Воле Шойинка - Интерпретаторы
— Опасаюсь, что так.
— А теперь у меня нет ничего, кроме правды. Только правду я вижу теперь, денно и нощно следя за живыми. Бот поэтому... Погодите-ка, я сниму... — Он снял бюстгальтер. — Теперь вы довольны?
— Мне все равно. Я напомнил вам вашу собственную философию. Сам я люблю одеваться.
— Вы были правы. Теперь я доволен. Не давайте меня хоронить в одежде. Даже саван не нужен.
— Я понял. Саван не делает покойника.
Сэр Деринола важно кивнул и заморгал, удаляясь внутрь гардероба.
Трудно поверить, что сэр Деринола мертв. Когда Саго подал заявление и стоял на собеседовании перед членами редсовета, баронет деликатно, по-джентльменски довел его до белого каления. Невероятно, что он не только получил тогда работу, но и продержался на ней до сих пор. Не только сэр Деринола, но и вся «Индепендент вьюпойнт» была против его сотрудничества в газете. Все, за исключением посыльного Матиаса. Этот Матиас оказался добрым пророком. А когда Саго приняли на работу, Матиас чудесным образом усаживал его за письменный стол и спасительно удерживал в рамках приличия. Вернее, Саго брал Матиаса в плен и приказывал ему:
— Ну-ка, злодей, удержи меня в рамках приличия!
Это Матиас заставил Саго дождаться собеседования, и в благодарность Саго послал его за парой пива в свой первый рабочий день.
— Закрой дверь, Матиас, — он взял у него бутылки и наполнил свою кружку. — А эта бутылка тебе,
— Благодарю вас, сэр, — сказал ошеломленный Матиас и заспешил к двери.
— Куда это ты? Садись. Боюсь, тебе придется пить прямо из горлышка. Кружка у меня одна.
— Ога, можно я выпью в столовой?
— Чего ради? Я хочу, чтобы ты пил со мной. Может, мое присутствие мешает тебе насладиться пивом? Я знаю, ты человек щепетильный.
Матиас обьявил о своей любви к Саго.
— В таком случае не сиди на краю стула. Будь как дома. Не стесняйся. Мне хочется с тобой поговорить.
— Ога, потом, а то вдруг кто теперь куда пойдет. Посыльный в газете не может сидеть.
— Я здесь новый человек, и кто-то должен ввести меня в курс дела. — Матиас кивнул. — Так вот я тебя и мобилизую. Пей, Матиас.
— Да, сэр, — покорился Матиас.
— И перестань говорить мне «да, сэр».
— Да, сэр. Простите, ога.
— Ладно, не забывайся.
— Да, сэр.
Саго передернуло, и Матиас простодушно расхохотался.
— Вам надо терпение, ога, на все нужно время.
Саго вытащил из портфеля толстую переплетенную рукопись.
— Итак, Матиас, встреча с тобой — первая удача с моего возвращения на родину. Если бы не ты, я никогда бы не получил здесь места, и если я сколько-то продержусь на нем, это будет тоже исключительно благодаря тебе.
— Как это, ога?
— Именно это я тебе хочу объяснить. Видишь ли, мы с тобой — родственные души.
— Души? Ога, я еще не душа.
— Матиас, служебный этикет не позволяет мне просить, чтобы ты звал меня просто по имени. Но «ога» звучит так же скверно, как «да, сэр».
В голосе Матиаса появилось беспокойство:
— Но, ога, как же тогда? Как-нибудь надо вас называть.
— Зови меня мистер Саго.
— Хорошо, сэр.
— Как я уже говорил, Матиас... ах да, ты не знаешь, что такое родственные души. Так вот, это значит, что мы с тобой смотрим на все, так сказать, одними глазами.
— Да, может, и так.
— Ты помнишь, что было, когда я пришел на собеседование?
— Не понял, ога. — Саго медлил с ответом, и глаза Матиаса вдруг широко раскрылись. — Может, вы хотите сказать про уборную?
— Совершенно верно. — Саго раскрыл рукопись. — И чтобы объяснить тебе ход моих мыслей, я прочту отрывок из философской речи, с которой я выступил в университете. Я буду читать тебе понемногу каждый день, и если что окажется непонятным, задавай мне вопросы. А если нам удастся обратить в свою веру еще кого-нибудь, мы будем устраивать обсуждения.
— Да, сэр.
— По идее это должно было стать частью моей диссертации, но профессора забраковали тему. Вероятно, нашли ее слишком изысканной. Мне нужен друг, Матиас, потому что, когда я вернулся сюда, я почувствовал, что мне не на кого положиться. Так вот, если мы будем ежедневно читать мой трактат, то есть сделаем его своей Библией, он даст нам силы и утешение. Надеюсь, ты человек верующий?
Матиас мрачно кивнул, и Саго вновь указал ему на бутылку:
— Пей, Матиас, это помогает. Пиво способствует пониманию.
Матиас покорно выпил; он косился на дверь и не мог понять, что происходит. Голос Саго призвал его к вниманию.
— Видишь ли, Матиас, ты прирожденный дефекант...
— Сэр?
— Дефекант... ну, ничего. Через несколько сеансов ты это поймешь. Не спеши. Данные у тебя есть. Надо только усвоить основные положения моей системы. Но духовно, друг мой, ты уже созрел...
— Чуть помедленней, ога. В голове путается.
— Тут нет ничего сложного, Матиас. Слушай внимательно и проникайся философией дерьма.
Матиас широко улыбнулся, а Саго прокашлялся.
— «...сегодня я читаю отходную всем измам — от гомеопатического рационализма до модного экзистенциализма. Если мое учение носит личный характер, то лишь потому, что, излагая историю своей жизни, я раскрываю тайну моего философского развития, ибо в нем содержится единственный ритуал, которым я обязан не какому-либо предшественнику, но человечеству в целом и который возник не по стечению обстоятельств, но согласно извечным законам Природы. Если мое учение носит личный характер, то лишь потому, что оно представляет собою наиболее интроспективную философию человеческого бытия. Функционально, духовно, творчески и ритуально дефекантство является единственной истинной философией подлинного Эгоиста. Да будет это удовлетворительной для вас дефиницией, леди и джентльмены. Дефекантство не движение протеста, хотя в нем есть элемент протеста; это не революционное учение, но в нем содержится бунт. Добавим лишь то, что дефекантство имеет дело с неизвестными количествами и величинами. Дефекантство — последняя золотоносная жила творческой энергии, в его парадоксе заложено зерно творческого ритуала: рождение через облегчение. Я не Мессия, но не могу не видеть в себе черт Мессии, ибо в самом характере моего врожденного физического недостатка таятся намеки на мое мученичество и неизбежный апофеоз. Дамы и господа, я родился с нервным желудком. Когда я сердился, желудок протестовал; когда я был голоден, он возмущался; когда мне делали выговор, он давал себя знать; когда я бывал в отчаянии, он переставал работать. Волнение послабляло его, напряжение крепило, он был подозрителен во время экзаменов и непредсказуем в любви. У пророка есть своя гордость, друзья мои... Меня часто обвиняли в трусости, и наказание приходило мгновенно, ибо нервный желудок особенно остро реагирует на всякую несправедливость. Другим важным фактором в формировании моей дефекантской интроверзии была моя родная мать, наделенная необычной способностью. Ее перистальтика была священнодействием. Даже в преклонные годы она любила говорить, что каждый вечер после молитвы из нее исходит глас божий. Она призывала в свидетели всех домочадцев, и те говорили «аминь». Под воздействием вышесказанного уже в те далекие дни уединение в уборной вызывалось во мне не столько физиологической, сколько психологической и религиозной необходимостью. С этого периода моей жизни я и ощутил в себе призвание к систематическому изучению и объективации пищеварительного бихейвиоризма развивающегося человека. Мой организм неплохо переносил известную формулу «делай и уходи». Но в иные мгновения я испытывал причащение самого себя, волю к действию, приятие жизни и полное умиротворение, я вырабатывал в себе духовное сближение с действительностью, полной конфликтов и стрессовых ситуаций...»
Саго остановился, взглянул на отвалившуюся челюсть Матиаса и захлопнул рукопись.
— На сегодня достаточно. Наш первый урок окончен.
— Да, сэр, — выдавил Матиас. — Большое спасибо, сэр. — И, плохо скрывая нетерпение, удалился с недопитой бутылкой.
...В ожидании полного сбора редакционного совета Саго обошел помещение. По словам Матиаса, газета обосновалась в этом районе по чисто политическим соображениям. В каждом городе с громким именем есть трущобы, и Исале-Эко символизировал победу африканской столицы над европейскими именно в этом аспекте. Немногие иностранцы, искавшие непоказного местного колорита, всегда находили его в Исале-Эко. Осмелившиеся проникнуть в его темный лабиринт впоследствии признавались, что испытали ни с чем не сравнимые ощущения; им приходилось попрыгать на одной ножке среди мусорных куч; малодушные вдруг обнаруживали, что путь к отступлению отрезан помоями, которые выплеснула ретивая домохозяйка. «Индепендент вьюпойнт» располагалась в огромном здании посреди трущоб. Газета считалась партийным органом, и ее дислокация означала помощь со стороны местного уголовного мира, который в Исале-Эко плодился и размножался.
