Н. Денисов - Арктический экзамен
— Нет, пошто замысловато? Сам хорошенько задумайся, Пантелеич. Тебе решать — судить ли, миловать ли? Ты все же должностное лицо… Но будь я помоложе, скажу по совести, сам бы поступил, как те ухари.
— Ну спасибо, Никифор, за откровенность, спасибо, — опять помрачнел бригадир. — Я, пожалуй, съезжу на озеро сам, посмотрю своими глазами.
— Чё смотреть? — проговорил старик. — Вот она снасть, любуйся.
— Нет, все же съезжу…
— Я с вами, дядя Ваня! — попросился Витька.
В дороге Чемакин опять задумался, лениво понукал Егреньку, и умный конь, которому досталось уже отмахать более десяти верст, привычно бежал знакомым путем.
Чемакин понимал, что он, бригадир государственного лова, обязан до конца быть твердым и последовательным, «гнуть свою линию» — выполнять волю рыбзавода. По этой «линии» он, представитель завода, обязан помочь скорректировать будущий план предприятия. И он знал, что доложит честно: есть на Белом рыба! И что будущим летом завод пришлет сюда крепких ребят с карабинами — рыбоохрану, которая выдворит с озер нефедовских и еланских мужиков со всеми их сетями и ряжевками, что кормили еще и их дедов и составляли, может быть, весь смысл жизни в этом урманном захолустье. Так случилось уже в других местах, и Чемакин всякий раз глубоко воспринимал это с чувством виноватости.
Из задумчивости его вывел Витька, он сидел рядом, прислушиваясь к ритмичному поскрипу полозьев.
— Дядя Ваня, зачем они так с нами? Мы тут договорились с парнями, что все равно отыщем бандитов.
— Ну — ну, Виктор, — усмехнулся бригадир, — так уж и «бандитов».
— А как иначе? Правда ведь на нашей стороне.
— Правда? — встрепенулся Чемакин, пытливо посмотрев на парнишку. — Я вот сам никак не пойму: на чьей она стороне, правда? В твоем возрасте, конечно, у правды четко обозначены границы. А как покрутит — помелет тебя жизнь, начнешь задумываться. Правда, она всякая бывает.
— Ну и какая ваша правда, Иван Пантелеевич? — нахохлился Витька. — Потакать бандитам?
— Ну беда! Опять его голыми руками не бери! Ты где рос, не в деревне разве? В деревне. Чем у тебя родители занимаются? Наверное, отец механизатор?
— Все равно, дядя Ваня, — перебил Витька.
— После работы, наверное, сети на озере ставит?
— Да некогда ему…
— Тогда другие…
— Правильно, у нас деревня большая, и озера сразу два, лодка у каждого есть.
— А в Нефедовке? Тут та же история. Старичонки себе летом на уху ловят, ну продадут соседу ведро рыбы — так ведь соседу, не чужому дяде с другой планеты. И мы их, понимаешь, начинаем подрубать под корень. Устои, Витя, нарушаем, что веками сложились здесь. Вот что меня беспокоит, да разве одного меня… Что, ты думаешь, будет на Белом после нашей разведки? Культурный водоем рыбзавод организует, а старичкам скажут: не смейте ловить, это государственное. Попрут наших старичков.
Витька удивленно посматривал на бригадира: никогда еще никто не заводил с ним подобных разговоров. Сердцем почувствовав справедливость слов Чемакина, он силился осмыслить противоречивость его суждений, никаким образом не вязавшихся с представлением об их деле, которым, терпя лишения, занимается бригада.
— Только ведь и мы ловим для людей, а значит, для страны. Чем больше поймаем, страна богаче будет.
— Ну, а разве дед Никифор, Афанасий Соломатин, а скотник Кондрухов — не страна?
Егренька перешел на шаг, и спорящие в розвальнях не обратили на это внимания.
— Ну, дядя Ваня, — продолжал удивляться словам бригадира Витька. — Задали вы мне задачу! Нелегко вам, наверное, работать с нами!
— А она, задачка-то, и для меня не из простых… Недавно я узнал одну любопытную деталь: на внутренних водоемах рыбаки наши вылавливают что-то около трех миллионов тонн рыбы. За точность не ручаюсь, но интересно, что половину этих тонн добывают частники вроде Афанасия Соломатина. А мы хотим отлучить Соломатиных от исконного промысла. А дети наши и совсем забудут, чем отцы занимались. Да — а. Душа болит, Витя… Отлучить — значит, сколько потерять рыбки, что имеет сейчас государство? Это-то тебя должно убедить, юноша!
— Да, Иван Пантелеевич! Такого вы мне наговорили сегодня!
— Ничего, — спокойно сказал Чемакин. — Я ведь понимаю, плохого за душой у тебя еще нет, так что постигай, думай. Много еще синяков соберешь, наушибаешься вдоволь, да лучше пораньше, в эти годы… Пошел, — прикрикнул он на коня. — Между прочим, Соломатины-то уезжать собрались.
— Да-да, — не понял Витька последних слов бригадира, отвечая невпопад.
И опять двое в розвальнях углубились в раздумья. И так ехали, пока конь не вынес их на широкую равнину озера — голого и отчужденного.
7Затаилась, замрачнела Нефедовка, чувствуя и вину, и неловкость перед рыбаками. На улице при встрече с приезжими бабы, надвинув платки, не глядят парням в глаза. Те на двух подводах возят на ферму сено. Егреньку и вороную кобылку Чемакин с Анатолием погнали на завод, погрузив порубанный невод. Сколько они проездят, неведомо. Как там решат на рыбзаводе: новый дадут иль придется ремонтировать свой? А ремонт одним днем не обойдется.
Перед отъездом Иван Пантелеевич Чемакин, внешне спокойный и сосредоточенный, встретив хромавшего к базе Батракова, сам предложил использовать на подвозке сена своих лошадей и незанятую молодежь — нечего, мол, им дурака валять, пусть поработают! Батраков сильно обрадовался, потому что трактор с санями из Еланки все не шел, а возле базы осталось сена всего ничего — стожок, который восемьдесят коров сметут за три дня.
— Я ребятам и наряды выпишу, — сказал, благодаря, Батраков. — Ты уж не обижайся, Пантелеич, сам маюсь: кто бы это мог? Не одни наши утворили…
— Что теперь! — успокоил его Чемакин. — Дело понятное. В прошлом году на Большом Подрезном наши тоже неводили, так всю снасть с инструментом ночью в майну побросали местные мужики. Те, правда, предупреждали: не лезьте, мол, на домашнее озеро! Да и правда, мало полевых, таежных! А тут промысловики давай тоннами черпать. Мужики в сельсовет, в райисполком, да куда там — озера-то все рыбзаводские…
Батраков похромал дальше. А Чемакин, кинув в розвальни тулуп, дал Толе команду трогаться.
— Туды вашу махры! Но! — присвистнул Толя и свернул кобылку за огороды, к лесной дороге.
Затаилась Нефедовка. Одному Лаврену Михалеву горя мало. Блудит, скрипит тросточкой, отбиваясь от собак, баламутит народ.
— Пелагея, — стучит он тросточкой в один ставень, — выйди, Пелагея, дело есть!
Выходит женщина, на плечи жакетка наброшена.
— Чё понадобилась?
— Не видала, тут теленок не пробегал — на веревочке, красненькая шейка?
— Какой теленок! Каво собираешь, бесстыдник старый! — и хлопает за собой дверью.
— Не глянется, — скрипит по снежку Лаврен и идет дальше. Он свернул бы к Никифору, посидели бы по-стариковски, но нет сегодня Никифора, с утра угрюмо наладился в лес, подпоясался патронташем, только его и видели. Парни — постояльцы не приставали с расспросами, под руку охотнику вопросов не задают, да и сердит был дед.
Не хочется Лаврену и на базу шлепать, где в тепле кормозапарника собирается кое — какой народ и можно скоротать часок за разговорами. И Лаврен топает домой. Дома старуха да постоялец Игнаха Яремин, колготной мужик, неприветливый, но деться некуда, и ставит Лаврен тросточку в угол у крылечка.
Игнаха сидит на голбчике подполья, обрабатывает на круглой деревянной болванке ондатровые шкурки. В ногах стоит тазик, где кровенеют ободранные тушки зверьков с длинными, похожими на плоский подпилок, хвостами.
— Пакость какая, — морщится Лаврен, проходя в передний угол. — Как ты, Игнатий, не брезгуешь?
— Ничё, ничё, — бурчит Игнаха. С вечера, пока рыбаки совещались у Соломатиных, как быть с неводом, он успел до густой темноты расставить на озере по примеченным хаткам капканы. И теперь носит добычу. Где он взял капканы, Лаврен и додуматься не мог, да уж где-то раздобыл.
— Говорят, американцы в пищу их потребляют, — Лаврену хочется завязать разговор, но Игнаха сосредоточен, боится проскрести ножом шкурку.
— Да — а, — опять скрипит на лавке Лаврен. — Не те охотники пошли, все норовят, что поближе лежит, взять. Птицу перехлестали, одно название — птица. Летит, понимаешь, чирок, мозоли под крыльями набил, а в него стволов, как на Орловско-Курской дуге. И палят, и палят!
— А ты-то, Лаврен, тоже, поди, охотник? — оживился Игнаха.
— Случалось, как же! Раньше, бывало, птицу связками носили. Несешь пару гусей, как пару баранов.
— Не плети! — не выдержала в горнице старуха.
— Было. Помню, как сейчас: торкнул я на Тургановом болоте из обоих стволов, да как пове-ел, чтоб ты думал? Полтабуна положил. Остальные подранками в широкопер пропадать пошли. Вот какая охота была! А этой пропасти не знали, экова дива!
