Татьяна Буденкова - Женская верность
— Устишка, пошла я, нужно — так стукнешь.
— Ты-то куды? — Елена стояла у дверей, собираясь выйти.
— На двор я, мам. Уж заодно с теткой Таней.
На крыльце остановились.
— Не жилец она. Ты, Елена, присматривай. Если бы моё лечение ей не помогло, то перемогла бы она болезь. А она стихла. Мало ей осталось. Но всё в руках божьих. Мать не пугай. Виду не оказывай. Может, бог даст, я ошиблась.
И Татьяна как-то ссутулившись, что совсем не было похоже на неё, пошла вокруг барака.
Елена ещё немного постояла, чтоб успокоиться, и пошла назад.
Впервые за последние несколько дней ночь прошла спокойно. Ребенок дремал в забытьи. Устинья тоже прикорнула рядом. Илья был на работе. Надежда тоже работала.
Утром, ещё затемно, Устинья встала.
— Ты тут приглядывай, а я схожу водицы принесу, да дров нарублю. Надо печь подтопить. А то кабы не охолонула наша девка.
Елена молча кивнула и стала расчесывать волосы. Устинья, накинув фуфайку, тихонько, чтоб не звякнуть дужкой, взяла ведро и вышла за дверь. Елена присела на край родительской кровати, где на подушке, казалось, дремлет младшая сестра.
— Может, тётка Таня ошиблась. Сама сказала, всё в руках божьих. Поспит, проснётся, да пойдёт на поправку, — придерживая дыхание, чтоб не потревожить сестренку, Елена склонилась над ней. Капельки пота на детском личике высохли. И даже жар на щеках поблек. Дыхание перестало быть прерывистым. Казалось, болезнь отступает. Тихонько скрипнула дверь. Устинья принесла два ведра воды. Елена приложила палец к губам. Мол, всё в порядке, тише, спит. Устинья кивнула и жестом показала, что пошла рубить дрова. Дверь чуть слышно скрипнула закрываясь. Елена сидела рядом с сестрой. И отчего-то ей стало так тревожно, что она вскочила с кровати, кинулась к двери, позвать мать, но остановилась и вернулась к сестре. Детские щёчки уже не горели. Елена прикоснулась к маленькой ручке — та была теплой и безвольной. Дыхание девочки стало чуть заметным. Елена, которая и сама не знала, верит в бога или нет, кинулась к образам. Все молитвы, которым учили её с детства, вылетели из головы.
— Господи, спаси мою сестру, Господи, Господи…
Елена вернулась к девочке. Щечки ребенка бледнели на глазах. Ребёнок умер. Елена, сжав на груди руки, сползла с края кровати на пол и раскачивалась, стоя на коленях, всё ещё не в силах поверить в случившееся. В длинном барачном коридоре послышались шаги. Устинья возвращалась с дровами. Переступив порог, тихо, стараясь не шуметь опустила дрова у печи. Повернулась к Елене: "Щё?". Медленно сделала несколько шагов отделявших её от кровати, где лежала дочка. Наклонилась над ребенком. Поняла всё сразу. Но что-то внутри не хотело верить: "Жар спал, уснула…". Устинья метнулась назад к печи, припала холодными руками к горячей кастрюле, чтоб согреть их. Сбросила с себя на пол фуфайку. Вернулась к кровати, бережно развернула бездыханное тельце.
— Матерь божья, дай мне силы перенести то, что не пожелаю самому злому врагу — пережить смерть дитя свово. Господи, Господи…
Устинья, стоя на коленях у кровати толи тихонько выла от боли, толи так молилась за новопреставленную дочь свою. Елена, размазывая слезы по щекам, запеленала сестру, будто опасаясь, что та замерзнет.
— Врач обещалась сегодня после обеда зайти. Может мне сейчас в поликлинику сходить? — Елена посмотрела на мать.
— Ну щёж, иди, — Устинья сидела рядом с ребенком, ещё не в силах осознать случившееся, но предстоящие заботы требовали внимания.
Елена глянула на тикающие на стене ходики. Еще немного и придет Надежда. А там и Илюшка. Нет, уж лучше дождаться их.
Четвертинку бумаги врач выписала не выходя из их комнаты. Передала Елене.
— Печать в регистратуре поставишь. По этой справке место на кладбище выделят. Там сторож. Больничный закрою завтрашним днём. Больше не могу.
День стоял морозный. Снежные сугробы искрились и переливались блестящими искорками.
Кладбище находилось на горе, которую местные называли Лысой. Да и в самом деле, не было на ней ни одного кустика, хотя у подножия летом буйно цвела черемуха.
Пока до туда добрели по снегу и Устинья, и Елена взмокли от пота. Сторож — выпивший мужик, и бумажку смотреть не стал.
— Готовых могил нет. Рыть их седни тоже некому. Земля промерзла — сами не осилите, — и пошел вперед.
Устинья и Елена пошли следом. Поднявшись на пригорок, указал место: "Вот здеся. Решайтесь как там. А я в сторожку". И поковылял назад.
— Думай, не думай, надо долбить. Взад назад ходить у нас силов не хватит. Да и кто нам в помочь? — Устинья ногой разгребла снег.
— Да ить ни лопат, ни кирки.
— Спросим у сторожа, должны быть. А уж потом ему помянуть поднесём.
Под снежным покрывалом земля ещё не успела окончательно промерзнуть. Но копать было всё равно невозможно. Долбили, откалывая комья, до самого вечера. Уже стало смеркаться, а могилка была ещё мелковата.
— Надо возвращаться. Уж какая есть. И так затемно придём. А Наське и Илюшке в ночь на работу. Заканчивай, — и Устинья осмотрелась по сторонам.
Начинала мести поземка и снег колючими иглами бил в лицо, засыпал под воротник. Это белое, метущееся поле окружал полный мрак. Стемнело так быстро, что обе не заметили как. Месяц ещё не взошел. И только далеко внизу мерцали огоньки Бумстроя. Подхватив лопату и кирку, осмотрелись. Но сторожка просто исчезла в этой бело-черной круговерти. Страх холодной струйкой пробежал между лопаток.
— Клади в могилку. Завтрева отдадим. Куды им тут деться. Да пошли отсель. Не место живым ночью среди мертвых, — и Устинья пропустила вперед себя Елену.
— Куды итить-то?
— Все одно дорогу замело. На свет и пойдем. С Божьей помощью доберемся.
И они побрели по снегу.
В дверях барака столкнулись с Илюшкой.
— Куды ты? — замерзшие губы слушались плохо. Илья буквально столкнулся с Устиньей.
— Искать Вас. Ночь, темень. Мороз.
— Идем, штоль? — от усталости и холода Елена еле стояла на ногах.
В комнате, кроме Надежды, возле маленького гробика, установленного на двух табуретках, сидела Татьяна. Увидав вошедших, она встала: "Надька, стукни Прониным, пусть Людка Елену к себе заберет, а то кабы ещё беды не нажить. А ты, Устишка, пошли ко мне".
Людмила развесила покрытую ледяной коркой одежду Елены над только что протопившейся печкой, напоила её горячим чаем в прикуску с сахаром, дала свои теплые вязанные носки. В комнате Родкиных печку не топили.
Татьяна развесив на просушку одежду Устиньи, напоила её отваром трав. Допив приготовленное питье, Устинья направилась к дверям.
— Послезавтрева мне на работу. Завтра и похороним.
— Не рви себе душу. Думай об живых. Тебе еще троих сохранить надо, да двоих дождаться.
— Дитё моё, малое… — голос Устиньи сдавленно прервался.
— Пойдем, на крыльце постоим, — и накинув плюшевую жакетку, Татьяна открыла дверь.
Морозный воздух ударил в лицо. Дышать стало легче. Устинья подняла глаза к небу: "Царь небесный, Господь — Батюшка, прими дитё моё, уготовь ей светлое место и вечный покой, душе безвинной".
Илья и Надежда ушли на работу. Елену подменила подруга, и она спала на родительской кровати прерывистым, тревожным сном. Устинья так и просидела всю ночь рядом с детским гробиком, лишь под самое утро сон не надолго сморил её. За полночь ушла к себе Татьяна, ей тоже с утра на работу.
На следующий день, дождавшись возвращения Надежды и Ильи, решили, что Надежда останется дома, а Илья, Устинья и Елена пойдут на кладбище. Попрощались дома. Крышку Илье, тоже пришлось заколотить дома. Легонький гробик Устинья на руках вынесла из барака. Поставила на санки. Илья обвязал веревкой, и они направились к Лысой горе. Ветер становился всё сильнее, забивая снежным крошевом глаза. Идти становилось всё труднее. Согнувшись почти пополам, они упорно продвигались вперед.
Время шло. Надежда, как это принято, следом вымыла пол. Принесла дров. Растопила печь. Холодная, выстывшая комната, стала наполняться теплом. Сварила кастрюлю картошки. Обжарила на сале лук и заправила её. В комнате запахло едой, стало тепло и уютно. В другой кастрюле поставила воду для киселя. На стене мерно тикали ходики. Уже бы и время вернуться. Надежда заварила кисель и отставила кастрюлю на край плиты. Часы тикали и тикали, но никто не возвращался. За окном уже стемнело. Порывы ветра хлестали в окно снежной крупой. Прижавшись лицом к холодному стеклу, Надежда звала: "Мама, Леночка, Илюшенька, ну где же вы? Ну, где же вы? Мама…". И слёзы одна за другой катились из глаз.
На гору уже не заходили, а заползали. Увидев странную процессию, сторож пошел на встречу.
— Покойный-то где?
— Вот, — Устинья ближе подтянула санки. Сняла, перекинутую через плечо котомку, достала магазинную пол литру, и завернутое в белую тряпицу сало с хлебом.
