Вера Галактионова - На острове Буяне
– Ой! Ой, помру, – прикрыв рот варежкой, смеялась и смеялась Бронислава. – Оператором!.. Щас помру, на месте прям, и не встану…
– Чего смешного-то? – не понимал Кеша.
– Да я ничего, – присмирела Бронислава. – Пусть оператором. Я – сельская. Я любой труд уважаю… Ты мне хоть кем будь. Начнёшь оператором, а там, может, где место хорошее освободится.
– Что значит «хоть кем?»! Тебя что, и это уже не устраивает?! Быть женой оператора?!. – приостановился Кеша. – Ну, знаешь. Запросы у тебя.
– Кеш, да у нас там дядя Паша Струков работал, старичок трухлявенький. С четырьмя классами.
– …Значит, он не справлялся с современными механизмами! – посуровел Кеша. – Без надлежащего образования.
– А чего там справляться-то? – вытирая варежкой повлажневшие от смеха глаза, рассудила Бронислава. – Помёт-то чистить, что с четырьмя классами, что с высшим образованием: всякий сумеет.
– Какой помёт?! – взревел Кеша.
– …Курячий, какой же ещё, – притихла Бронислава. – Там другого нету.
Кеша свирепо оглядел её с головы до ног, крепче сжал бутылки на животе и вприпрыжку кинулся вперед, в метель, летящую сплошной стеной.
– Кеш, ты погоди, – неловко догоняла его Бронислава в снежной круговерти. – Кеш! Сапоги же у меня эти… как шагреневые прямо. Жмут и жмут…
– Сволочи! – с чувством говорил он на бегу, пряча лицо за ворот «болоньки». – Сказал же Ильшину, что я без творчества себя не мыслю? Я ему про дело. А он – про механизацию. Жирно им будет… Завтра! Завтра же – в газету! Устроюсь в редакцию, ну я ему закачу парадокс. Этому кретину. Я ему дохнуть не дам. Замучится фельетоны про себя читать, по ходу жизни. Пускай узнает, на что по большому счёту способен пишущий и беспощадно рисующий человек!
Он резко остановился, и Бронислава едва не налетела на него.
– Я тебе говорил, что я проработал весь испытательный срок в «Сельских зорях»? Ну, помнишь, я тогда ещё с Галькой-мотыгой жил? – нервно спрашивал он. – Красивая такая женьшень. С ресницами. Говорил, по-моему… У неё много ресниц было. В два ряда. Одни свои, другие наклеенные. Она в них из драмкружка пять лет назад со сцены убежала. Чтоб не отняли… С тех пор не снимает. Её не научили, как… Хлопает ими без остановки. Казёнными ресницами. Когда казённой метлой на базаре вдоль рядов метёт… Такие ресницы вдвойне глаза от пыли защищают…
– Кеш! – потянула его за рукав Бронислава. – Ну что ты весь так раздёргался-то?
Ей захотелось поцеловать его в щёку, сизую и мокрую от снега, но она постеснялась:
– Кеш, завтра всё будет хорошо. Вот увидишь!
[[[* * *]]]
Однако завтра не принесло ничего хорошего.
Седовласый редактор, высокий и сутулый, слушать Кешу не стал, а подобрал ноги в дорогих зимних ботинках под стол и сразу попросил документы. С минуту он изучал единственную запись в «трудовой». Потом вернул её и напряг морщинистые мешочки под глазами.
– Год назад вы были приняты к Сахарнову, в соседнюю районную газету, и там вас не оставили.
– Да, я в «Сельской нови». Трудился. Тоже. Успешно. Весьма! Но… Внезапно…
– Зачем? – чеканя слова, спросил редактор. – Зачем вы обещали Сахарнову проломить голову топором?
Кеша задохнулся от возмущения:
– Я? Топором? Да это не я! Он, Сахарнов, работать никому не давал, вечно заглядывал и заглядывал. Такая привычка у него, над душой стоять, когда пишут! Ребята сразу говорили. Вы их лучше спросите! Мало ли что наплетёт какой-то пресловутый редактор! Вы, как проницательный человек, не могли не заметить, что Сахарнов… Зануда он!.. Но я не мог себе этого позволить, тем более – проломить: я там был вместо женщины в декрете!
– Так, так… – барабанил редактор пальцами по столу. – Так, так…
– А Гриша Зобнин срочный материал писал и нервничал. Ну и сказал: «Если он ещё раз заглянет, я проломлю ему голову топором». А Сахарнов под дверью стоял и подслушивал. Да, у него же привычка такая, у Сахарнова, подслушивать! Причём, не левым ухом – он левым слышит, – а правым, глухим. У него в правом отит завёлся, если вам не изменяет память. Разве он не поделился с вами? Своей болью?
– Болью? В правом?
– В правом… Не я это, а Гриша Зобнин, зав отделом писем! А Сахарнов – на меня: «Я взял вас вместо беременной женщины, а вы – не соответствуете!» Парадокс!
Полное бескультурье обнаружил. Притеснил по половому признаку… И Гриша ему говорит: «Это я – вам, а не он – вам!» А он сразу к Грише поворачивается правым ухом – и принципиально не слышит!.. Это же не я был!!!
– Вы! – разоблачительно повторил редактор. – Меня о вас предупреждали. И учтите: вас хорошо запомнили не только в «Сельской нови». Вы – летун! Обыкновенный летун. Испаряющийся после первого же аванса.
– Н-ну, ёлки… У нас с Гришей просто голоса похожи! Меня же оттуда – за другое. За одну творческую смелость и за два творческих простоя! Я был не понят! А топор – это только слабый повод!.. Хотя ничего, кроме топора, этот Сахарнов, конечно, не заслуживает. И было бы, между прочим, справедливо, хряснуть его обухом по тупой башке с разными ушами… Ну, он ещё дождётся. Своего парадокса. Вот увидите, Анатолий Спиридоныч. Это я вам обещаю!.. Я, между прочим, не одного начальника сместил! По ходу жизни. За всяческое кривое исполнение прямых обязанностей! И не считаться со мной, тем более – не верить в мою искренность, я бы не советовал никому!
Редактор встал и выпрямился.
– К сожалению, у нас мест нет, – сказал он величественно и непреклонно.
– Даже беременных?.. – растерялся Кеша.
– Что – беременных?
– Мест?
– Никаких. К тому же… Своих талантов у нас некуда девать… Они подрастают, а вы… Вы нам никак не подходите. М-да, никак.
– Да вы что, совсем уже? Того? – обиделся Кеша и покрутил пальцем у виска. – Вы бы сначала поразмыслили, а зачем же наобум?! У вас ведь ответсекша – ни в звезду, ни в красну армию, и даже более того: не пришей кобыле хвост! А в отделе писем вообще сотрудника нет! Одна какая-то несчастная заведующая! Совершенно субтильная… С бедными грудями…
– Освободите кабинет! Или я вызову милицию!
Редактор положил уверенную костлявую руку на трубку телефона.
[[[* * *]]]
Шесть дней Кеша горевал, а на седьмой, после обеда, бражка кончилась. Кеша оделся и вышел на улицу. Он брёл по селу, подняв воротник куртки, вдоль занесённых снегом домов. Мелкие собачонки вились под ногами, тявкали и отбегали. С гулом проносились мимо машины, и тогда долго кололо лицо колючей снежной пылью. Стылое белесое небо нависло над селом.
Кеша свернул в переулок и засмотрелся на пёструю курицу, неподвижно стоящую на одной ноге возле навозной кучи. Прошло пять минут, десять – курица так и не шелохнулась. Только ветер слегка шевелил её перья. Кеша заинтересовался и подошёл к курице поближе. Выругавшись, он легонько пнул её, тяжёлую, как камень. Та проскользила на боку, и Кеше показалось, что она тихо зазвенела, уставившись в небо пустыми глазницами.
Румяная щекастая женщина в коротком полушубке и тугих синих гамашах, шедшая мимо с ведром золы, сказала про курицу:
– Глаза-то ворона, поди, выклевала, – и посмотрела на Кешу с любопытством.
– Не подскажете, как добраться до грейдера? – неожиданно для себя озаботился Кеша. – Далеко тут?
– Да нет… Если на лыжах, через Зыкину балку – через кедровник, так рядом. Километров сто пийсят будет, – не сразу ответила женщина с ведром. – А если без лыж, по Дикой дороге, через бор, то километров двести. Дорога только вёрткая. По кореньям вся. По пенькам… Пока доедешь, баранкой руки-то себе до плеч извихляешь, конечно. Склизко!
– А автобус как ходит?
– А никак! – засмеялась она. – Каменский к нам заворачивает. Раз в десять дней, когда не вьюжит. Через нас на Шерстобитово с ночёвкой уходит. А так он только по грейдеру туда идёт. Не через нас – мимо… А вы чего хотели-то?
– Чего я хотел? Хм. Чего хотел… – Кеша впал в глубокую задумчивость.
– Философский вопрос! – наконец оторвал он взгляд от навозной кучи. – А философские вопросы, как известно, существуют без философских ответов… Философы, если вы успели заметить, они как дети: «Что? Зачем? Почему?»
И – ни с места… Впрочем, вы не поймёте. Занимайтесь лучше вашей золой.
Он прошагал немного, думая, что женщина – ничего, справная, и оглянулся. В тот же миг она обернулась тоже и с непонятной улыбкой стала смотреть на него издали.
– …Это – если только с местными шоферами договариваться! Чтоб к грейдеру подбросили! – сказала она наконец. – Ну, им с работы отпрашиваться неохота. Потом четыреста километров руки вихлять – туда да обратно… Склизко! А чего вам надо-то? Собралися, что ль, куда?
– Чего надо?.. – задумчиво переспросил Кеша.
Не дождавшись ответа, женщина опрокинула своё оцинкованное помятое ведро и стала гулко стучать кулаком по дну, отворачивая лицо от серого облака, взвившегося по ветру.
– Скли-и-изко! – морщилась она, и стучала, уже забыв про Кешу совсем. – Ой, склизко там…
