Наталья Земскова - Город на Стиксе
Русский драматург Островский современен. Мы убедились в этом сполна, когда Жанна поведала нам о том, что получила точь-в-точь такое же предложение от Геворкяна, что и Лариса Дмитриевна Огудалова от промышленника Кнурова в финале пьесы «Бесприданница»: полное содержание в обмен на услуги. И полное обоснование такого предложения.
Фруктовому магнату пятьдесят два года, он восемь лет как вдовец, у него взрослые дочери, которым он несколько лет назад дал страшную клятву — никогда не жениться и больше не иметь детей.
— Какое-то время я этим тяготился, но сейчас понимаю, что девочки правы, — объяснил он Жанетте. — Во-первых, они уже много пережили, когда подростками лишились матери, и я не хочу доставлять им новые страдания. Не хочу, чтобы в случае моей смерти возникал вопрос о наследстве с моей вдовой — все унаследуют дочери. Во-вторых, поскольку я рассматриваю только молодых женщин, то, естественно, хочу застраховать себя от возможных рогов и обозначить отношения договором. Мне нужна интересная образованная дама, живущая в одной из моих квартир (которую я, возможно, перепишу на нее), — но не совместно со мной. Дама, которая будет со мной, когда мне это будет нужно. Если отношения определены «товар — деньги — товар», нет ни двусмысленностей, ни непредвиденных ситуаций. Я понимаю, что хочу купить три — пять лучших лет вашей жизни, но за это и щедро плачу — две тысячи долларов в месяц, не считая текущих расходов, расходов на отдых и на гардероб, который, как вы понимаете, должен быть соответствующим. Эти деньги можно откладывать… А условие только одно: нигде и никогда вы не должны появляться с другими мужчинами.
— Почему я? — растерялась Жанетта.
— Вы мне нравитесь, вы мне подходите. Рядом с двадцатилетней я буду смешон, женщины «из простых» меня не привлекают, и даже то, что вы — журналистка, мне будет на руку.
— Что ты ответила? — после паузы прошептала Галина.
— Сначала возмутилась-отказалась. Но он просил не торопиться и дал на размышления неделю. Неделя истекает послезавтра, и, видимо, я соглашусь.
Мы молчали столь выразительно, что Жанна хлопнула футляром колье и закурила сигарету:
— По крайней мере, это честно.
Я достала колье и полюбовалась отливом:
— Жан, это не Островский. Ты знаешь, это Достоевский, и мне это не нравится.
— Отчего же, позвольте узнать? Нехорошо, да? Непорядочно! Ужасно! Я — вещь!
— Обмен неравноценен.
— А сколько он должен платить — пятнадцать, двадцать тысяч долларов?
— Хоть сто. Обмен неравноценен, потому что, в конце концов, расплачиваться будешь ты — своими нервами, свободой, временем.
Жанкины глаза наполнились слезами, и она тихо сказала:
— Любой союз — попрание свободы, нервы, время. Или не так? Вот только за это не платят. Ты со своим Бакуниным носилась столько же — два года. Галина со своим Аркашей — полтора. По крайней мере, будет сатисфакция.
— Ну, если он тебе нравится… — пожала плечами Галина.
— Да пошутила я — вы и поверили! — громко захохотала Жанетта. Осторожно промокнула глаза, чтобы не потекла тушь, и заключила: — И все-таки это честнее, чем ваша любовь.
2«Я та, которая ловит стрелу», — ожила во мне Жанки-на мантра, и, круто изменив субботние планы, я решила вдруг съездить на рынок.
Планов, по правде говоря, не было никаких, если не считать таковыми продолжительное пребывание на лоджии в шезлонге с Франсуазой Саган/Эрихом Ремарком и бутылкой воды/мороженым. Грандиозным плюсом моей (почти моей — на самом деле ведомственной, редакционной) квартиры, которую я надеялась получить в собственность как перспективный сотрудник, был вид на лес и пруд, так что просторная лоджия плюс качественная любовная проза вполне годились для программы выходного дня, пусть удручающе банальной.
Я ни минуты не верила в Жанкины мантры, но сама фраза, содержащая внутреннюю гармонию и посыл, мне понравилась… Ну да, сначала эта Царевна-лягушка ловит стрелу, затем сбрасывает шкурку — и дело вроде бы в шляпе. Но логичней было бы наоборот: сбросить шкурку (стереотипы, обиды и комплексы), а уж потом следовать к светлому будущему в виде счастливого брака, ибо просто брак — «чтобы был» — нам не нужен.
— Я та, которая сбрасывает шкурку, — сказала я шезлонгу и отправилась закупать натуральные продукты, чтобы приготовить красивый ужин, чего не делала в принципе никогда. Плиту я вообще ненавидела как пожирателя времени-сил, быт меня удручал, и, если бы не эстетические запросы и поиск вечной гармонии в том, что меня окружает, я могла бы довольствоваться голыми стенами и лампочкой Ильича. Но на этот раз я задумала именно красивый ужин — ужин с дипломатом. Мантрам должен сопутствовать обряд.
С рынком, правда, была другая история. Время от времени я заглядывала в этот мир вкусов и запахов, поначалу представлявшийся мне чуть не единственным живым в Городе местом. В первое время у меня не было ни друзей, ни знакомых, но на рынке все это стиралось, не имело значения, и для людей, стоящих за прилавком, каждый покупатель был и знакомый, и друг. Воображая себе восточный базар, я могла ходить здесь часами, пробуя бесконечные сорта брынзы, маринованного чеснока и свежего инжира, который вообще-то, как и клубника, хранится только несколько часов. С появлением в моей жизни газеты этот рынок с инжиром исчез, но сейчас, пробираясь по его пышным, щедро декорированным рядам, я испытывала странное чувство, словно встретила знакомого из прежней, не такой уж и скверной жизни.
— Я та, которая ловит стрелу, — повторила я снова, принимаясь скупать всякую всячину, начиная с домашних соусов и заканчивая лавашем. Это не свойственное мне занятие увлекло и даже, как ни странно, изменило настроение, как меняет его любое нарушение стереотипа, пусть и такое невинное. С видом знатока я жевала творог и мочёные яблоки, грызла немытый миндаль.
Поражаясь тому, что на поиск продуктов (не изобретение эликсира вечной молодости или хотя бы вечного двигателя, а всего лишь поиск продуктов питания!) можно потратить значительный кусок своей неповторимой жизни, и испытывая почти счастье оттого, что свою жизнь трачу все-таки на другое, я бродила среди красно-желто-зеленого изобилия в этом гастрономическом Диснейленде, чьи удовольствия доступны каждому, независимо от пола и возраста. Я наматывала круги, обрастая диковинной снедью, и все не могла отыскать рукколу, необходимую для задуманного салата. И только когда я запнулась за чью-то ногу и чуть не полетела, чудом сохранив равновесие, увидела эту рукколу прямо у входа, где до этого прошла раз шесть или семь.
«Все, что вы ищете с огромным трудом, всегда находится рядом с вами», — вспомнила я незыблемую истину, подтверждение которой получала отовсюду и тут же забывала об этом, вынуждая ее (мудрость) являться мне снова и снова.
— Господи, боже мой, ты бы хоть это записывала! Завела бы тетрадь себе, что ли, — поругала я себя вслух и опять вырулила на странный сон с крышей и незнакомцем, которого мне следовало отыскать. Отыскать где-то рядом? Но рядом — это где? В соседнем офисе? Подъезде? Магазине?
Намотав еще пару бессмысленных кругов, я набрела еще на одну истину, гласившую, что в любом деле нам засчитывается не результат, не итог, а — усилие. То есть что бы мы там ни делали, к чему бы ни стремились, рассматривать станут лишь наше старание. Значит, что? Значит, я должна очень стараться, и когда количество выделенных мною сил будет достаточно для результата, тут результат и проявится.
Вот за этим и шла я на рынок. А он между тем пустел и сворачивал свои закрома. Дело шло к вечеру. Подхватив сумки, заспешила и я, и уже на выходе столкнулась с Сашей Водонеевым, актером и поэтом и, в общем, тоже «городским сумасшедшим». Саша играл сразу в нескольких театральных труппах и с регулярной периодичностью выпускал книги своих стихов, на которые тратил все, что удавалось заработать в театре. Длинный плащ (это в жару-то), длинный шарф, остроносые туфли.
— Что здесь делаешь ты? — театрально изобразил удивление Саша, сделав вращение кистью руки, и, не дожидаясь ответа, наскоро пробурчал: — Не забудь про мой творческий вечер. Через две недели, в филармонии.
— Ладно, — ответила я, и уже было опустила свои сумки на землю, чтобы поговорить, как он, картинно изобразив, что торопится, убежал.
За три года знакомства с Водонеевым я никогда не видела его таким растерянным, придавленным, прибитым. И таким неухоженным. Среднего роста, он будто бы стал еще ниже, и это не вязалось ни с готовящимся вечером, ни с презентацией книги под названием «Шелковые письмена», на которую он все-таки насобирал деньги.
— Саша! — крикнула я вслед, но он уже исчез в рыночных лабиринтах.
Все мои обретенные мудрости разом выскочили из головы, улетучилось настроение, а внутри что-то больно заныло.
