Бен Окри - Горизонты внутри нас
Глава седьмая
Улицы были полны разноголосого гула. Омово понятия не имел, что в такой поздний час жизнь в городе бьет ключом. Торговка апельсинами окликнула его, когда, тяжело ступая, он поравнялся с ее лотком. Женщина, торговавшая акарой[10] и додо[11], воркующим голоском зазывала его отведать свои лакомства, но когда он прошел мимо, даже не взглянув в ее сторону, злобно проворчала:
— Ну и урод! И как только земля носит тебя с такой головой!
Омово ускорил шаг. Из закусочной доносились громкие голоса и нестройные звуки музыки. По улице слонялись подвыпившие проститутки в кричащих нарядах. Омово прошел мимо, даже не взглянув на веселые росписи доктора Окочи на стенах, которые, как ему всегда казалось, оживляют это неказистое с виду заведение.
Дальше его путь лежал сквозь густые заросли кустарника, и Омово невольно насторожился. В темноте кусты сливались в сплошную массу, а ночь придавала им зловещие очертания. В этом месте часто случались всякие происшествия: здесь находили подкидышей, насиловали женщин, случалось и многое, многое другое. Здесь слышались странные звуки, как будто кустарник жил своей таинственной, дьявольской жизнью.
У Омово екнуло сердце, когда он различил в темноте знакомую фигуру и услышал резкий и в то же время нежный голос, — весело смеясь, женщина разговаривала с мужчиной в набедренной повязке. Да, это была она. Но с кем — понять было трудно. Омово пришел в смятение. Он не знал — то ли ему продолжать идти как ни в чем не бывало, то ли повернуть обратно. Ноги сами понесли его в сторону. Он шел, не разбирая дороги, сквозь чащобу, цепляясь рубашкой за сухие ветки.
Отец встретил его сердито. Он прохаживался взад-вперед по комнате, но, увидев Омово, остановился на полшаге, приблизился к нему и выплеснул на него все свое раздражение. Чем разгневан отец — понять было трудно, но судя по отдельным словам, которые он мог различить в его невнятном бормотании, отец повторял те самые давно забытые жалобы и упреки, которые Омово постоянно слышал в детстве. Что-то насчет колдовских способностей матери, еще что-то о долгах. По мере того как отец распалялся, на его лице все отчетливее проступали складки и глаза наливались кровью; он в исступлении сжимал губы. Со стороны могло показаться, что человек репетирует сцену приступа горячки. В какой-то момент у Омово вспыхнуло чувство теплоты и любви к отцу, но уже через минуту оно сменилось холодным, снисходительным безразличием.
— Где Блэки, отец?
— Не твое дело. Она не нуждается в твоем присмотре. Я послал ее купить мне молока.
Омово умолк. Он смотрел, как отец ходит вокруг обеденного стола, и вспоминал. Вспоминал, как умирала мать, а отец тем временем бегал за другими женщинами; как потом он выгнал из дома братьев, когда те выразили недовольство по поводу бессмысленности той жизни, которой жила семья. Отец вдруг остановился и, обернувшись к Омово, принялся сетовать по поводу того, какими бездарными оказались все его дети и сколь немилосерден к нему в этом смысле Бог. Он изрекал это самым что ни на есть патетическим тоном; и снова его тирады производили впечатление некоторого лицедейства, будто он торжественно разыгрывает трагедию собственной жизни.
На столе лежали все те же бумаги, которые Омово видел накануне, как будто с тех пор их никто не убирал. При виде бумаг Омово невольно подумал о просроченных платежах, о судебных исках, о новых счетах, о сорванных поставках.
Отец взял бутылку и поднес ко рту.
Омово удалился к себе в комнату, когда отец с чувством собственного достоинства поставил бутылку на место и снова принялся за поношения, которые теперь адресовал пустой унылой гостиной.
Как только Омово оказался один в комнате, на него нахлынули воспоминания о событиях прожитого дня. Он достал блокнот и записал:
Мысли обретают законченную форму и не дают мне покоя. У меня конфисковали картину. У меня украли рисунок. Я оказался в порочном кругу. Предзнаменование сбылось в немой драме многочисленных потерь. Я побывал в стране кошмаров. Переход от покоя к ужасу. Кеме был глубоко потрясен; никогда прежде я не видел его таким. Деле предстоит стать отцом нежеланного ребенка; как ни странно, он очень верно высказался по поводу Африки, убивающей своих детей. Бедная, бедная, бедная девочка — почему с тобой сотворили такое? Принесли в жертву африканской ночи? Что могу сделать я или кто-нибудь другой? Прятаться? Действовать анонимно? Это отвратительно и бессмысленно.
Он подумал о чем-то. Потом продолжал:
В детстве родители часто пугали нас темнотой: «Не ходи туда. Там джу-джу[12]». Став постарше, мы перестали бояться. Мы обнаружили, что можно гулять по темным аллеям, не опасаясь, что кто-то стукнет тебя дубинкой по голове. Днем светло. Все на своих местах. Мы утратили страх перед аурой тьмы. Но мы по-прежнему боимся того, что может таиться во тьме, скрывающейся в ней таинственности. Джу-джу принимает различные обличья как в сознании, так и в реальной действительности. Сейчас джу-джу потребовалась человеческая душа. Вот так уходят из жизни и красавицы, и дурнушки, и бедные, и богатые, и добродетельные. Земля притязает на плоть. Вода омывает руки.
Он отложил перо. К горлу подступила тошнота. Наверное, напрасно он стал писать об этом. Его вырвало, и он почувствовал облегчение. От радости он подбросил блокнот к потолку, блокнот описал в воздухе дугу и ударился в стенку, сбив на пол висевшие там черепашьи панцири. Раздался звон разбившихся вдребезги панцирей, многократно отозвавшийся у него в голове. Когда все стихло, он подумал: «Ну и хорошо. Ненужная вещь убрана с привычного места».
И он пошел спать.
Ночью ему явились два сновидения. После первого он проснулся в холодном поту. А когда снова уснул, ему привиделся один странный сон, который по сути дела был всего лишь разновидностью первого. Проснувшись, он схватил блокнот и записал свои сны, как они ему запомнились. Больше спать он уже не мог, или, по крайней мере, так ему казалось. Но все-таки сон сморил его опять. И это было благом.
Из записной книжкиСколько времени я проспал — не знаю, когда мне приснился сон, будто я иду по темному, ужасающе темному лесу. Я иду бесконечно долго. Иду без какой-либо цели, просто иду. Встречающиеся на пути деревья — стоит мне подойти поближе — превращаются в какую-то непонятного цвета дымку. Потом, когда я отхожу на некоторое расстояние и оглядываюсь назад, деревья обретают облик той изувеченной девочки, труп которой мы с Кеме обнаружили в парке. Странно: я вижу ее отчетливо, но лица разглядеть не могу; лица у нее нет. Изнемогая от усталости, я иду и иду дальше. Вдруг где-то в конце леса проглядывает свет, и я устремляюсь к нему. Но мне не удается до него дойти. Я просыпаюсь.
Второй сонМне снится, будто прямо передо мной постепенно разворачивается гигантский холст. Холст абсолютно чист, ужасающе чист; не отрывая глаз, я смотрю и смотрю на него, пока не растворяюсь и не исчезаю в его белой пустоте. Я оказываюсь во власти разноречивых чувств, моему взору предстает великолепное зрелище, какой-то удивительный калейдоскоп наплывающих одна на другую картинок с почтовых открыток. Причудливо окрашенные горы. Бушующие и спокойные моря. Девственные леса, в которых обитают страшные призраки, похожие на бесплотных великанов. Потом я вижу идущую мне навстречу девочку, но она так и не доходит до меня.
Я снова оказываюсь ввергнутым в ужасающую пустоту и тотчас же просыпаюсь, словно кто-то грубо толкает меня в бок. Я лежу в темноте, не смея шелохнуться. Вскоре от душевного покоя и печали не остается и следа, им на смену приходит ощущение полной беспомощности. Душевный покой — зыбкое чувство, мне никак не удается обрести его снова. Я долго лежал вот так в непроглядной тьме и внезапно испытал безумное желание вернуть только что увиденный сон.
Я заплакал; и плакал, пока не провалился снова в тяжелый сон без сновидений.
Книга вторая
Лабиринты
Глава восьмая
У Омово не шло из головы обезображенное тело девочки, которое он увидел в парке. Нечто похожее он испытал во время гражданской войны, когда жил в Угелли. Ему было тогда девять лет. Однажды отец послал его за чем-то к своему приятелю. Окур и Умэ с другими родственниками ушли на ферму собирать целебные травы. Омово долго искал дом отцовского приятеля, но так и не нашел. На пути ему повстречалось огромное дерево ироко. Он остановился под ним и заплакал. Вокруг не было ни души. Неподалеку от дерева он увидел прелестную хижину кирпичного цвета. Пока он стоял под деревом и плакал, толпа людей, с заклинаниями и с воинственными кличами «Смерть ибо!», ворвалась в хижину и выволокла оттуда старика и девочку.
