Татьяна Буденкова - Женская верность
Утро следующего дня было таким же сырым и туманным, как и все предыдущие. Накрапывал дождь. К будущим окопам подошли молча. Было видно, что работа в этом месте подходит к концу.
— Девоньки, могёт докопаем, да хучь на день другой домой отпустят? — молодая, красивая девка Настасья с тоской смотрела на свои ноги в остатках размокшей старой пары ботинок.
— Чегой-то тихо, — Мотька покрутила головой, будто старясь чего-то услышать. Все уже привыкли к близкой канонаде, начинавшейся с рассветом каждое утро.
— Всё, бабоньки, заканчиваем здесь и передислокация.
— Никак опять отступаем?
— Нет, забавы ради убиваемся тут.
— Разговорчики, живо все в траншею!
Акулина привычно махала лопатой, стараясь размять спину, руки и ноги. Краем глаза, распрямляясь, поглядывала на товарок. Но что-то в привычной картине было не так. Акулина распрямилась, окинула всех взглядом и увидела, новенькая, только вчера пришедшая молодая женщина, машет почти пустой лопатой. Подхватит небольшой комок земли, не спеша выбросит наверх и опять тоже.
— Это ще же? Никак самая хитрая выискалась? — Марья уже пробиралась по траншее к новенькой.
— А чего пупы надрывать? Все одно немцы тута будуть! — взвизгнула новенькая.
— Опреж немцев нашим мужикам тута биться. Може мужей, да братьев своих от смерти спасем. Дура! — Марья со злости плюнула.
— А нету у меня ни мужа, ни брата. А тапереча, думаю, апосля такой работы уже и дитев не видать, — бросив лопату наверх, она вылезла на бруствер.
— Дура и есть дура. Под суд захотела? Мобилизованная ты. И значит судить тебя будуть по законам военного времени, — Иван Федорович говорил спокойно.
— А мне все одно кака власть. Никуды не пойду. Коровам хвосты крутить, да дитев рожать, хучь при какой власти — бабья участь.
— Да у немцев в Германии своих баб пруд пруди. А тебя, дуру, используют, да опосля пристрелят. Не ты первая, плохо что и не последняя, выискалась. Думаешь — умнее других?! Накось — выкусь! — и Мотька сунула ей в лицо фигу.
— Прекратить разговорчики. Уходить нам отсель до обеда, ежели хотите солдатской кухней попользоваться. Потому как ждать нас она будет за Выселками сразу после полудня. Там и новую дислокацию получим, — и Иван Федорович продолжил орудовать лопатой.
К ночи этого же дня уставшие и вымотавшиеся до предела, промокшие и продрогшие женщины добрались до нового места дислокации.
Разместились в пустом, видать давно заброшенном доме. Но рады были и старой развалюхе с печкой.
— Всем разуваться и сушить обувь. А то тут к утру форменный лазарет будет, — Иван Федорович сидел на корточках у входа, и было видно, что не уйдет, пока все обувку на просушку не поставят. Опасался он не зря, женщины просто валились с ног от усталости.
— Ты глянь-ка, глянь, а матушки мои… — Марья стояла возле новенькой и, не понять — толи с сочувствием, то ли с раздражением, рассматривала её ноги. Зрелище и впрямь было аховым. Не ступни, а сплошной кровавый мозоль.
Та сидела на полу молча обхватив руками колени.
— У-у-у, и за что ж меня бог покарал вами — бабами… — Иван Федорович присел рядом с ней.
— И чего ты молчала? За время-то до такого не допустили бы.
— Скажешь вам чего. Токмо и слышишь, дура, да престрелють. Всё одно сочли бы нарочно.
— Ну, энтого уже не переделаешь. Значит, завтра остаешься по хозяйству. Баня, порядок в хате, кипяток. Опять же, ежели картохи у местных раздобудешь — сваришь. Всё. Отбой, бабоньки.
Дни, как вода из горсти, утекали одинаково тяжелые. Шли медленно, а проходили быстро. Траншеи, окопы, землянки… Сколь их выкопала Акулина, давно уж считать перестала.
Глава 8
ДОЧЕНЬКА
Осенью в Сибирском городе мужиков почти не осталось. Почти всех забрали служить. Но уже по первому снегу стали прибывать составы с укрепленными на платформах станками и другим оборудованием. Людей подселяли к кому можно. Другие копали себе землянки.
Заводское оборудование монтировали прямо под открытым небом. И одновременно возводили над ним крышу. Елену и Надежду срочно направили из ФЗУ на вновь прибывший завод имени Ворошилова, где ускоренным темпом пришлось освоить профессию станочницы. А поскольку роста они были маленького, то работать приходилось стоя на деревянном ящике. Работа была тяжелой и девчонки просто валились с ног, чуть войдя в комнату. Илюшка, тот и вовсе домой приходил не каждые сутки. Спал прямо там, на работе, там же и кормили в столовой по талонам. Работал монтажником-высотником, сваривал металлические фермы будущих цехов над иногда уже работающим оборудованием. Устинья устроилась разнорабочей. Чаще всего — бери больше, тащи дальше. Младшенькую по утрам относили в ясли. А морозы всё крепчали.
Как-то, после очередного рабочего дня, Устинья зашла в ясли за дочкой. Передавая завернутую в толстое стеганое одеяло девочку, нянечка сказала, что она сегодня плохо кушала, а к вечеру ей показалось, что у неё начинается жар. Сердце Устиньи ёкнуло так, что она присела прямо с ребёнком на руках.
— Ну что вы, мамочка. Утром вызовете врача. Обычное дело. У вас, поди, не первый, — нянечка уже направлялась за другим ребёнком. Матери одна за другой, возвращаясь с работы, заходили в ясли за своими детьми. Но сердце заныло тягучей нехорошей болью.
Дома развернула ребенка. Прислонилась губами к детскому лобику.
— Горячая девонька моя, горячая, — постучала в стену, — Татьяна! — никого. Татьяна работала посменно.
Елена и Надежда вернулись после окончания второй смены, около часу ночи. Уставшие и промерзшие, обе прижались к истопленной печи. Устинья молча ходила по комнате, баюкая на руках младшенькую.
— Мам, давай я покачаю, а ты вздремни. Утром Надька сбегает врача на дом вызовет, а я с ней останусь.
Устинья передала сверток старшей дочери. Но даже навалившаяся за день усталость не заставила уснуть.
— Ложись. Всё одно не сплю.
Всю ночь Устинья то ложилась на кровать, укладывая рядом заболевшего ребёнка, то расхаживала по комнате, качая на руках плачущую дочку.
Чтобы не опоздать на работу Устинья раным-ранёхонько побежала в поликлинику. Входная дверь была ещё закрыта и, в ожидании, что подойдут кто-нибудь из врачей, Устинья притопывала на крыльце, чтобы согреть сходившие с пару ноги.
— Ты чего? Птица ранняя? — в приоткрывшуюся дверь высунулась седая борода.
— Дитё заболело. Врача надо вызвать. Да на работу не опоздать. Сам знаешь, не поздоровится, — и Устинья похлопала себя по бокам, для сугрева.
— Заходи. Всё одно открывать. Счас уж подходить зачнут. Доктора загодя приходят. А регистраторша, женщина одинокая, та и приходит рано и уходит позже некуда.
Только Устинье было не до разговоров.
— Увидев первую входившую женщину, она бросилась к ней: "Дохтур, милая, за ради Христа, ребеночек у меня всю ночь горит. Помоги милая".
— Успокойтесь, женщина. У всех либо жар, либо что другое. Вот подойдет регистратор, заполнит карту. Вы первая. К вам первым и пойду на вызов.
Хлопнула входная дверь.
— Вот и она.
Сторож подтолкнул Устинью к только что вошедшей женщине.
Та расстегнув пальто и скинув на плечи шаль, кивнула: "Говорите".
Устинья продиктовала адрес. Сказала, что с младшей её старшая сестра, но после обеда она постарается сама отпроситься.
— Всё, мамаша, идите, не волнуйтесь, врач придет.
На работе Устинья бросилась к начальнику смены: "Миленький, родименький, отпусти с обеда… Дитё малое грудное горить всё. Оставила со старшей дочерью. Да той самой со второй смены итить. Врача вызвала — може за лекарством в аптеку сбегать. Али больничный выпишет".
Устинья путалась в словах. Сердце болело и гнало домой.
— Отпусти, Семёныч. Я за неё эту смену отработаю. А ты, Устишка, талонами рассчитаешься. Сменщица ещё не ушла с работы. А трое голодных ртов дома заставляли её думать о куске хлеба.
— Чтоб завтра как штык. Сама знаешь, время военное.
Устинья мотнула головой: "Завтрева, завтрева…".
На третьи сутки участковый врач после очередного обхода сказала Устинье, что если в течение следующих суток температура не спадет, то придется ребенка положить в больницу.
Вернувшаяся поздно вечером с работы Татьяна, принесла травяной отвар и наговоренной воды.
— На-ка вот, чайной ложечкой губки ей смачивай. А счас давай умоем.
В жарко натопленной комнате ребенка распеленали. Татьяна, склонившись над малышкой, шептала одной ей ведомые слова заговора, положив руку на лоб ребенка. Окончив, окропила принесенной водицей лоб, ручки и ножки девочки. Казалось, ребенку стало легче. Она успокоилась и вроде задремала. Татьяна надвинула ещё ниже свой платок и взглядом показала Елене — выйди.
— Устишка, пошла я, нужно — так стукнешь.
