Филип Рот - Прощай, Колумбус и пять рассказов
Я закрыл глаза, лег и минут через пятнадцать услышал, как кто-то бьет клюшкой по ватному гольфовому мячу. Она переоделась в блузку и шорты и по-прежнему была босиком.
Мы не разговаривали, но я наблюдал, как она заносит клюшку за голову, бьет и задирает подбородок, следя за траекторией, по которой полетел бы настоящий мяч.
— Удар — на сто пятьдесят метров, — сказал я.
Она не ответила, пошла за ватным мячиком и приготовилась к новому удару.
— Бренда, подойди, пожалуйста.
Она подошла, волоча по траве клюшку.
— Что?
— Я не хочу с тобой спорить.
— И я с тобой, — сказала она. — Первый раз у нас.
— Это что, такая ужасная просьба?
Она кивнула.
— Брен, я понимаю, это было неожиданно. Для меня тоже. Но мы не дети.
— Нил, я просто не хочу. И не потому, что ты меня попросил. Не знаю, откуда ты это взял. Не в том дело.
— Тогда в чем?
— Да во всем. Я не чувствую себя достаточно старой для такого количества оборудования.
— При чем здесь возраст?
— Я имею в виду не возраст. Я имею в виду… в общем, себя. В этом есть что-то такое… обдуманное.
— Конечно, обдуманное. Именно так. Ты не понимаешь? Это изменило бы нас.
— Это изменило бы меня.
— Нас. Вместе.
— Нил, ты представляешь, каково мне будет врать какому-нибудь доктору?
— Ты можешь поехать в Нью-Йорк к Маргарет Сэнгер[27]. Там не задают вопросов.
— Ты имел с ними дело?
— Нет, — сказал я. — Просто я знаю. Я читал Мэри Маккарти[28].
— Совершенно верно. Именно так я и буду себя чувствовать — как ее персонаж.
— Не надо драматизировать, — сказал я.
— Это ты драматизируешь. Придумываешь себе проходной романчик. Прошлым летом я гулял с одной блядью и послал ее к врачу…
— Бренда, какая же ты стерва и эгоистка! Это ты думаешь о «прошлым летом», о том, чтобы у нас кончилось. Если хочешь знать, в этом все и дело…
— Ну да, я стерва, я хочу, чтобы у нас кончилось. Поэтому прошу тебя остаться еще на неделю, поэтому сплю с тобой в своем доме. Что с тобой творится? Почему вы с моей мамочкой не установите очередь — один день она меня изводит, другой день — ты…
— Перестань!
— Пошли вы все к черту! — сказала Бренда. Она уже плакала, и, когда она убежала, я понял, что больше не увижу ее до вечера, — и не увидел.
* * *Гарриет Эрлих произвела на меня впечатление молодой дамы, совершенно не задумывающейся ни о своих, ни о чужих побуждениях. Все в ней было чисто внешним, и она идеально подходила Рону и вообще Патимкиным. Миссис Патимкин повела себя точно так, как предсказывала Бренда: Гарриет появилась, мама Бренды подняла одно крыло и притянула девушку к теплому своему подкрылью, где хотелось бы угнездиться самой Бренде. Гарриет была сложена, как Бренда, только чуть грудастее, и всякий раз, когда кто-нибудь говорил, настойчиво кивала головой. Иногда она даже повторяла вместе с тобой последние несколько слов фразы, но это случалось не часто; по большей части она только кивала, сложив руки. Весь вечер, пока Патимкины планировали, где поселить молодоженов, какую мебель им купить, как скоро они заведут ребенка, — все это время я думал, что на Гарриет надеты белые перчатки, но их не было.
Мы с Брендой не обменялись ни словом, ни взглядом; мы сидели и слушали. Бренда немного более раздраженно, чем я. Под конец Гарриет стала звать миссис Патимкин «мамой», а однажды «мамой Патимкин», — вот тут Бренда и ушла спать. Я остался, загипнотизированный разбором, анализом, взвешиванием и, наконец, подытоживанием пустяков. Потом мистера и миссис Патимкин свалил сон, а Джулию, уснувшую в кресле, унес в ее комнату Рон. Мы, не-Патимкины, остались вдвоем.
— Рон говорит, что у вас очень интересная работа.
— Я работаю в библиотеке.
— Я всегда любила читать.
— Это приятно, выйти замуж за Рона.
— Рон любит музыку.
— Да, — сказал я. Что я сказал перед этим?
— Наверное, вам первому достаются бестселлеры? — сказала она.
— Иногда, — сказал я.
— Ну, — сказала она, хлопнув ладонями по коленям, — уверена, нам будет приятно в обществе друг друга. Мы с Роном надеемся, что вы и Бренда скоро станете нашими дублерами.
— Не сегодня. — Я улыбнулся. — Скоро. Вы меня извините?
— Спокойной ночи. Бренда мне очень нравится.
— Спасибо, — сказал я и пошел наверх.
Я тихонько постучал в дверь Бренды.
— Я сплю.
— Можно войти?
Ее дверь приоткрылась на палец, и она сказала:
— Рон скоро поднимется.
— Мы оставим дверь открытой. Я хочу только поговорить.
Она впустила меня, и я сел в кресло перед кроватью.
— Как тебе понравилась твоя невестка?
— Я уже с ней встречалась.
— Бренда, не обязательно быть такой лаконичной.
Она не ответила; я сидел и дергал шнурок на абажуре.
— Ты еще сердишься? — наконец спросил я.
— Да.
— Не сердись, — сказал я. — Можешь забыть о моем предложении. Оно того не стоит, если из-за него такие неприятности.
— А чего ты еще ожидал?
— Ничего. Я не думал, что оно такое ужасное.
— Это потому, что ты не можешь взглянуть с моей точки зрения.
— Может быть.
— Никаких «может быть».
— Ладно, — сказал я. — Я хочу только, чтобы ты поняла, из-за чего злишься. Не из-за моего предложения, Бренда.
— Нет? Из-за чего же?
— Из-за меня.
— Ох, только не начинай опять. Что бы я ни сказала, я все равно не права.
— Нет, — сказал я. — Ты права.
Я вышел из ее комнаты и закрыл за собой дверь. Уже до утра.
Утром, когда я спустился вниз, там кипела деятельность. Из гостиной доносился голос миссис Патимкин, зачитывавшей будущей невестке список; Джулия бегала по комнатам в поисках ключа для роликовых коньков. Карлота пылесосила ковер; все приспособления на кухне булькали, вращались и тряслись. Бренда встретила меня вполне приветливой улыбкой, и в столовой, куда я зашел, чтобы посмотреть на заднюю лужайку и погоду, поцеловала меня в плечо.
— Здравствуй, — сказала она.
— Здравствуй.
— Сегодня утром я должна поехать с Гарриет. Так что мы не сможем бегать. Или ты один побегаешь?
— Нет. Почитаю или еще что-нибудь. А вы куда?
— Мы в Нью-Йорк. По магазинам. Ей нужно платье на после свадьбы.
— А ты что покупаешь?
— Платье подружки. Если поеду с Гарриет — пойдем в «Бергдорф»[29], — маму не послушаем и в «Орбак» не пойдем.
— И для меня кое-что привезешь? — сказал я.
— Нил, опять ты за свое!
— Да я дурака валял. Я даже не думал об этом.
— Зачем тогда сказал?
— О дьявол, — сказал я, и вышел во двор, и уехал в Миллберн[30], и позавтракал там яичницей с кофе.
Когда я вернулся, Бренды уже не было, в доме остались только Карлота, миссис Патимкин и я. Я старался не попадать в те комнаты, где были они, но в конце концов миссис Патимкин и я очутились в телевизионной комнате, на стульях, друг напротив друга. Она проверяла список фамилий на длинном листе бумаги, рядом на столе лежали два тонких телефонных справочника — время от времени она в них заглядывала.
— Отдохнешь, когда умрешь, — сказала она мне.
Я ответил широченной улыбкой, впитав поговорку так, словно она только что ее сочинила.
— Да уж, — сказал я. — Может быть, вам помочь? Я тоже могу проверять.
— Нет, нет, — сказала она, помотав головой. — Это для Хадассы.
— А-а, — сказал я.
Я сидел, смотрел на нее, и через некоторое время она сказала:
— Ваша мама в Хадассе?
— Сейчас — не знаю. В Ньюарке была.
— Она была активным членом?
— Наверное, да. Она постоянно давала деньги на посадку деревьев в Израиле.
— В самом деле? — сказала миссис Патимкин. — Как ее зовут?
— Эсфирь Клагман. Сейчас она в Аризоне. Там есть Хадасса?
— Везде, где есть еврейки.
— Тогда, думаю, она в Хадассе. Они там с отцом. Переехали туда из-за астмы. Я живу у тети в Ньюарке. Она не в Хадассе. А другая тетя, Сильвия — да. Вы их знаете — Аарона и Сильвию Клагман? Они состоят в вашем клубе. У них дочь, Дорис, моя двоюродная сестра… — Я не мог остановиться. — Они живут в Ливингстоне. Может быть, тетя Сильвия и не в Хадассе. Кажется, это какая-то туберкулезная организация. Или связанная с раком. Или с мышечной дистрофией. Знаю, тетя интересуется какой-то болезнью.
— Это очень мило, — сказала миссис Патимкин.
— Да, действительно.
— Они делают много полезного.
— Я знаю. — Я решил, что миссис Патимкин потихоньку оттаивает: фиалковые глаза перестали присматриваться и порой просто смотрели на мир, не оценивая.
— Бней-Брит[31] вас не привлекает? — спросила она. — Рон намерен вступить после женитьбы.
