Евгений Будинас - Дураки
— Кончай демагогию!
— С этим все ясно! И:
— Хопіць пра мову. Давай пра справу...[21]
VII— Что твой Орловский? — звонит из Москвы Анатолий Стреляков. — Все еще на свинокомплексах? Все еще из коровников не вылезает? Он что, совсем не разумеет, какой сейчас век?
— Орловскому тяжело. Недовольны пустыми прилавками, отсутствием мыла и колбасы... А требуют почему-то совсем иного,
требуют смелых оценок и политических свобод. Ладно интеллигенция, но народу что это дает?
— Он что, ничего не понимает? — кричит в трубку Стреляков. — Он что — совсем?.. Он же нормальный, разумный мужик... Впрочем, это не должность...
Если меня назначат руководить симфоническим оркестром, каким бы я ни был хорошим человеком, это не для меня. Если музыкально я не образован, музыку не очень люблю и не очень понимаю, к тому же начисто лишен музыкального слуха, то, каким бы я «нормальным мужиком» ни был, с оркестром у меня ничего не получится.
Евсея Ефремовича, что называется, подловили. Все тот же Павлик Жуков, отчаянный неформал, в своей полулистовке-полугазете «Навины» напечатал «Думки о перестройке». Несколько цитат без всякого комментария. Сначала Горбачев: «Перестройка — это продолжение Октября», потом из «Литгазеты»: «Перестройка — это последний шанс на будущее», потом Орловский: «В прошлом году продуктивность коров увеличена на 570 килограммов, за 9 месяцев этого года — еще на 361. К уровню 1985 года в 1,6 раза выросли прибавки в весе крупного рогатого скота, больше чем в 2 раза — прибавки в весе свиней. Вот это и есть перестройка на деле». Стреляков смеется:
— А что Орловский?
— Ночью в Дом писателя ворвались милиционеры и пожарные. Устроили повальный обыск. Взломали дверь комнаты, где хранились документы оргкомитета Народного фронта, все перерыли и ушли, прихватив с собой десять тысяч экземпляров «Навин»... На запрос руководства Союза писателей органы МВД разъясни ли что прибыли в Дом писателя после того, как им позвонили, что в эту комнату подложена бомба. Но миноискателей у милиции и пожарников не было.
— Он знает об этом?
— Не думаю... Событий без того хватает. Вполне возможно, что постарались и без него...
— Ваши начальники слепы, как котята... Он что, твой Орловский, совсем ничего вокруг не видит? У вас же там под боком Прибалтика. Он что, не понимает, из-за чего в Литве, в Эстонии слетели первые секретари, он не видит, что и его это ждет?.. Не ощущает неотвратимости? Или... не хочет ощущать?
— Видит. Этого и боится, этим его и пугают.
— Бедный... И что он собирается делать?
— Дать по зубам, чтоб не встали.
— Это трагедия, старик... Об этом и пиши.
VIIIНа митинге во дворе за Дворцом культуры ко мне подошел Леонид Иванович Петкевич, первый секретарь Калининского райкома партии. Точнее, не подошел, а, проходя мимо, скривился вдруг и, как мальчишка, передразнил:
— Орловский, Орловский, комплексы, комплексы! — Это он про мои недавние восхваления передового опыта Орловского. — А сами подались в организаторы сборищ.
— Что вы! — сказал я. — Мы с товарищем режиссером, — я кивнул в сторону Хаща, — только снимаем. А собирали митинг ваши районные активисты. Из группы поддержки Народного фронта. Петкевич буквально в лице переменился. Неужели дело зашло так далеко?
Мы отошли в сторону. Леонид Иванович мне всегда был симпатичен, вот и сейчас:
— Скажите честно, — спрашивает, — чем они берут?
— Прямо?
— Прямо.
— Вашей дурью.
В это время над толпой митингующих на бреющем полете прошел кукурузник. Еще один, потом еще и еще... Толпа буквально взревела. Хохот, свист, вверх полетели шапки.
— Галкову на помощь авиацию бросили! Сейчас танки пойдут! Хащ побежал к оператору, но тот уже и так снимал, вскинув объектив, как ствол зенитки. Самолеты зашли на второй круг.
— Неужели вы верите, что это специально? — спросил Петкевич, не скрывая досады.
— А почему бы и нет? — заметил я. — Концерт на месте митинга вы устроили? Агитмашины пригнали, чтобы ораторов заглушать? Народ во двор загнали? Почему же самолеты не могли вызвать? Чем это глупее?
— Ну, это же совсем... — Петкевич вздохнул. — Будь моя воля...
Это я знаю. Он и Позднего предлагал поддержать. Так на бюро ЦК и сказал, когда обсуждали, как провести в депутаты Галкова:
— Давайте мы пропустим Позднего, а за это неформалы Галкова на руках пронесут.
За что чуть не расстался с партбилетом.
В «Вечерке» заявление прокурора города. Предупреждает, что выступления неформалов против Галкова зашли слишком далеко. Вот-вот, мол, начнем принимать меры. Прокуратура против Галкова. Иначе такое не объяснишь. Ведь всякой глупости есть предел. Хотя...
Тут же, прямо к заявлению, подверстана заметка под названием: «Раскаялся, просит извинения». Задержан рабочий завода «Калибр» М.А.Морсов, который на листовке с портретом Галкова написал оскорбительное слово. Ввиду чистосердечного признания («Сделал это по недомыслию») отпущен. Григорию Владимировичу через газету приносит извинения.
Город смеется.
Но что за слово?
Договорились с Хащом найти М.А.Морсова и заснять с ним интервью. «Ну а что же вы там написали?» — поинтересуюсь я. Рабочий, естественно, смутится. Тогда я и попрошу его сказать мне на ухо.
Слово, разумеется, знают все. Оно с плакатов так и сияет повсюду, лихо начертанное невинной девичьей рукой (чаще всего губной помадой), что придает нецензурщине оттенок какой-то даже мечтательности...
В соседнем округе от Народного фронта успешно прорывается к финишу профессор-экономист Жуков.
У булочной окраинного микрорайона на стене висят предвыборные плакаты с портретами кандидатов. Стоят, разглядывая фотографии, две старушки. На одном из плакатов, прямо под фотографией Жукова (и тоже губной помадой) выведено: «ЖЫД» — так вот, через «Ы». Стилизация.
Отворяя дверь булочной, я услышал:
— Ну вот, — говорила одна старушка другой, — теперь слава богу. А то я и не знала, за кого голосовать. Там х... здесь ж...
А вечером жильцы домов, что поближе к центру, обнаружили в своих почтовых ящиках фальшивку:
«Голосуйте за кандидата Народного фронта Жукова. Он поддерживает наш лозунг: «За Республику без жидов и коммунистов». И подпись: «Народный фронт».
Противники Жукова стали работать «по интересам»: одним — что он «жыд», другим — что против коммунистов.
Методами не гнушаются, распространяют слухи о «коварных происках неформалов». На собраниях сообщается, что задержаны люди с пачками фальшивых бюллетеней, их в Вильне, мол, уже отпечатали. А около каждой урны придется ставить переодетого милиционера, потому что экстремистами изготовлен зажигательный порошок, который они будут бросать в урны вместе с бюллетенями...
Но ситуация, видимо, уже такая, что как ни исхитряйся — все себе во вред.
IX«Вот и все, — подумал я, оглядывая площадь с мазохистским злорадством. — Все впустую. Все эти недели безоглядной эйфории».
Я приехал сюда за два часа до означенного начала последнего, решающего митинга Народного фронта, на котором собирался выступить и подвести итоги нашей предвыборной борьбы.
Выйдя из машины, я обомлел.
Площадь до отказа забита народом. Гремят марши, подходят еще колонны, подкатывают переполненные автобусы. Рабочие в спецовках сбрасывают с грузовиков штабеля красных знамен. На специально выстроенных помостах уже стоят сотни, тысячи людей с флагами и транспарантами, стоят мрачновато, что музыка и изобилие стягов только подчеркивает. Вот крепость, вот неприступный и несокрушимый оплот мобилизованных пролетарских масс, исполненных очевидной решимости дать отпор и стоять до конца. Мрачноватое торжество Вандеи.
Я не спал ночь, готовился к выступлению, взвешивая каждое слово. Мне было что сказать. Теперь я сжимал в кармане куртки листочки, понимая, что все в них написанное не прозвучит, сколько бы я ни надрывал голосовые связки...
Ощетинившись пиками красных флагов, на площади колыхалась многотысячная толпа.
Собственно, на площади была не одна, а две толпы, казалось бы, никак не разделенные.
Во всяком случае, никакой видимой границы не ощущалось. И мои друзья-неформалы здесь, и заместитель милицейского министра Сократов (уже генерал!) мелькает в спортивной курточке, и разные министры (тоже друзья), и горкомовцы, и цековцы... Машины оставили поодаль, а может, и вовсе без машин явились, надев простенькие пальто.
Но вот к Миколе Купавину, художнику, подошла полная хорошо одетая женщина — так одеваются работники райсобеса, райплана или районо. С ней майор милиции.
— Вот этот гражданин только что сказал, что Галков фашист. Майор взял под козырек.
