Йоханнес Зиммель - Я признаюсь во всём
— Завтрак, мистер Чендлер. — Она поставила его передо мной. Я сел в кровати. Голова у меня больше не кружилась, только немного болела.
— Нельзя ли мне еще немного поспать?
— Мне жаль, но нет, мистер Чендлер. Так распорядился доктор Ойленглас. Ваше обследование начнется в восемь часов.
— Так-так.
— Второй порошок помог?
Я непонимающе посмотрел на нее:
— Какой второй порошок?
— Который я вам дала.
— Когда?
— Два часа назад, мистер Чендлер.
Выяснилось, что на рассвете я позвонил ей и попросил еще один порошок от головной боли. При всем моем желании я не смог этого вспомнить. Пока я пил горячий кофе, я размышлял над этим и нашел все очень неутешительным. Теперь я начал забывать и события!
— Вероятно, вы были в полусне, мистер Чендлер, — сказала медсестра. — Вы спали очень неспокойно.
— Да?
— Вы кричали и разговаривали во сне.
— Вот как? И о чем же я говорил?
— Вы все время говорили о каком-то человеке… мужчине. — Девушка, вероятно, была родом с Баварских гор, она говорила с сильным акцентом.
— И как звали мужчину?
— По-моему, Иов, — сказала она.
Это была очень глупая медсестра.
11
В семь часов сорок пять минут я сидел побритый, вымытый и одетый. Мне было очень хорошо. Пол больше не качался, головокружение почти прекратилось, головная боль была слабой. В восемь часов позвонила Маргарет и сказала, что зайдет после обеда, «Фиделю» был прекрасен, а Бакстеры передавали привет. В десять минут девятого появились Ойленглас и Вогт. На Вогте не было белого халата, вероятно, он это сделал по психологическим причинам. У меня должно было появиться впечатление, что обследование легкое и неглубокое. Оно у меня и возникло. Покуривая и болтая, мы прошли по длинным белым коридорам до двери с надписью «Лаборатория I». Это была рентген-лаборатория.
— Сначала мы обследуем ваш череп, — сказал Вогт.
В лаборатории ждал ассистент. Обследовал меня Ойленглас. Вогт стоял рядом и смотрел. Меня поставили перед аппаратом, в кабинете стало темно, загудели лампы, и Вогт вместе с Ойленгласом исчезли за защитной ширмой. Они сказали несколько фраз на своем непонятном научном языке и сделали два снимка моей головы.
— Вы что-нибудь видели? — спросил я сразу же, как только смог снова двигаться. Ассистент с пленками исчез. Вогт покачал головой.
— Нет, — сказал он.
Я глубоко вздохнул:
— Слава богу, значит, я могу идти.
— Но мы еще не закончили.
— Но если вы ничего не увидели!
— А что мы должны были увидеть?
— Ну, опухоль, — сказал я.
Пока мы шли к двери, которая вела в соседнее помещение, он улыбался:
— Вы слишком просто все себе представляете, мистер Чендлер.
— Почему?
— Потому что на рентгеновском снимке опухоль никогда не видна.
— Не видна? — Я опять почувствовал себя очень усталым. И начал мерзнуть.
— Не видна, потому что она тоже состоит из мяса, как и весь мозг.
Сбитый с толку, я смущенно молчал. Потом я понял, что именно сбило меня с толку:
— А зачем тогда вы вообще делали рентген?
— По другой причине, мистер Чендлер. Мы хотели поближе познакомиться с вашей головой, измерить давление в мозге…
— И какое у меня давление?
Он взглянул на меня немного сердито. Между тем мы вошли в соседнюю комнату, которая выглядела как кабинет глазного врача.
— Мистер Чендлер, вы не должны быть таким нетерпеливым.
— Я нетерпеливый.
— А также слишком любопытным. Пожалуйста.
— Я только хотел узнать…
— Да-да, — сказал Ойленглас, перехватив взгляд своего шефа. — Дайте нам еще немного времени, мистер Чендлер. Скоро мы сможем вам все сказать. — Он подвел меня к стулу, в помещении опять стало темно, и он начал обследовать мои глаза.
— Что это? — спросил я и показал на прибор, который он взял в руку.
— Глазное зеркало.
— А что вы им делаете?
Ойленглас посмотрел на Вогта. Вогт вздохнул.
— Господа, — сказал я. — Не сердитесь на меня из-за моего любопытства. Но я волнуюсь. И в конце концов, вы же обследуете мой череп. Я знаю, что вы не очень волнуетесь, но я-то очень. Потому что если здесь кто-то болен, то это я, то это моя о… моя… опо… — Мне сдавило горло. Я чувствовал, как мощными волнами на меня накатывалась подавленность, доходящая до истерики. Я не мог выговорить слово «опухоль», это опять началось. — Моя оп…оп… — Я беспомощно что-то лепетал, и у меня было такое чувство, что я никогда не смогу закрыть рот, чтобы это прекратить. — Да помогите же мне! — закричал я. — Скажите это слово!
— Ваша опухоль, — сказал Ойленглас. Вогт не сказал ничего. Он не смотрел на меня. Я думаю, он меня ненавидел. Богатого истеричного труса, которого ему приходилось терпеть вместе с его настроением.
— Мне очень жаль, — сказал я. — Я больше не буду вам мешать. Все из-за того, что у меня слишком богатая фантазия.
Потом какое-то время я молчал. Неожиданно оба врача стали мне чрезвычайно противны. Справедливости ради надо добавить, что, похоже, я тоже стал им очень противен. Ойленглас подвигал глазное зеркало перед моим лицом туда-сюда и попросил меня посмотреть вверх, вниз, вправо и влево. Иногда луч света из скрытого где-то в зеркале источника направлялся мне прямо в зрачок и неприятно ослеплял меня. Это был, должно быть, очень яркий источник света, и его особенность заключалась в том, что я не мог его видеть.
— Гм, — сказал Ойленглас после долгой паузы. Затем он встал и передал зеркало своему шефу. Обследование началось по новой. На этот раз Вогт просил меня смотреть вверх, вниз, вправо и влево. Он приблизил свое лицо к моему и оказался всего в нескольких сантиметрах от меня. Он вглядывался в мои глаза. Особенно тщательно он обследовал левый глаз. Похоже, на завтрак он ел что-то с чесноком. Потом он встал и о чем-то переговорил с Ойленгласом. Из всего, что я слышал, я ясно запомнил только одно выражение — «застойный зрачок». Я запомнил его, чтобы потом посмотреть в словаре, что оно означает. Через две минуты Ойленглас повернулся ко мне и предложил сигарету.
— Спасибо, — сказал я. Мы все закурили. У меня было ощущение, что эта внимательность Ойленгласа — плохой знак. Похоже, он нашел что-то у меня в глазах и считал, что я заслужил сигарету. Но я стиснул зубы и промолчал. Я больше ничего не спрошу! Вогт, который что-то записывал, неожиданно с расположением посмотрел на меня.
— Спасибо, — сказал он, улыбаясь.
— За что?
— За то, что вы не задавали вопросов.
— О, пожалуйста, — сказал я.
— Как вы себя чувствуете?
— Хорошо. — Будь я проклят, если я что-нибудь спрошу.
— Еще слишком рано что-нибудь констатировать. — Вогт погасил сигарету. — Определенные признаки указывают на то, что ваш мозг возбужден. — При этом он пристально посмотрел на меня, чтобы понять, как отреагирует на это сообщение интеллектуал-неврастеник Джеймс Элрой Чендлер, трусливый истерик, который хорошо платит, и он, вероятно, с удовольствием посмотрел бы, как я задрожал. Но я не задрожал. Я не доставил ему этой радости.
— Так-так, — сказал я и весело улыбнулся. Во всяком случае, я надеюсь, что то, что я изобразил, было веселой улыбкой.
— Чтобы окончательно убедиться в безопасности, сейчас мы быстро сделаем электроэнцефалограмму, — сказал Ойленглас.
— Сейчас?
— Если вас это устраивает.
— Меня все устраивает, — сказал я и опять весело улыбнулся. Они еще меня узнают.
12
Станция, на которой делали электроэнцефалограммы, находилась в подвале и состояла из трех помещений. В первом у окна сидела молодая женщина-врач и пила кофе. Она была довольно высокого роста, в больших модных очках, и у нее были черные волосы с белыми крашеными прядями.
— Доброе утро, доктор Ройтер, — сказал Ойленглас. — Это мистер Чендлер.
Я протянул ей руку. Она улыбнулась, обнажив крупные зубы:
— Я смотрела ваш последний фильм, мистер Чендлер.
— Какой?
Она назвала фильм, для которого я шесть лет назад я написал сценарий, семейная комедия для Кэтрин Хепберн.
— Это не последний мой фильм.
— Но он как раз недавно шел в Германии.
Я сел на стул, который она мне придвинула.
— Он вам понравился?
— Мне он показался отвратительным, — сказала она и занялась различными техническими приборами.
— Ничего страшного, — сказал я и улыбнулся ей. Она улыбнулась в ответ, подходя ко мне. В руках она держала широкий плотный резиновый бандаж.
— Пожалуйста, закройте рот, мистер Чендлер.
Я закрыл рот.
Она закрепила бандаж у меня под подбородком и стала поворачивать его вверх — так, чтобы он мог скользить по волосам. Ойленглас и его шеф, разговаривая вполголоса, медленно перешли в соседнюю комнату.
