превратился в туманную тень, исчез.
Я нацелил объектив на дверь подъезда. Руки чуть дрожали. Наконец дверь открылась, я положил палец на спуск, но из подъезда вышел какой-то солидный господин в легком плаще поверх светло-серого костюма, в галстуке, темных очках. Господин придержал дверь, дал выйти во двор не менее солидной даме. Чисто машинально я сделал еще один снимок – дама взяла господина под руку, они не спеша пошли по направлению к арке – и опустил камеру: наблюдатель или затаился, или я постепенно начинал подвигаться рассудком.
Когда я вернулся к двери квартиры и позвонил, то от неожиданности вздрогнул: прямо мне в лицо зашипел умело замаскированный динамик, и, динамиком искаженный, меня приветствовал голос отца:
– Добрый день! Я очень рад вашему посещению. Пожалуйста, встаньте на красные плитки лицом к двери и не двигайтесь пять секунд.
Я опустил взгляд – четыре плитки перед дверью были красными, резко выделялись новизной от прочих, потемневших от времени, затертых, блекло-желтых, – послушно встал на них, выпрямился, поднял голову.
– Спасибо! – прозвучало из динамика. Накладка одного из замков съехала в сторону, на меня нацелился спрятанный под нею объектив миниатюрного фотоаппарата, но заметить, что в сторону съехала и накладка второго замка, скрывавшая фотовспышку, я не успел.
Вспышка включилась, щелкнул затвор, я инстинктивно зажмурился.
– Прошу прощения, но придется повторить. Пожалуйста, постарайтесь не моргать, когда вновь сработает вспышка, – уже с некоторой долей издевки произнес голос отца.
– Папа! Открывай! – крикнул я.
– Не двигайтесь пять секунд! – Отец был неумолим, и мне пришлось сосредоточиться.
Вспышка осветила мое лицо, затвор сработал.
– Спасибо! Дверь открыта. Добро пожаловать! – прозвучало из динамика, и замки отщелкнулись.
Я потянул дверь за ручку, шагнул в темную прихожую и услышал, как за спиной автоматически захлопнулась дверь. Вспышка почти меня ослепила; из прихожей, оставив там кофр, я выбрался с трудом; потирая глаза, прошел в большую комнату, где, как и прежде, окна были привычно занавешены тяжелыми шторами, горели большая люстра, торшер, бра на стене, массивный, с бюро, письменный стол был завален бумагами, а плотный ковер скрадывал шаги.
– Папа! Где ты? – остановившись посередине комнаты, позвал я.
Возле журнального столика стояло глубокое низкое кресло, на самом столике – пульт управления фотоаппаратом и вспышкой, дверными замками. Из пульта на гибком шланге торчал повернутый в сторону кресла микрофон с красной мигающей лампочкой.
Я наклонился к пульту, наугад нажал одну из кнопок. Раздался мягкий щелчок, начала вращаться кассета магнитофона:
– Добрый день! Я очень рад вашему посе…
Я поспешно нажал другую кнопку и услышал, как за дверью квартиры сработала вспышка.
– А менять пленку тоже ты будешь? – донесся до меня голос отца.
– …щению. Пожалуйста, встаньте на…
Я начал нажимать кнопки одну за другой, голос отца стал неестественно высоким, смазался, слова слились в одно:
– Сныелиткицомринд!
– Сеть! Отключи сеть! Я на кухне! – крикнул отец. Я нажал на большую красную кнопку с надписью
«Сеть», вышел в коридор, остановился в проеме кухонной двери.
– Привет! – сказал я. – Что это за шум? – Я кивнул в сторону ванной комнаты. – Ты купил стиральную машину?
– Да, – самодовольно ответил отец. Он сидел за столом, спиной к окну, меж раздвинутых занавесок в кухню лился солнечный свет, и мне вновь пришлось прикрыть глаза рукой.
– Ослеп, голубчик? Будешь знать! Проходи, проходи! Садись! – Отец широким жестом пригласил к столу, на котором искрился запотевший, в изморози, графинчик, стояли закуски и три прибора. – Я тебя уже заждался! Ты обещал когда приехать, а? – Он привстал со стула, заглянул мне за спину и крикнул:
– Таня! Таня! Это Генрих, мой сын! Таня!
– Что за Таня? – садясь к столу, спросил я. – И почему на окнах решетки?
– У меня небольшая постирушка, – оставляя вопрос о решетках без ответа, сказал отец. – Постирать ничего не надо? А то в момент! Машина «Филипс», лучший суперэкстракапитализм из Голландии. Таня! Не слышит?! Ладно! – Он указал на графинчик. – Наливай! Если скажешь, что за рулем, ты мне больше не сын! Ну?! Почему так задержался, а? Я спрашиваю: почему? В глаза, в глаза смотреть! – И отец захохотал.
Я наполнил рюмку отца, налил себе, поставил графин на место и потер руки: они успели замерзнуть.
– Так бы давно! Проще надо быть, сынок, понятнее! А ты слишком стал сложен! И закусочки положи. Мне – обязательно селедочки. И лучку… – Отец все-таки сорвался с места, толкнул меня плечом, выбежал в коридор, распахнул дверь ванной.
– Таня! Перерыв! Эта техника не требует постоянного присутствия. Бросьте все и идите к нам. Я познакомлю вас со своим сыном. Это удивительная возможность. Это такой сын! Мог стать дипломатом или крупным экономистом, а вместо этого… Что? Да, это он ослушался отцовского слова. Хорошо, хорошо! Мы вас ждем! – Он вернулся, сел на свое место, указал на третью рюмку.
– Танечке налей!
Я, подышав на пальцы, взял графин, налил и в третью рюмку.
Отец схватил свою, посмотрел на меня.
– Выпьем, опередив! За тебя, дорогой! – Он выпил, подцепил кусок селедки и продолжил, жуя:
– Танечка – золотой человек! По мере сил скрашивает дни. Помогает. Без нее я загнулся бы. С моим сердцем. И почками! И печенью! – Отец довольно хмыкнул. – Я совсем гнилой. Насквозь! И очень старый! Ни на что хорошее не годен. Стал нулем! Что сидишь? Наливай!
Я вновь наполнил рюмку отца, и тот быстро выпил.
– Следит за мной пуще сиделки, – крякнув, продолжил отец. – Этого, – он щелкнул ногтем по графину, – ни-ни! Скажу – ты выпил, хорошо?
– Хорошо. Но тебе действительно нельзя!
– Цыц! Он мне будет указывать! Месяцами не появляется, звонишь ему: «Приезжай!», а он едет два часа! Ишь ты подишь ты! Наливай, наливай!
Я налил.
Отец был сам на себя не похож. Даже не потому, что у него в доме была женщина. Тщательно выбритый, в свежей рубашке, благоухающий дорогим одеколоном, он казался совершенно другим человеком. Главное – глаза. Глаза отца молодо сверкали из-под тяжелых бровей, к ним вернулся их прежний, нежно-голубой цвет, красные жилки, в которых раньше словно тонула радужная оболочка, стали тоньше. «Что же это за женщина? – подумал я. – Танечка…»
