Татьяна Дагович - Хохочущие куклы (сборник)
«Вы же понимаете, что принимать участие в этом фарсе мы не будем». Настя слушает, а Константин – нет. Его вообще не видно. Не существует. «Ты-то сама что думаешь?» – спрашивают ее. Анастасия, поднимая прозрачные глаза: «Я полностью согласна. Я устала». «Пусть делают, что хотят! – выкрикивает дед с едва сдерживаемым гневом. – Позволим им, оставим их, раз они хотят! Раз мы им не нужны! Мы – вынесем!» «Вынесем», – кивает бабушка.
Насте досадно, что ее обвиняют без вины. Всё неправильно! И она шумно встает, опрокидывает стул – пусть видят ее! Видят, что они не правы, что они обидели ее несправедливо, предали! Бежит с обидой на лице, быстро-быстро, вырывается из духоты в подъезд, где дышится легче, сбегает вниз по лестнице. Ее преследуют запахи табака, помады, маминых духов – все их запахи.
Внизу, у подъезда, она садится на скамейку. Сопит. Вечер прекрасен. Асфальт стянут льдом. Темные кроны неуловимо колеблются под ветром. Отдышавшись, успокоившись неопределенными представлениями о скользящих по льду, быстрых, как самолет, коньках, рассеивает обиженные мысли и забывает их. Ей не по себе одной в зимней ночи. Она решает вернуться домой. Ей стыдно – но что остается делать! Неуверенно тянет скрипящую дверь подъезда. Поскальзывается и упускает дверь, которая сразу захлопывается. Тянет снова. Медленно бредет по ступенькам наверх, раскаиваясь неведомо в чем. В своем существовании. Но это же не она, это все мама. Сама Настя не виновата. Подбородок вязнет в шарфе, липком от сахара. Нет, сахар на шарфе был в другие дни, когда ей покупали пирожные. Настя подходит к своей двери, тихонько стучит. Звонить не решается от стыда. Никто не открывает. Она топчется на коврике, потом оставляет квартиру и поднимается выше, на верхние этажи. Там она никогда не бывала. Там чужие двери. Родители ходили туда, когда сосед сверху заливал их. Снова спускается к своей двери, нажимает кнопку звонка. Резкий, короткий звук. Шорох шагов. Дверь открывает цыган, сосед, в тапочках, в странных спортивных штанах.
– А где мама? – захлебываясь, спрашивает Настя.
Цыган молча закрывает дверь у нее перед носом. Она боится, спускается на этаж ниже. Вот настоящая их дверь – еще на этаж ниже. С разбегу толкает дверь плечом, и та подается – не заперто. Она входит, разматывает шарф, слышит, как бежит из крана вода, снимает пальто, садится на стул. Хорошо дома. Никого нет. Вот и хорошо. Родителей нет, Константина нет.
Анастасия, сочиняя воспоминания, спрыгнула со ступенек стоящего вагона и увидела невдалеке огни вокзала. Она обошла поезд, пройдя прямо перед оскаленным тепловозом, и не спеша вышла к огням. Ей бы вернуться в отель, там остался муж. Опять обидится. Он такой обидчивый. Увидела другой поезд, белый и узкий. Ей показалось, что направление у него верное, и если нет рядом с отелем какого-нибудь большого города, где бы экспресс останавливался, то ведь всегда можно подъехать автобусом. Она поднялась в космически открывшиеся для нее двери вагона, сунула кондуктору пачку денег из внутреннего кармана, села в кресло. Здесь не душно и не холодно. Свежий кондиционированный воздух. Поезд сорвался с места. Огни в степи слились в огненные полосы. «Выйду на следующей станции, – твердо решила она. – Оттуда уже недалеко. Нужно только выбрать подходящий автобус».
Табло, показывающее скорость. 220 км/ч. 228. 234. 247. Анастасия прищуривается и смотрит сквозь ресницы. Она ждет, когда же поезд поедет быстрее. Она спешит в свой номер, к супругу.
Сосед справа, в клетчатой кепке, спал, соседка слева, девушка (вероятно, не моложе Анастасии, но по-тинейджерски накрашенная и причесанная) слушала плеер и кивала в такт музыке. Настя слышала только басы. До следующей станции далеко, скорость никак не достигнет 260 км/ч, а время, наоборот, идет все быстрее, и час уж не равен шестидесяти минутам. Анастасия задремала.
Константин в это время тоже спал, свернувшись и запутавшись в одеяле, лицом к стенке, почти касаясь носом розетки. Он сопел во сне. Варвара Семеновна лежала рядом на спине. Ровная, до подбородка аккуратно укрытая одеялом Анастасии. Легкий пушок на верхней губе дрожал от дыхания. Оба были одеты. В комнате горел свет. Был беспорядок. Пустая бутылка, разбросанные полотенца, перевернутая конфетная коробка, шоколад на полу, обрывки бумаги. Из балконной двери тянулся сквозняк. На потолке сидел комар, отбрасывающий длинную тень. Мирно и спокойно. Безмятежно.
В разогнавшемся до 256 км/ч поезде Анастасия продолжала смотреть сны…
Она стоит у двери в большую комнату, у двери с гранатовым стеклом. Через дверь видны темно-коричневый сервант и огромный раздвижной стол, который выставляют на середину залы по праздникам. На Новый год накрывают сразу несколькими скатертями – одной скатерти не хватает; заставляют сначала закусками: голубцами, салатами, котлетами, холодцом, заливной и копченой рыбой, и еще чем-то в подливке, в маленькой вазочке, и еще, и еще, и еще. Все садятся вокруг, дышат вкусными парами, смешанными с запахами присутствующих членов семьи. Потом приносят дымящееся горячее. А потом сладкое: торты, как башни, покупные и печеные.
Но сейчас за столом сидит бабушка. И Настю интересует сервант, а не стол – девочка точно помнит, на какой полочке в серванте стоит металлическая коробка с апельсиновыми конфетами. Бабушка улыбается губами в фиолетовой помаде. Не совсем искренне, потому что заметила Настю, но делает вид, что не заметила. Ей неприятно, что Настя стоит там, не заходит и не уходит. Бабушка еще сердится после вчерашнего. Вчера Настя зажигала спички и бросала на пол. Ей нравились огненные полосы, которые оставались в воздухе, а потом становились темными в глазах. Как огненные полосы в окне поезда. Кто мог ей дать спички и научить опасной игре? Только Константин, разумеется, но этого бабушка не хочет знать. Она думает, что Настя – трудный ребенок.
Чтобы не смотреть на Настю, бабушка рассматривает цветочные горшки на подоконнике. Руки Настя спрятала за спиной и мнет бумажку. Рядом с ней стоит бидон, в котором обычно носят молоко. Сейчас он пуст. В ушах повторяется лиственный шорох собственных шагов из кухни в большую комнату. Ее привлекает мысль о конфетах. На второй полочке сверху. Она пристально смотрит на сервант. Она не прикоснется к конфетам, если бабушка уйдет, ей не хочется класть конфету в рот, ей нужно только знать, что конфеты там, и, пока не узнает, она не сойдет с места.
На столе перед бабушкой лежат очки с толстыми стеклами. Часто бабушка кладет в один ящичек с конфетами корвалол или валерьянку, отчего у конфет такой специфический запах.
Анастасия проснулась, когда поезд остановился. Многие люди поднимались, брали свои чемоданчики и рюкзачки, направлялись к узкому выходу. Выскакивали шумные дети. Медленно отплывшая дверь выпустила пассажиров, Настя вышла со всеми, хотя ей жаль было покидать такой красивый поезд с блестящими стеклами и космической дверью. Без багажа. Остановилась с пустыми руками и вдруг с радостью узнала перрон, на который так недавно они спускались с Константином. На земле валялся билет. В луже огни. Большая часть пассажиров быстро рассеялась, и шум затих. Кто-то еще курил под навесом. Анастасия поежилась и застегнула куртку. Прохладный ветер. Глубокая ночь. Засунув руки в карманы, она поднялась на мостик и направилась к зданию станции. Окна отбрасывали желтые квадраты света на землю. «Что они, ночные хищники здесь все?! Ночной образ жизни?» – вслух, хотя и негромко, сказала она, имея в виду оживленность, которая отличала ночную станцию от дневной. И в маленьком баре приторговывали, и кассы были открыты, и журнально-книжный ларек, и косметика с парфюмерией местного разлива. Бывший спутник в клетчатой кепке, прислонившийся к колонне рядом со своим чемоданом, недобро посмотрел на нее. Он сейчас казался бодрым и активным – не то что в экспрессе.
Пройдя мимо рыжих дворняг, устроивших ночлег под стенами, Анастасия вышла на пятачок с другой стороны станции. Сбоку был припаркован зеленый «москвич», еще издающий запах бензина после недавней поездки. Знакомый бомж играл в карты с другим бомжом этикетками от газированных напитков.
– Извините, не подскажете, когда будет автобус на Захаровское? – глухо спросила Анастасия. Оба бомжа засмеялись в ответ, испугав непротезированными ртами. Растерянно отошла к стене. Конечно, она дождется автобуса, а не пойдет пешком. Константин посоветовал бы то же самое. Странно: она сбежала и вот опять возвращается, вместо того чтобы бежать дальше. Спать хочется. Вдалеке показалось НЛО, потом выяснилось, что это фары автобуса, спускавшегося с пригорка.
Салон оказался почти полным, народ рылся в карманах, доставая деньги, тащил багаж, болтал, беспокоился. На этот раз она решила не платить. Автобус тронулся. Она села у окна, рядом с ней место осталось незанятым. Разговоры о чужих родственниках за спиной усыпляют. Дремота состоит из колких палочек, отрезков, точек, полосочек света; она то блаженно-приятна, то непереносима.
