Пилип Липень - История Роланда
Он воодушевлённо взмахнул рукой, задел тарелку, и горячий густой борщ вылился на его белоснежную рубашку. Папа охнул, Хулио подавился конфетой, а мама бросилась за полотенцем. Сосед же, сверкнув глазами, вскочил и с размаху ударил кулаком в молочник со сметаной. Брызнули фарфоровые осколки, сметана на скатерти смешалась с кровью. А он, бледный и стремительный, выбежал вон, не слушая наших тревожных криков и увещеваний.
Больше он не показывался. Двери не открывал, на звонки не отвечал. Из его дома время от времени доносились то безысходные стенания и демонический рык, то стоны наслаждения и ангельское пение. А в одну из последующих ночей мы проснулись от треска и яркого света, озарившего комнату. Мы столпились у окна и с минуту наблюдали солнечной силы сияние, исходившее из соседнего двора; а потом вдруг возник мелодичный звук, как будто от огромной струны, и вспыхнуло – ослепительно лазурно.
34. Истории безоблачного детства. О самом глупом человеке
Как-то раз в начале июля к нам в город приехал аттракцион «Впервые: Самый Глупый Человек На Свете». Пропустив несколько дней, чтобы стало меньше народу, мы с братиками отправились смотреть. Невысокий зелёный шатёр, немолодая билетёрша в джинсах, с маленьким кассовым аппаратом на шее. Она приподняла полог, и мы, пригнувшись, вошли. Сверху горела слабая лампочка, стоял стол, стоял стул. Он полулежал на кровати, весь в подушках, русоволосый, с бородкой, с печальными глазами. А говорить с ним можно? Говорите, но не долго.
– Привет! – сказали мы.
– Привет, – ответил он просто.
– Как тебя зовут?
– Саша.
– Сколько тебе лет?
– Двадцать восемь.
– Ты знаешь, сколько будет два плюс два?
Он взглянул на нас с укоризной, коротко вздохнул и отвернулся. Хватит, шепнула билетёрша, он устал. Мы тихонько вышли. А что он любит? Можно ему что-нибудь вкусненькое купить? Билетёрша отвечала, что можно принести мармеладу. Мы сбегали за мармеладом, и, приникнув ушами к брезентовым стенкам, слушали, как она бренчит мисками, невнятно уговаривает его и утешает. Потом появились ещё зрители, и мы, попрощавшись с билетёршей, побрели домой. Нам было грустно, неловко и стыдно, как будто мы были в чём-то виноваты.
35. Истории безоблачного детства. О бесценном даре
Когда мы с братиками перешли в очередной класс, уж не помню в какой, наверное, в пятый, у нас появились два новых предмета – геология и биография. Учителя нам выделили необычайно кроткого и умильного, бывшего аббата, урождённого пуэрториканца, обладателя удивительно синих глаз, сразу располагающих к себе. Сеньор Рунас одевался скромно и строго, в чёрный чесучовый костюм, и лишь по пятницам позволял себе освежить его дикой гвоздикой в петлице. Кроткий, но вспыльчивый! И мы обожали его дразнить при каждом удобном случае.
– Дети! Дети мои! – например восклицал он, вдруг со слезами восторга прерывая чтение Иоанна Златоуста. – Жизнь – это бесценный дар! Понимаете ли вы?..
– Нет! – отвечали мы, тут же напуская на себя мрачный вид. – Жизнь – дерьмо. Потому что она рано или поздно кончается.
– Ну так что же, что кончается? – отвечал он терпеливо. – Представьте, что некто дал вам покататься на невероятно спортивном велосипеде? Разве вы не прокатились бы с благодарностью?
– Нет! – отвечали мы упрямо. – Если не можешь подарить насовсем, то нечего и давать!
– Но зачем вам велосипед насовсем? – отвечал он нетерпеливо. – Ведь вам рано или поздно надоест на нём кататься!
– Неважно! – отвечали мы с вызовом. – Если мы будем знать, что велосипед рано или поздно отберут, это отравит нам всё удовольствие!
И тогда он вспыхивал, взрывался, швырял книжку на стол и со свирепым рыком мчался к нам, с намерением таскать за вихры и обрывать уши. А мы, визжа, хохоча и опрокидывая парты, уворачивались от него, выбегали из классов и прятались в женском туалете, туда он войти не смел.
36. Истории безоблачного детства. Об упреждающей археологии
Однажды в августе, гуляя по улицам, мы увидели человека, рывшегося в синем мусорном баке. Он перегнулся через край бака и, стоя на цыпочках, нащупывал что-то в глубине. Мы сразу подумали, что это нищий бродяга – мы знали о нищих и бродягах по книгам и папиным сказкам. Мы собрали по карманам, у кого что было – леденцы, орешки, жвачки – приблизились к нему и протянули дары. Он не замечал нас, и Колик дёрнул его за фалду. Человек с кряхтением распрямился и повернулся к нам – круглолицый, остроносый, в маленьких очках.
– Вы что? – сдержанно возмутился он при виде милостыни. – Я не бомж! Я археолог!
Но леденцы, орешки и жвачки тем не менее взял и спрятал в мешок.
– Настоящие археологи не роются в мусорках! – сказали мы.
– Да, обычно я роюсь на свалке. Сейчас просто мимо шёл и решил заглянуть.
– Настоящие археологи ведут раскопки в пустыне!
– Ха-ха, – засмеялся человек. – Ваши настоящие археологи – глупцы! Копают, разгадывают иероглифы, строят теории, пыжатся – а ведь всё так просто! Не надо ни рыскать по пустыням, ни рыть – все ответы у нас перед носом. Смотрите, вот ночной горшок, вот сношенные кеды, вот банка от кильки – они превосходно сохранились и говорят о цивилизации намного больше, чем какие-то тысячелетние черепки! Я рассматриваю, фотографирую, интерпретирую и заношу все находки в каталог. Поверьте, мой каталог несравненно богаче и обширнее любых музеев! Я – упреждающий археолог. Моя работа, пусть и простая, несоизмеримо значительнее потуг этих «настоящих археологов». Подумайте: через тысячу лет, когда горшки, кеды и банки истлеют, мои труды будут иметь величайшее значение для науки!
Мы с братиками так прониклись идеей упреждающей археологии, что тут же пригласили учёного к нам домой и проводили его в сарай, где хранился семейный хлам. Под его неутихающие восторги мы наполняли огромный старый чемодан остановившимися будильниками, дырявыми тапками, чайниками без носиков, пробитыми велосипедными камерами, сгоревшими утюгами, поцарапанными дисками и запиленными пластинками. Уходя, растроганный археолог пообещал упомянуть нас в примечаниях к своей будущей монографии – за неоценимый вклад в науку.
37. Истории безоблачного детства. О бескомплексной жизни
Среди наших соседей, кроме личностей странных, подозрительных и откровенно опасных, иногда попадались и образцы положительности. Таких мы с братиками не любили, считая их скрытыми мерзавцами, а очередного соседа в доме с круглыми трубами невзлюбили особенно – за правый пробор, за светло-серый костюм, за сына-студента с планшетиком, за жену в жилетке, но сильнее всего за то, что он бегал по утрам. Сосед завёл несносный обычай обегать свой сад четыре раза, потом выбегать в город ровно на полчаса, а потом снова обегать сад четыре раза. Несколько дней мы терпели, наливаясь гневом, а в понедельник утром обстреляли его из-за забора морковными огрызками.
Он остановился и удивлённо вертел головой, а мы холодно рассматривали его упругие кроссовки, мускулистые голени и шорты с лампасами.
– Детки, – сказал он, заметив наконец нас, – вы не подумайте!
Мы тяжело молчали, давая ему понять, что уже подумали.
– Знаю, знаю. Но на самом деле в гробу я видал это всё! Просто у меня идея.
Идея нас заинтересовала, и мы позволили ему продолжать. Идея соседа основывалась на том, что человек подвержен образованию негативных психических комплексов не только в детстве, но и во взрослой жизни.
– Принято считать, что у ребёнка ранимая психика, а у взрослого – твёрдая и грубая. Какое заблуждение! Вот посмотрите, какой я нежный – крикните мне в ухо что-нибудь.
Сосед наклонился к забору и прижал ухо к щели между досок. Мы бросились и наперебой завопили: «Упырь!! Упырь!!» Он вздрогнул, распрямился и показал на свой глаз, который начал неравномерно дёргаться.
– Видите? Вот и комплексы тоже, их заработать проще простого! Станешь шизиком или маньяком каким-нибудь – и попробуй потом вылечись. Я считаю, что до пятидесяти как минимум нужно беречься. А беречься – это значит жить без потрясений, средней жизнью, как принято. Семья, работа и всё такое, понимаете меня? А уж потом, после, когда психика устоится… Уж потом можно разгуляться!
Он помахал нам и продолжил забег, мелькая рифлёными подошвами. Объяснение звучало убедительно, и мы зауважали соседа – идейные нам нравились. А больше всех проникся Толик, именно тогда он и начал вынашивать планы по своей будущей бескомплексной жизни. И даже когда соседская семья в одну из ночей загадочно съехала, и поползли мрачные слухи, Толик не разочаровался.
38. Истории зрелости и угасания. О Толике
Толик вырос русым, приземистым мужчиной: жена, две дочери, три комнаты, ситроен, сенбернар, инженер, благополучный животик. Вроде всё достойно, но он внутри тосковал. Чуть выпив – начинал невнятно жаловаться. Что тебе не так, Толик? – спросишь. Да мне бы, говорит, в небо! И блестит пьяной слезой, крутит пуговицу жилетки. Он любил носить шерстяные жилетки и рубашки в мелкую клеточку. Мечтал летать – править огромным серебряным лайнером. Представлял свои большие надёжные руки на штурвале. Щёлкать ухоженным ногтем по манометру. Второму пилоту – советы бывалого. Не робей, юнга, это просто воздушные вихри. Я ему говорю: брось, Толик, на кой тебе это надо? Пилоты плохо кончают, Толик. А он не унимается: остро отточенный карандаш, карта, линия курса. Крепкий кофе, барометр красного дерева. Небрежный взгляд на хронометр. Рубка. Непринуждённо сбегать по винтовой лестнице. Выходить на палубу в белоснежной фуражке. Туууууу! Пар из труб. Толик, Толик, это уже не самолёт, а пароход! Эх, Ролли, до чего ж ты приземлённый человек... Приходила жена, две дочери и сенбернар, усаживали Толика в ситроен, увозили домой. А он, развалясь на заднем сиденье, мечтал плавать.
