Карлос Оливейра - Современная португальская повесть
— Ну же, ну, совсем немного осталось. Скоро Паймого, а там уж рукой подать.
Штаны липнут к мокрым голеням. Сапоги не отрываются от земли. Острая, непрекращающаяся боль грызет, гложет желудок Палмы. В голове шумит. По лицу бежит пот, и крупные капли падают наземь при каждом резком движении. В ушах все нарастает звон. Еще немного — и, подобно молнии, что-то ударяет в мозг, опустошая и туманя сознание.
В темноте среди поля возникает удлиненное, необычное строение. Из чернеющего дверного проема выходит старческая фигура. Слышится приглушенное короткое приветствие:
— ¡Buenos!..[4]
После того как последний из пришедших скрывается внутри, старик какое-то время еще стоит у входа. Его спокойные, холодные глаза рыси обшаривают окрест лежащие земли.
Потом он входит и запирает двери. Когда с шахтерской лампы снят нагар, колеблющиеся на побеленных стенах тени успокаиваются.
Поднятая вверх лампа освещает прорубленный на чердак ход. В свете пламени хорошо видно узкое, суровое, чисто выбритое лицо старика.
Все разом запихивают на чердак принесенные мешки и, так же как вошли, согнувшись, покидают помещение.
Внезапно тело Палмы подается вперед, колени подгибаются. Он вытягивает руки и, скользя по стене, падает. Сев на каменный пол, Палма ловит широко раскрытым ртом воздух.
Старик с любопытством подносит к нему лампу.
— ¿Qué es eso, hombre?[5]
Палма еле шевелит пересохшими губами. Но все тут же понимают. Корона обращается к старику:
— Послушай, Карретеро, можешь дать ему поесть?
— Claro que si[6].
Они поднимают Палму. Корона внимательно смотрит на него.
— Ты что-нибудь ел вчера?
— Чесночную похлебку.
— Нужно было сказать. Это никуда не годится.
Палма опирается на руку Короны, смотрит на него невидящим взглядом.
— Только ты меня не откидывай, — голос его прерывается, — слышь? Когда я ем, я все могу наравне со всеми!
— Хорошо, об этом потом. — Корана делает знак старику.
Держа около ноги лампу, испанец идет впереди группы. Минуя узкий проход, черные бесформенные тени тревожно колышутся на стенах.
11
Этой ночи не будет конца. Чем дальше, тем хуже. Жулии так и не удается уснуть. Она лежит с открытыми глазами, и тяжелые предчувствия сгущают черноту и без того черной, удушливой ночи. Жулия откидывает старое рваное одеяло и бесшумно выходит во двор.
Чуть заметно светает. На севере опять поднимается ветер. Он бежит по равнине, заставляя дрожать все окутывающую вокруг пелену мрака. Слышно, как в траве шуршат насекомые, шелестят кусты, как пробуждается жизнь.
Ардила спрыгивает со ступеньки и нежно-вопросительно смотрит на хозяйку.
Только теперь Жулия осознает, что начинается день. Бесцельно и торопливо, с развевающимися на ветру волосами и вздувающимися юбками принимается она ходить по двору. На ее мертвенно-бледном лице горят озабоченные, всматривающиеся в даль глаза.
Как две тени, около нее возникают Аманда Карруска и Мариана. И та и другая думают о Палме, но каждая по-своему.
Кутаясь в жалкое тряпье, старуха садится на пороге. Неподвижная, она не спускает глаз с перекрестка, что за дубовой рощей. Ничто другое не привлекает ее внимания. Она уверена, хотя на то нет никаких оснований, что именно оттуда должен появиться Палма. За ее спиной, прислонившись к косяку двери, стоит внешне спокойная Мариана. Она следит за каждым движением матери.
Из лачуги доносится жалобный крик:
— О мня ма-а-а!
У порога Жулия останавливается. Она внимательно смотрит на мать, пытается разгадать ее мысли, услышать слово утешения. Но старуха даже не удостаивает ее взглядом.
— Мариана… ты не думаешь, что ему уж пора вернуться?
— Даже не знаю, что сказать. Ждите, не волнуйтесь.
— Как это я могу не волноваться? Ждите. А что я делаю, как не жду? Это вы бесчувственные…
— Ма-а-а! — хнычет Бенто. — Мня ма-а-а!
Жулия идет к сыну.
Встав на колени на земляном полу, она смачивает в святой воде платок и протирает склеившиеся за ночь зеленоватым гноем веки Бенто. Торопливо, дрожащим голосом, как будто тут же, вскорости, как только произнесет она последнее слово, разрешатся все беды, читает Жулия молитву святой Лузии:
Когда святая Лузия
по миру шла,
божья матерь Мария
к ней подошла.
И сказала Мария:
«Лузия, по миру будешь ходить,
серебро глаз в ладонях носить…»
Рыданья прерывают ее. Она обнимает сына. Но Бенто, уже с открытыми глазами, отталкивает ее и на четвереньках бежит во двор.
Жулия упирает руки в пол. Сквозь пелену, застилающую ей глаза, она видит спускающуюся со ступенек Мариану. Ее пугает все. Обессиленная, с разметанными по плечам и лбу волосами Жулия встает.
— Куда это ты?
— Да что ты ее спрашиваешь? — повышает голос Аманда Карруска. — Иль сегодня не воскресенье? К своим идет, к своим! Будут там о походе в город говорить. Теперь ведь у них просто: соберутся, пойдут в город, и готово — работа в руках! Послушай-ка, а тебе-то в городе что надо? У тебя ж работа есть!
— Я за отца пойду и за других.
— Давай, давай! Собирайтесь и все вместе к волку в логово! — пророчествует с горькой усмешкой на губах Аманда Карруска. — Но после не жалуйтесь.
— Почему это мы должны жаловаться? И что может случиться хуже того, что уже случилось, что может быть хуже той жизни, что мы имеем?
Старуха пристально, с интересом смотрит на внучку.
— Ну, и чего вы хотите?
— Покончить с этим. Покончить с той нищетой, в которой мы живем. Мы и другие. — Мариана идет к двери. — Я, бабушка, теперь знаю то, о чем раньше и понятия не имела. Да, да, мне объяснили, что так жить, как живем мы, — преступление. И я согласна с ними.
— Ох, какую новость сказала, скажите пожалуйста! — На лице старухи искреннее разочарование. — Что это преступление, я и сама знала!
— Ну, и что вы сделали, чтобы покончить с этим?
Неожиданный вопрос повергает Аманду Карруска в смятение. Она видит, как внучка, уже идя по двору, оборачивается и смотрит на нее. Старуха растерянно провожает ее взглядом вниз по склону.
— Бог мой! — шепчет Жулия в отчаянии. — Неужели мало, что прибрал отца?.. Не знаю, что и думать…
Аманда Карруска прерывает ее:
— Ну, что ты тут молишься?
— Ой, не вернется он, мама!
— Ты уж хочешь, чтоб твой мужик туда и обратно за ночь обернулся.
— Нет, но…
— А, оставь! Иди хнычь в другое место.
Сидя на корточках, Аманда Карруска задумывается. Спустя какое-то время лицо ее покрывается морщинами.
— Что там, на этих собраниях, говорят они друг другу? Что они могут сказать нового?
Жулия идет по двору, пристально глядя вдаль. На месте, где была печь, сидит качающийся Бенто. Хриплые заунывные звуки его песни сливаются с завыванием ветра.
— Собрания, походы в город… — бормочет себе под нос Аманда Карруска. — А! Не понимаю я этих людей!
12
Надвинув на глаза шапку и засунув руки в карманы, размеренным шагом идет по дороге Палма.
Идет от лачуги Тоурежа, где находится тайник для переправляемого из Испании товара. В правом кармане пять замусоленных банкнотов. На пути — лавка Миры, белая, вытянутая, с голубым фасадом.
Против обыкновения, в этот воскресный день в лавке пусто. Палма не совсем уверенно присаживается к столу.
Жозе Инасио Мира серьезно приглядывается к нему.
— Ну, как вижу, все в порядке…
— В порядке. Только вот я вначале…
— Не надо, не надо об этом. Я только хотел знать, что все в порядке.
Какое-то время они смотрят друг на друга. Палма устраивается поудобнее на скамье. Проводит рукой по рту, сдерживая зевоту, и замечает полку с товаром. В вогнутой, чуть ржавой сетке он видит огромный кусок мяса.
— Отрежь-ка мне полкило мяса, кило сала и три хлеба, давай.
— Обожди. Говори по порядку.
И пока Жозе Инасио Мира отпускает ему товар, Палма изо всех сил таращит глаза, борясь со сном.
— Что случилось? Воскресенье, а в лавке ни души.
— Да, кое-что случилось…
Завернув покупки в бумагу темного цвета, Жозе Инасио Мира кладет их перед Палмой.
— Да ты от дочери должен знать… Только вот чего они хотят? Это вопрос. Работы? Как я знаю, чтобы получить работу, тайные собрания не нужны.
— Так ведь люди ничего не могут сказать открыто, — сопротивляется Палма, озабоченный поворотом дела. — Как они могут по-другому.
— Да не в том дело. На уме у них еще кое-что. Они не как все. Голодные-голодные, а нос вверх дерут будь здоров.
Преодолевая усталость, Палма начинает слушать внимательнее.
— Знаешь, я вот, — снова говорит Жозе Инасио Мира обиженным тоном, — продаю продукты в кредит. Сегодня — одному, завтра — другому. Чего еще надо? Воем? Не могу, невозможно.
