Джошуа Феррис - Безымянное
— В чем дело? — спросил он, встретившись глазами с Хоббсом. Тот выдержал взгляд, но не ответил.
За него высказался Крониш.
— Хоббс волнуется, что из-за проблем со здоровьем Джейн ты не сможешь работать с полной отдачей.
— Я всем сердцем сочувствую вашему горю, — заявил Хоббс. — Но и вы меня поймите: если мы проиграем, мне крышка. Конфискация имущества и тюрьма — это я еще малой кровью отделаюсь. Так что мне нужно знать, могу ли я рассчитывать на полную вовлеченность с вашей стороны.
Тим посмотрел прямо в глаза Хоббса под набрякшими веками, игнорируя обоих партнеров.
— Никто лучше меня с этим делом не справится.
— Ты пашешь как вол, мы все это знаем, — успокоил Водица. — Хоббс ведь не видит, в отличие от нас, как ты тут просиживаешь ночами. Поэтому и попросил обсудить, чтобы не осталось недомолвок.
— Если бы он видел тебя столько же, сколько мы, у него бы даже сомнений не возникло, — подхватил Крониш. — Так что мы здесь лишь для того, чтобы прояснить это крошечное недопонимание.
— Ему просто нужно почаще слышать от тебя, как продвигаются дела. Каждый день, как было раньше, до рецидива Джейн, — тогда у него никаких вопросов не возникнет.
Тим даже не взглянул на коллег, все это время не сводя глаз с Хоббса.
— Я добьюсь оправдательного приговора, — заявил он в наступившей тишине.
Хоббс посмотрел еще более несчастным взглядом, чем во время недавнего срыва в коридоре. Вывернув шею, оглянулся на Крониша, а потом на Водицу.
— Вы тут между собой как-нибудь сами разберитесь. — Он встал и принялся застегивать пиджак. — Но только разберитесь, ради бога, и побыстрее, потому что я не хочу гнить в тюрьме за то, чего не делал.
Тим поднялся.
— Я вас провожу.
— Нет уж, сидите, — велел Хоббс. — И не вставайте, пока не разберетесь. Здесь я и без провожатых справлюсь.
— Двадцать миллионов долларов, — произнес Водица, когда Хоббс удалился. — Мне лично плевать, сгниет он в тюрьме или будет до конца жизни греть пузо в Майями, но упустить двадцать миллионов в год, которые он нам приносит, — ни за что.
— А кто, спрашивается, нам его привел? — вскинулся Тим. — Чей это, черт подери, клиент? Вы же двое вламываетесь…
— Он сам нас позвал.
— …и устраиваете мне допрос! Нотации читаете!
— А где тебя носило, Тим? — воскликнул Крониш. — Мы тут выпутываемся как можем, зубы заговариваем. Где ты пропадал?
— То есть мне разок уже и отгул нельзя взять?
— Если бы только разок…
— Ежу понятно, что в разгар подобного процесса ни о каких отгулах и речи быть не может! — заявил Водица. — Что вообще происходит?
— Она умирает! — закричал Тим. — Умирает, понимаете вы, господа хорошие?
Оба тут же умолкли.
Водица, поднаторевший в резких разворотах, вздохнул с точно рассчитанной дозой сочувствия и тревоги.
— Да, дела плохи.
— Может, тебя тогда отстранить? — предложил Крониш. — Возьмешь отпуск?
— Майк примет дело, — подхватил Водица. — Питер его быстро введет в курс. У Майка Хоббс будет в надежных руках.
— Она не разрешает мне идти в отпуск, — сказал Тим. — Ей важно, чтобы все оставалось по-прежнему, иначе она почувствует, что болезнь побеждает. Так она говорит.
Крониш с Водицей переглянулись.
— Идите к черту оба! — воскликнул Тим. — Дело веду я.
Он вернулся в туалет. Заперся в кабинке, повесил рюкзак на металлический крюк и уселся на стульчак. Развязав шнурки негнущимися непослушными пальцами, он, как и четверть часа назад, стянул с каждой ноги по паре носков.
Та же картина. Левый мизинец совершенно мумифицировался. Тим внутренне содрогался при мысли, что теперь этот палец можно абсолютно безболезненно отхватить ножницами.
Несколько часов спустя он отвалился сам. Тим почувствовал, как он перекатывается в носке. Закрыв дверь в кабинет, он снял ботинок и вытащил похожий на изюмину-переросток предмет. Завернул его в чистый листок бумаги и выкинул в мусорную корзину.
17Раньше это называли душой. Неделимая, цельная, противопоставленная плоти.
Он думал, у него она есть. Душа, дух, природа, натура. Он думал, что разум и чувства тому порукой.
Если настроение, выражение лица, сосание под ложечкой от голода, пристрастие к тому или иному цвету — все человеческое и сиюминутное — идет не от души, не от сердца, а от вспыхивающих синапсов, от электрических сигналов, от мозгового вещества, которое можно пощупать и просканировать, все его представления о себе летят прахом. Неужели душа — это просто-напросто более утонченное тело?
Он отказывался в это верить.
Вечером Тим заглянул на пост охраны. Фрэнк Нововян сидел, откинувшись на спинку стула, скрестив руки на груди поверх тужурки с галстуком. Глаза-черносливины взирали свысока на неспешный круговорот входящих и выходящих в вестибюле. Тим облокотился на мраморную стойку.
— Откуда ты узнал о моих хождениях, Фрэнк?
Фрэнк расплел руки и упер их в бока. Он медлил с ответом, явно пытаясь выгадать время.
— Вы, значит, не помните ту девчушку, мистер Фарнсуорт?
— Какую девчушку?
Фрэнк рассказал. Однажды Тим появился у поста охраны и попросил Фрэнка выйти с ним. В голосе его Фрэнку послышалась паника. Дальнейшие события развивались примерно по тому же сценарию, что и несколько дней назад. Фрэнк догнал Тима на полпути к вращающимся дверям и проследовал за ним на улицу. Стоял жаркий летний день. Обернувшись на ходу, Тим сообщил, что не может сейчас вернуться в кабинет. Фрэнк заключил, что у юриста какая-то срочная встреча, и он хочет что-то передать или поручить, однако из обмена репликами, продолжающегося на ходу, охранник понял — все гораздо сложнее. «Помоги мне остановиться», — прошептал Тим. Вокруг кипела городская жизнь, сигналили машины, доносились обрывки разговоров. Тим велел Фрэнку ухватить его за руки, затормозить как-то. «Простите, мистер Фарнсуорт, — уточнил охранник, стараясь не отставать, — вы не можете остановиться сами?»
Ни тот, ни другой не заметили малышку. Она вырвалась у мамы и, метнувшись прямо под ноги Тиму, полетела на землю. Тим засеменил, чтобы не наступить на ребенка и с трудом удержал равновесие. Все вокруг — и Фрэнк, и мать девочки, и прохожие — застыли на тротуаре. Кто-то изумленно моргал, кто-то кинулся к девчушке, которая уже заходилась ревом. Тим шагал дальше.
— Вы оглянулись на меня в ужасе, — рассказывал Фрэнк. — А я смотрел на вас, не понимая, почему вы не остановитесь. И ведь вы уже объяснили — не могу, но мне и в голову не приходило, что вы это в прямом смысле.
— Я ничего такого не помню.
— А я помню, словно вчера было.
— Но мы никогда об этом не говорили.
Фрэнк покачал головой.
— И ты сразу поверил, что я не в силах остановиться?
— Вы никогда не оставили бы ушибленного ребенка на тротуаре, если бы могли вернуться.
Вопреки одолевающим время от времени сомнениям Тим упорно верил, что болезнь его — физического, а не психического свойства. А оказывается, из памяти стерся эпизод со сбитой девочкой. Значит, из его души — неделимой, цельной — что-то может изгладиться, выпасть, кануть в Лету? Как после этого верить в постоянство того, что называют душой?
Тим поблагодарил Фрэнка и собирался уже уйти, когда вспомнил про одолженную вещь и вытащил из кармана пальто шерстяную шапку.
— Возвращаю. Я перед тобой в неоплатном долгу. Она спасла мне жизнь.
— Всегда пожалуйста, мистер Фарнсуорт.
18Его разбудил тычок полицейской дубинки. Он приподнялся с дерматинового сиденья и, моргая, уставился на копа, который стоял в оборонительной позе на асфальте и светил фонариком прямо в глаза. Куда его на этот раз занесло? Полицейский попросил выйти из машины, слепящий луч пропал, и сквозь лобовое стекло заструился рассеянный уличный свет, выхватывая из полумрака большой руль. Двери у этого грузовика или фургона не оказалось. Тим выбрался из кабины, шагнув на подножку, и полицейский отодвинулся, сохраняя дистанцию. Еще один рядом держался за кобуру. Все трое стояли между грузовиком, где проснулся Тим, и другим таким же. На борту виднелась надпись «Картофельные чипсы Атс». Тим смутно припомнил, как пробирался в наступающих сумерках на огороженную стоянку.
Коп спросил, что он здесь делает. Тим ответил, что не знает. Чистая правда, но что толку от нее полицейскому?
Тима сорвало в разгар подготовки свидетеля. Проинструктировать Хоббса перед дачей показаний в суде было на этом этапе (до отбора присяжных) делом первостепенной важности. Рискованно, конечно, как же без этого, но Тим хотел, чтобы присяжные выслушали самого обвиняемого. Сколько раз Хоббс твердил, что ему нечего скрывать? Его неподдельная искренность должна подействовать на жюри. Однако для этого требуется как следует его поднатаскать. Работу со свидетелем Тим относил к самым приятным аспектам досудебной подготовки и занимался ей с удовольствием. А потом вышел и пропал.
