Александр Грог - Время своих войн 3-4
(конец вводных)
----
…Идут чередуясь, «змейкой» и «внахлыст», дозорными и всей тройкой. Вперед смотри, да вбок поглядывай! Сашка — левша, потому «держит» правую строну. Сработались давно, а Седой ничем от Георгия — «Первого номера», не отличается. Иногда Седой дает знак придержаться, тогда отстают, иногда — догонять, тогда догоняют. Идут по всякому; скрадом и нагло, нахраписто, рассчитывая исключительно на собственное звериное чутье. Идут внимательно, не хватает только напороться на какого–нибудь заезжего шального грибника, заблудившегося в этих местах, и решать по этой причине — делать ли ему «пропажу без вести»?
Рек, озер не пересчитать.
Рассказывают, что когда–то один из тех четырех царей-Иванов, которых потом стали называть одним именем — Иван Грозный, после ливонского посрамления был в здешних местах, и старики преподнесли, поклонились ему книгой. Вслух прочел непонятное: «На Корочуна Владимирского солнце от Руси отклонилось…» Захлопнул книгу, словно испугался, и велел сжечь. Уехал в смятении…
Всяк, пожив здесь, становился интуитивным язычником, для которого, как раздраженно писал архиепископ новгородский спустя 550 лет после введения христианства на Руси: «суть мольбища — лес, камни, реки, болота, озера, холмы — всякой твари поклоняются яко богу и чтут…» Эх, не понял архиепископ, либо лукавил. Не покланялись, а черпали с этого. Найди свое дерево — прижмись к нему спиной, либо обхвати позади себя руками, прочувствуй тем, с чего растешь, без которого сдуешься — прочувствуй, как соки жизни текут вверх от твоей земли, которая до поры отпустила тебя погулять по свету, но придет время, опять возьмет к себе в родное лоно. Почувствуй жизнь дерева, озера, слейся с мудростью камня и достанет тебе от этого здоровое, и заберут они от тебя худое — больное. Так что, не иначе как лукавил архиепископ, не покланялись божественному, а роднились с ним, не молили, не выпрашивали, а черпали взаймы, до времени, пока все вернешь, пока ляжешь, и сам будешь отдавать, но чтили — это верно. И казалось, что никогда не вычерпаешь и всегда вернешь. Но пришли иные хозяева на мир, поманили денежкой — своим новым–старым богом. И пошли под корень те леса, которые топора не знали, и вдоль рек–вен взялись срезать, отчего они мелели, и сами реки резать… стало загаживаться все и вся, но пуще души…
Иные времена словно повторяются. Сколько того ига было? Триста лет? Не успели отдохнуть, вот и новое свою сотню лет отсчитало…
Нескоро, но Седой выводит к небольшому оболоченному по краям озеру.
— Здесь!
Валят несколько сухостоин, чтобы добраться до зеркала. Налаживают подход, гать. Потом долго стоят и смотрят. Миша охает и причмокивает, глядя на карпов.
— Чем питаются? — удивляется Миша — Беспредел. — Озерок маленький. Святым духом?
Седой смеется мелко и тихо, будто пшено просыпает на жесть.
— Растет здесь такая травка в воде — раньше даже гребли и скотину кормили, во льду рубили длинные полыньи, специальными загребухами со дна цепляли и сразу на сани. Это, если с сеном было плохо, не запаслись. И поросей кормили.
— Да… — протягивает Миша. — Поросей — это да. То–то они, что боровы.
— Может и тебе на эту пищу перейти, а, Миша? — спрашивает Сорока. — В смысле, сугубо на то, чем поросей кормили?
— Карпа обычно три дня кушать вкусно, а потом от него воротит, — делится Седой. — А у этих даже вкус будет некарповый, они свой срок переросли. Здесь, кто попробует, не всякий поверит, что рыба. Мясо ближе к телятине, а ее не всякий любит.
— Я люблю!
— Ну–ну… Тебе и вытаскивать.
— Мне вон тот нравится, — говорит Миша — Беспредел. — Длинненький!
— Какой длинненький, — отмахивается Седой. — Они все поперек себя шире! Просто в воде не видно. Что, Сашок, больше они твоего золотого карася?
— Больше, — признает Сорока. — А как ловить, если стрелять нельзя?
— Может, гранату бросить? — спрашивает Миша — Беспредел.
Седой сердится до пара из ушей.
— Я тебе брошу! Тебя, дурака, брошу!
— Он горох сегодня не ел, по причине отсутствия, потому толку не будет.
— Откуда такие? — все еще удивляется Миша — Беспредел.
И Сашка удивлялся.
— Откуда здесь сазан? Обычный бы вроде озерок — щука, окунь должны быть.
— Лет тридцать или сорок тому обратно, — рассказывает Седой, — клюнуло в какую–то административную голову, что в районе слишком много «диких» озер. Что «рыбтоварищества» дают не ту рыбу, которая нужна народу. Щуку, окуня, плотву и прочее высоким распоряжением записали в раздел «сорной рыбы» и решили завести благородную — пелядь, сазана, селяву… Это не только здесь, хотя прибрали природное — это «озерок», такие маленькие за озера не считаются. Но затеяли с размахом, широко, как только прорубались, чтобы только бортовая пройти могла, так первым делом вытравливали — горы рыбы выгребали — на поверхности плавала вверх пузом. Горы на берегу и наваливали. Таблички рядом поставили — что рыба травленая. Впрочем, звери читать не умеют, и не выучишь — много зверья передохло. Потом давали озеру «остыть» — справиться с той заразой, что привили. Потом в специальных бидонах малька подвозили — выпускали и подкармливали комбикормом… А когда через сколько–то лет решили взять, не сумели, хотя обметали грамотно — все озеро разом, к машине подвязали — выволакивать…
— И что?
— А то! Невода изорвали в клочья. Все прокляли. На других озерах, которые вытравливали, то же самое получилось. Тут оказывается головой–то надо было думать заранее. Смотри сам — видишь, лес от самой воды, тут как какое дерево состарится, так в воду и падает, а в воде, особо в бузе, уже не гниет и крепчает — суки, что кинжалы на все стороны. Нельзя неводом, а по–другому муторно. Тут только если опять травить.
— Мы как будем?
— Мы? Совсем по муторному! Так, Сашка?
— Карп самосадом в сеть не пойдет, — высказывает Сашка свое знание рыбалки. — Гнать надо!
Сазаны ворочаются в воде, видны вздутые бока.
— Смотри какие! — восторгается Миша. — Словно иные люди…
— Действительно, — соглашается Сашка. — Среди людей такие попадаются — только бы жрать, жрать и жрать.
На всяк ветряк свой Дон — Кихот найдется — Сашка не устает «воспитывать» Михаила.
— Жертвую свою лучшую сетку! — говорит Седой и тянет из рюкзака связанное.
— Это лучшая? — удивляется Сашка — Снайпер.
— Из тех, что есть, — конфузится Седой.
Сашка смотри скептически.
— Ниче, попробуем так, а не получится, так вдвое сложим. Это плохо, что карп сетку видит, с наскока не получится, — говорит Седой со вздохом.
— И как будем?
— Выставить надо от берега и замкнуть в берег. Тихонько забузить вдоль, чтоб не видел. Потом будем бохать начав от краю — пугать. Если надавать бохалками по бокам — полетят, как миленькие!
Миша улыбается. Сашка вздыхает. Седой усмехается его понятливости.
— И что? — интересуется Миша.
— А то, что все это вам, ребятки, вплавь придется проделать… Виляй не виляй, а дела не миновать.
…Спустя час, Миша и Саша, мало похожие на людей, с весьма озадаченным Седым, разглядывают пробитые дыры в сети.
— Я говорил — сетка старая! — упрекает Сашка.
Седой смущенно восторгается.
— Торпеды, ить–ить! Сказал бы кто — не поверил!
— Может, гранату? — опять спрашивает Миша.
Тут уже и Седой сомневается.
— А есть?
— Всегда со мной.
У человека с биографией собственные сувениры, что служат памятками каких–либо дел. То же самое касается и талисманов. У Миши граната времен Великой Отечественной. Простая, без всяких новомодных дополнений и дизайна, хотя и с новым переделанным для надежности запалом. Большая граната, как раз по нему — противотанковая. Кажется, только такой и можно его остановить. Для того и предназначена — для остановки собственного сердца. Чтобы надежно, с гарантией, так как хочется Мише, ну и обязательного сопутствующего урона для тех, кто его к этому побудит.
Сашка даже помнит день, когда у Миши появилась подобная привычка…
— Нет, пожалуй, — решает Седой. — Давай–ка попробуем сетку вдвойне сложить. Раздевайся, Миша, сейчас опять поплывешь…
Миша вздыхает, Сашка криво улыбается…
— Знаете, что я думаю, — говорит Миша — Беспредел спустя два часа. — Ну их к черту! Пусть еще немножко подрастут…
— Саш, а ты с винтовки?
— Не получится. Если морду высунет, тогда… Миша, подразнишь?
— Как? — спрашивает Миша.
— Жопу покажи!
— Я им под водой уже показывал. Насмотрелись.
— Зря, значит, сходили, — говорит Седой, почесывая загривок.
— Почему зря? — удивляется Миша. — Познавательно. И озеро я запомнил.
— Придется барана резать, — говорит Седой. — Пошли! Поднажмем, не к вечеру, так к утру дома будем…
