Вадим Ярмолинец - Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89»
– Свержению каких устоев? – ожил Драгомощенко.
– Общественных, Сережа, – как о само собой разумеющемся сказал Гончаров.
– Так это же устои капитализма, – пожал плечами тот. – Почему мы должны за это переживать? Мы должны радоваться тому, что металлисты хотят их свергать. Они там типа революционеров. Нехай свергают!
Олежек, до сих пор стрелявший своими пуговицами то в Кузнецова, то в Гончарова, то в Драгомощенко, срывающимся голосом заговорил:
– А как насчет насилья? Как насчет похабщины, секса? Есть революция и есть сексуальная революция, которая ведет к полной вседозволенности. А как насчет группы Manowar, где герой одной композиции просто призывает к питью человеческой крови?! Как насчет разрывания куриц и питья крови на сцене Алесом Купером?
Ответом на эту сдобренную куриной кровью речь было молчание.
Нарушил тишину бородатый парень. Когда он заговорил, все посмотрели на него с удивлением. Мне сначала показалось, что он просто валяет дурака, вставляя куда ни попадя английский звук th.
– Я вхосу в сисло органисасоров сискосек в консервасории. Мы исусяли некосорые сексы популярных песен и как нам касеся, не все сексы мосно осэнивать осноснасьно. Вы, например, я снаю, крусисе на своих сискосеках песню “Роксана” брисанской рок-группы “Полис”.
– Эта песня была хитом номер один во всех музыкальных журналах мира, – со знанием дела подтвердил Олежек.
– Конесно, – согласно кивнул парень с бородой, – Но, как вы снаесе из секса, герой песни приснаеся в любви просисуске. Роксана, косорой посвясена песня – просисуска. Как бысь в эсом слусяе? Эсо се са самая всесосволеннось.
В этом кабинете слово “проститутка”, пусть даже в сильно искаженном виде, прозвучало ошеломляюще грязно.
– Не все понимают текст! – от охватившего его напряжения голова у Олежека мелко тряслась.
– Если не все понимаюс секс, со какой смысл в осборе вредных сисков? Или посему из всех вредных мы должны усраивась гонения солько на месалл? Я не являюсь поклонником эсого санра, поймисе меня правильно, но полусяеся, со вы высленяесе идеологисески вредную музыку по санрам. Саким обрасом вы сразу делигисимисируесе всех, кто слусаес месалл.
На слове “делигимисируесе” Драгомощенко закрыл ладонями лицо и затрясся от беззвучного смеха.
– Нет, это не так! – подпрыгнул Олежек, которому было не до шуток. – Песню Криса де Бурга “Луна и водка” мы внесли в список запрещенных, хотя это чистая попсня!
– А осальные крусисе?
Чтобы не расхохотаться, я вцепился в ручку и записал в своем блокноте “kruthithe”.
– Остальные крутим, потому что его “Женщина в красном” – всемирный хит.
– Как товарищ правильно вам указал, хотя не назвал это своим именем, в вашей работе нет принципа, – сказал Драгомощенко, отнимая ладони от лица, которое оказалось совершенно багровым и мокрым. – Вы творчество этого Де Бурга поделили на хорошее и на антисоветское. С этой стороны его можно слушать, а с этой нельзя. А антисоветчик – он со всех сторон антисоветчик. А я, то есть мы, на наших дискотеках крутим песни советских исполнителей или групп стран народной демократии. Потому что те же “Локомотив ГТ” или “Омега” ничем не хуже того же “Дипапл” или “Пинк Флойда”. Но главное место мы отдаем в наших программах таким исполнителям, как “Машина времени”, “Аллегро”, Алла Пугачева. И если это металл, то это наша “Ария”, даже наш “Черный кофе”. Это наша музыка, это наши артисты и, как мы уже давно выяснили, людям нравится свое. То, что они понимают. А главная задача устроителя дискотеки – создать настроение на площадке, подготовить какие-то конкурсы, викторины, шутки, и тогда западная музыка отступает. А так, чтобы одну песню можно, а вторую –нельзя, это не принципиально. Если этот Де Бург – антисоветчик, то его вообще надо гнать метлой от нашей молодежи.
– Сережа, я уже говорил об этом миллион раз. Мы живем в такое время, когда ты не можешь ограничить программу только “Машиной времени” и Аллой Пугачевой, – Гончаров подался к сидевшему напротив него Драгомощенко. – У людей разные вкусы. Одни любят синий цвет, а другие зеленый. Твои организаторские таланты тут ни при чем. Да, мне нравится Алла Пугачева. Это – талантливейшая певица, хотя не все относятся к ней одинаково и, видимо, имеют для этого определенные основания. Но при всем уважении к ней, я не могу слушать ее 24 часа в сутки. И ты не заставишь слушать ее 15-летнего пацана, которого еще и не пропустят на твою дискотеку, просто потому что он несовершеннолетний! И потом, посмотри “Утреннюю почту”, посмотри трансляции из Сан-Ремо. Идет отфильтровка лучшего! А не тотальный отказ от всего западного!
Кузнецов, явно не знающий названий групп и исполнителей, чувствовал себя неуютно среди участников начатого им разговора. Мой взгляд в этот момент встретился с его и он, приподняв руку над столом, спросил:
– Что скажет пресса?
В последнюю секунду он перевел взгляд с меня на Лену, предоставляя слово сотруднику старшей по рангу газеты.
– Я не знаю, – начала Лена, поправляя очки. – Действительно, этих музыкантов показывают по телевизору. Из чего следует, что они проходят определенную редактуру. Важно выработать принцип. Мы либо редактируем по исполнителям, либо по репертуару. Я хочу напомнить Сергею, что в отношении крупных западных писателей у нас применяется именно этот подход. Одни их романы переводят, другие – нет.
Пока Лена говорила Гончаров усиленно кивал головой, демонстрируя свое полное согласие с докладчиком и, как только Лена окончила, подхватил:
– Это – единственно правильный подход! Строжайшая редактура, Николай Иванович. И мы эту редактуру можем обеспечить.
– Что ты скажешь? – Кузнецов кивнул мне.
– Редакторы в ОМК или в институтских дискотеках могут не включать в свои программы какого-то исполнителя или песню, но дискотеки не являются единственным источником новой музыки. Главное, что на эти дискотеки попасть трудно. Их посещает относительно немного молодых людей, не у всех есть на это деньги. А магнитофон сейчас есть практически в каждом доме. Я переписал диск у Васи, Вася переписал у Коли, Витя переписал у меня. Что тут можно редактировать?
Я случайно посмотрел на Олежека – пуговицы его были широко раскрыты, губы сжаты так, что рот походил на тоненькую прорезь, в которую и копейку не протолкнешь. Бедный! Он принимал в этом процессе перезаписи самую активную роль! При этом, выполняя частные заказы в студии ОМК, он ничего не редактировал. Принцип его работы был предельно простой – целый диск – трендель, сборник – пятерочка. Знал ли об этом Гончаров? Думаю, да. Но либо закрывал глаза на левый доход своего редактора, которому платил несчастные рублей 80 в месяц, либо же тот просто что-то откидывал ему от своего левого промысла. Стоило прислать комсомольцам своего тихаря в их подвал и разместить правильный заказ, как вся эта болтовня про идеологическую редактуру накрылась бы веником. Разве что тихарю тоже бы стали записывать мелодии и ритмы зарубежной эстрады. Бесплатно, естественно.
– Позвольте вмешаться, – подала голос седая дама. – Меня не все знают, я – инструктор отдела пропаганды горкома партии Мухина Татьяна Федоровна. Я хотела бы снова вернуться к той идее, которая была высказана в начале нашей встречи товарищем Кузнецовым. Мы должны найти корень проблемы. Корень этой проблемы в нашем городе – черный рынок пластинок. Как бы они ни попадали в страну, в конечном итоге они оказываются на этом черном рынке.
– Допустим, вы разгоните его, люди будут собираться в другом месте, – сказал я, хотя, прерывая руководящего товарища, нарушал все нормы приличия. Чувствуя, что моей репутации уже нанесен невосполнимый ущерб, я дал себе волю:
– Чтобы распространять записи, сходка вообще не нужна. Записи передаются через друзей и знакомых. Этот процесс неконтролируемый.
– Мы не просто разгоним, – раздраженно оборвал меня Кузнецов. – Мы не просто разгоним! Мы конфискуем идеологически вредные пластинки. Соберутся в другом месте, снова погоним! И снова конфискуем!
– На сходняк ходит, ну пусть сто человек, а эту музыку слушают все, – я ощутил, что меня тоже стала бить дрожь. – Вы же не будете ходить к каждому человеку домой и проверять, что у него записано?!
– Ко всем – нет, но к кому надо, мы прийдем, – отрезал Кузнецов.
Мой напор вызвал у него рефлекторное стремление подавить его своим авторитетом. Соображать он был не в состоянии.
Я только покачал головой.
– Вы можете объяснить свой скептицизм? – спросила Мухина.
– Ну, смотрите, у вас, допустим, дома магнитофон есть?
Она молчала, видимо, считая, что если она ответит на мой вопрос, то мы поменяемся ролями. Начальнику не полагалось отвечать на вопросы нижестоящего товарища. А может быть, она боялась открыть свой имущественный статус. Ну, конечно, магнитофон же не был предметом первой необходимости! А настоящий партиец должен был быть аскетом. Ладно, подумал, я, сгорел забор, гори и хата.
