Алексей Алёхин - Голыми глазами (сборник)
Десять лет спустя
маленькой Жанне французской из отдела виз
Провинция
великие кунсткамеры цивилизации
арль ним авиньон оранж
разбросаны на пятачке в охвате пригородной электрички
в маленьком храме
сельская дева мария грустит в каменном веночке
со звездочками европейского сообщества
испытав нашествие варваров на мотоциклах
средневековый город кажется вымершим
и только звяканье обеденной посуды из-за ставен
выдает присутствие обитателей
в окна автомобиля
порывами заносит фиолетовый запах лавандовых полей
тут даже женские трусики
вероятно пахнут лавандой впитав ее запах
среди белья в шкафу
или во время прогулок
Городок мелкими буковками
десять лет спустя
париж не казался уже иной планетой
за эти годы и москва вернула себе облик города
победней побезалаберней погрязней
но европейской столицы
иное дело населенные пункты из тех
чьи имена наносят на карты мелкими буковками
быть может главное преступление коммунистической орды
в истреблении русской провинции
она не кишела изобилием
но даже в захудалом городишке имелся свой богатей
и время от времени он жертвовал то на храм
то на картинную галерею
то на мостовую и фонарь на площади
варвары скачали все деньги в одну казну
и обнажили повсеместно дно жизни
в мерзких лужах и уродливых пыльных колдобинах
оно не скоро зарастет
о французские городки!
с нарядными домами и геранями на окнах
с каменным фонтаном у автобусной станции
с тремя ресторанчиками и кафе
аптекой цветочной лавкой и антикварным магазинчиком
с маленьким чешуйчатым ящером готического собора
на главной площади
украшенным комиксами страстей христовых
на свеженьких витражах
с домом священника в розах и плюще
и розовощекой французской бабушкой в золотых очках
бросающей внучке полосатый мячик в крошечном
райском саду
при входе в общественное заведение
с выведенной готическими буквами надписью «туалет»
я мысленно представил райцентровский сортир
в похабных граффити
с инфернальными дырами в коричневой жиже
и мигом позже
грустно отражался в обступивших меня зеркалах
бесконечной чередой очкариков
замерших в позе фонтанного мальчика перед
белоснежной раковиной писсуара
Старое метро
из-под клепаных сводов
прогрохотать в стареньком вагоне
по железным мостам
приходящимся близкими родственниками эйфелевой башне
над улочками
с приветливо раскинувшимися столиками кафе
сегодня я видел в метро
двухметрового негритянского вождя в полном облачении
он походил на уитмена
только вместо стихов
с ним чернокожий табор гарема:
«сами мы люди не местные
наши вещи на сен-лазарском вокзале…»
Лувр
толпа перед Джокондой
это лучшее место в Париже
чтоб воровать кошельки
а в остальном тут пустынно
расписные футляры мумий
выстроились рядком вроде гигантских матрешек
и в одиночестве
орудует в своей мясницкой
одутловатый Рубенс
Ситэ
с надстройкой Нотр-Дам похож
на каменный парусник плывущий к Господу
в языках зелени
захлестывающей с бортов
Парижские тайны
молодой посетитель кафе
с блокнотом в клетку возле чашки остывшего кофе
с замершим в руке пером
и невидящим взглядом поверх голов —
поэт споткнувшийся на строке?
или клерк припоминающий мелкий неучтенный расход?
Закат Европы
горшок с ресторанным деревцем прикован цепью
чтобы не унесли
маршал Ней
разметав позеленевшие фалды
беззвучно орет перед «Клозери де Лила»
зазывая зайти
в знаменитый пивной ресторан в стиле модерн
вселился «Макдоналдс»
пухложопые негритянки роются в тряпках в «Тати»
задумчивые русские
мысленно перемножают ценники в соответствии с курсом
возле китайского ресторанчика
где Данте сочинял «Божественную комедию»
предлагают секс-картинки для женщин
заблудившись в каменном лесу собора
бродит по усыпальнице нумерованных
французских королей
маленькое стадо туристов с пастырем
расталкивая зевак
проходит нагая женщина Майоля
покачивая бронзовым бедром
хоть кто-нибудь
пожалуйста переведите ей на евро…
Утро Европы
мне довелось
поприсутствовать при беседе Эйфеля с Эдисоном
в кабинете на верхотуре башни
железная балка наискось проходила над головой
дочь строителя угостила нас чаем
а великий изобретатель продемонстрировал фонограф
«у Мэри был барашек…»
вот только лифтер в зеленом камзольчике
не запомнил меня
Марсель – Экс-ан-Прованс – Арль – Авиньон – Лион – Луара – ПарижИюль – август 1999Два этюда
Французская живопись
…Едва светало. Наощупь нацепив очки, я потянулся взглядом к циферблату каминных часов, но по дороге скользнул в белеющий проем окошка.
Оно было распахнуто в предутренний полумрак.
Оттуда смотрел совершенно вангоговский, но как бы успокоенный после его смерти уголок сада.
С крутым поворотом дорожки, усыпанной мелкой, даже во тьме разноцветной галькой.
С ритмически отмечающей ее изгиб чередой больших цветочных ваз на низеньком каменном барьере.
С темным столбом кипариса и чуть более светлой массой кустов позади.
С неистово мерцающими в сумерках белыми и красными цветами, усыпавшими ближний куст.
И с обрамляющим все грубым песчаником глубокого крестьянского окна, оказавшегося в роли живописца, вырезавшего эту безукоризненную композицию из теплого, стрекочущего цикадами и пахнущего травами хаоса южной ночи.
Пришелец
Я был разбужен.
Солнечным, едва тронутым предстоящим зноем прованским утром среди облепленных виноградниками холмов, в доме, еще по-ночному благоухающем старым деревом и корзиночками с лепестками, расставленными по каминам и пузатым буфетам.
Я был разбужен пришельцем из иной цивилизации – грубым вторжением в этот покойный цветущий мир трескучего голубого трактора, вздумавшего в столь ранний час опылять подступившие к самому дому виноградные шеренги.
Он рычал и ворочался в рвущейся под его напором кисее безмятежного утра, поводя растопыренными, отвратительно трясущимися гофрированными патрубками, окутанными клубами яда.
И сам был отвратителен, как выросшее до невероятных размеров насекомое – вроде тех, с которыми боролся.
Пертюи1–2 августа 1999Концерт для Улугбека с оркестром
Перевод с узбекского
Я побыл в гостях у четырех эмиров.
Под небом, разглаженным горячим утюгом, без единой морщинки.
И научился различать сорта дынь и полуденных теней: бухарских, кокандских, ходжентских.
В солончаках вились кольцами змеиные следы пересохших рек.
Даже птицы не могли летать от жары.
По кривым раскаленным улицам ходили продавцы подслащенной, пахнущей арыком воды.
Грустили в тени чинары зеленые «жигули» в золотых туземных галунах и эполетах.
За глинобитными дувалами покрикивали петухи.
Прямо из розовой стены торчала вбок рука дерева с растопыренными черными пальцами.
Мальчишки вычерпывали из ила рыбок в спущенном на очистку пруду.
За толстой деревянной решеткой медресе резались в пинг-понг будущие муллы.
А ночью громадные изразцовые мечети с высокими порталами напоминали в профиль сфинксов, улегшихся под бухарскими звездами.
Обсыпанный табачным пеплом академик в узорчатой тюбетейке, усохший и скрюченный, как полежавший на солнце моллюск, тщетно пытался, вертясь в своей раковине на потертой подушке, растолковать мне значение рассыпанных по черепкам письмен.
Зато жирный и ленивый торговец в мебельной лавке, вечно дремлющий в уже засалившемся непроданном кресле, пробудившись, объяснил мне смысл жизни, прихлебывая остывший зеленый чай.
Смысл отыскался в каких-то мимолетных пичугах, гнездящихся в растресканном резном кирпиче усыпальниц.
В ташкентских тюльпанах, таких крупных, алых и крепких, что хотелось их схрупать, как яблоко.
В бухарских улочках, столь узких, что щека чувствует тепло, отдаваемое нагретой за день стеной.
