Чезаре Павезе - Избранное
Под вечер она зашла в студию, чтобы опередить Амелию. Гвидо сказал ей, что всегда бывает там в это время. Но дверь была заперта. Джинии пришло в голову, что Гвидо в кафе вместе с Родригесом и Амелией. Она пошла туда, но, заглянув в витрину, увидела только Амелию, которая сидела, подперев кулаком голову, и курила. «Бедняжка», — подумала Джиния, возвращаясь домой.
Прогуливаясь после ужина, она увидела с улицы, что окно студии освещено, и, обрадовавшись, взбежала наверх; но Гвидо там не было. Ей открыл Родригес и, пригласив ее войти, извинился за то, что будет есть в ее присутствии — уж очень он проголодался. Ел он колбасу прямо с бумаги, стоя перед столом при том же угнетающем свете, которым студия была освещена в тот раз, когда она впервые пришла сюда. Ел, как мальчишка, откусывая от целой булки, и, если бы не его смуглое лицо и не фальшивые глаза, Джиния, может быть, и пошутила бы по этому поводу. Он и ей предложил закусить, но она только спросила про Гвидо.
— Раз он не пришел, значит, он в наряде и ему приходится оставаться в казарме, — сказал Родригес.
«Тогда я пойду», — подумала Джиния, но не решилась сказать это вслух, потому что Родригес, уставившийся на нее, понял бы, что она пришла только для того, чтобы повидать Гвидо. Не зная, как быть, она обвела глазами комнату, казавшуюся при этом свете донельзя убогой, оглядела валявшиеся на полу бумажки и окурки и спросила Родригеса, не ждет ли он кого-нибудь.
— Да, жду, — сказал Родригес, перестав жевать.
Но и тут Джиния не нашла в себе силы уйти. Она спросила, не видел ли он Амелии.
— Вы только и делаете, что бегаете друг за другом, — сказал Родригес, глядя на нее. — Почему бы это? Ведь вы обе женщины.
— Почему? — переспросила Джиния.
— Да, почему? — ухмыляясь, сказал Родригес. — Уж вы-то должны это знать. Интуитивно чувствовать. Ведь женщинам свойственна интуиция, правда?
Джиния с минуту помешкала и спросила:
— Амелия искала меня?
— Что там искала, — сказал Родригес. — Она сохнет по тебе.
Портьера в глубине комнаты раздвинулась, и из-за нее вышла Амелия. Она бросилась на Родригеса, а тот, оторвав зубами кусок булки, обежал вокруг стола, как будто они играли в догонялки. Амелия была без шляпы и казалась взбешенной, но посреди комнаты остановилась и стала смеяться. Однако у нее это плохо получалось.
— Мы не знали, что это ты, — сказал она.
— А, вы ужинали, — сухо сказала Джиния.
— У нас маленький интимный ужин, — сказал Родригес. — Но оттого, что нас трое, он будет еще интимнее.
— Ты искала Гвидо? — спросила Амелия.
— Я зашла на минутку, но меня ждет Роза. Уже поздно.
Амелия крикнула ей:
— Постой, дуреха!
Но Джиния сказала:
— Я не дуреха. — И сбежала вниз по лестнице.
Она уже завернула за угол, когда услышала позади дробный стук каблуков: кто-то бежал за ней. Это была Амелия, без шляпы.
— Почему ты уходишь? Неужели ты поверила Родригесу?
Джиния, не останавливаясь, сказала:
— Оставь меня в покое.
Много дней при воспоминании об этом у нее колотилось сердце, как будто она еще убегала из студии. Когда она думала об Амелии и Родригесе, у нее сжимались кулаки. О Гвидо она даже не осмеливалась думать и не знала, как увидеться с ним. Она была уверена, что потеряла и его.
Наконец она сказала себе: «Я просто дурочка, почему я вечно за кем-то бегаю? Я еще не научилась быть одной. Кто захочет меня видеть, сам придет ко мне».
С этого дня она успокоилась и думала о Гвидо без волнения и стала обращать больше внимания на Северино, который подчас удивлял ее: когда ему что-нибудь говорили, он, прежде чем ответить, смотрел в землю и никогда не поддакивал тому, кто говорил, а все больше отмалчивался. Но вообще-то он был совсем не глуп, хоть и мужчина. А вот она до сих пор вела себя, как Роза. Немудрено, что с ней и обращались, как с Розой.
Она больше никого не искала, не ходила в кино и в танцзал, а довольствовалась тем, что одна слонялась по улицам и иногда добиралась до центра. Стоял ноябрь, было холодно, и в иные вечера она садилась на трамвай, сходила у пассажа и, немного побродив, возвращалась домой. Она все надеялась встретить Гвидо и всем солдатам мимоходом заглядывала в лицо. Как-то раз она — только так, посмотреть — с бьющимся сердцем подошла к кафе Амелии. Там было много народу, но Амелии не было.
Дни тянулись медленно, но из-за холода легче было усидеть дома, и в это унылое время Джиния думала, что такого лета, как прошлое, ей уже никогда не видать. «Теперь я другая женщина, — думала она, — просто не верится, что я была тогда такая шальная. Мне это чудом сошло с рук». Ей казалось невероятным, что в будущем году опять наступит лето. И она уже представляла себе, как она теплым вечером идет по бульварам, одна, с покрасневшими от слез глазами, и ходит так изо дня в день, из дому на работу, с работы домой, точно тридцатилетняя старая дева. Хуже всего было то, что ей больше не доставляло удовольствия полежать полчасика в темноте. И, даже возясь на кухне, она думала о студии и подолгу стояла без дела, глядя в одну точку.
Потом она отдала себе отчет в том, что провела так не больше двух недель. Выходя из ателье, она всякий раз надеялась, что у подъезда ее кто-нибудь поджидает, и оттого, что этого не случалось, она испытывала такое чувство, будто день потерян и она живет уже завтрашним, послезавтрашним днем и все ждет чего-то такого, что никогда не происходит. «Мне еще нет семнадцати, — утешала она себя, — у меня еще много времени впереди». Но она никак не могла понять, почему Амелия, бежавшая за ней по улице без шляпы, больше не показывается. Может быть, она только боялась, что Джиния станет всем рассказывать про нее.
Однажды под вечер синьора Биче позвала ее к телефону. «Тебя просит какая-то женщина с мужским голосом», — сказала она. Это была Амелия.
— Послушай, Джиния, соври там, что Северино болен, и приходи к нам. Тут и Гвидо. Поужинаем вместе.
— А Северино?
— Забеги домой, покорми его, а потом приходи. Мы тебя ждем.
Джиния послушалась, забежала домой и сказала Северино, что поужинает с Амелией, потом поправила прическу и вышла из дому. Шел дождь. «У Амелии голос, как у чахоточной, — думала она. — Бедняжка».
Она решила, если не будет Гвидо, тут же уйти. В студии она нашла Амелию и Родригеса, которые в полутьме разжигали керосинку.
— А где же Гвидо? — спросила она.
Амелия выпрямилась и, проведя по лбу тыльной стороной ладони, указала на портьеру. Из-за портьеры высунул голову Гвидо и крикнул Джинии: «Привет!» Тогда она улыбнулась. Стол был завален бумажными тарелками и провизией. На потолке зажегся желтый кружок — отсвет керосинки.
— Зажгите свет! — крикнул Гвидо.
— Не надо, так лучше, — сказала Амелия.
Было не очень-то тепло, и они не снимали пальто. Джиния подошла к закутку, где был умывальник, и, отведя рукой портьеру, громко спросила:
— В честь чего эта вечеринка?
— Если хочешь, в честь тебя, — тихо сказал ей Гвидо, вытирая руки. — Почему ты не приходила?
— Я пришла как-то раз, но вас не было, — прошептала Джиния.
— Говори мне «ты», — сказал Гвидо, — в этот вечер мы все на «ты».
— Вы были в наряде? — сказала Джиния.
— Ты был в наряде, — сказал Гвидо, гладя ее волосы.
В этот момент у нее за спиной зажгли свет, и Джиния отпустила портьеру и уставилась на картину с дыней.
За стол не садились, дожидаясь, пока в комнате станет теплее. Все слонялись из угла в угол в пальто, засунув руки в карманы, и от этого казалось, будто ты в кафе. Родригес налил себе вина и наполнил три других стакана. «Подождите еще», — сказала Амелия, а Родригес сказал, что пора начинать. Потом стол осторожно, чтобы не разлить вино, перенесли к тахте, и Джиния поспешила сесть рядом с Амелией.
Угощение составляли колбаса, фрукты, сласти и две большие оплетенные бутыли. Джиния подумала, не такие ли пирушки устраивали в свое время Амелия с Гвидо, и, выпив вина, спросила у них об этом, а они стали со смехом рассказывать, что вытворяли в этой студии. Джиния слушала с завистью, ей казалось, что она родилась слишком поздно, и она сама называла себя за это дурой. Она понимала, что с художниками не надо серьезничать, потому что они ведут не такую жизнь, как другие, ведь вот Родригес, который не писал картин, сидел тихо и жевал, а если что и говорил, то только насмешничал. Он исподлобья лукаво посматривал на Джинию, и она переносила на него то чувство раздражения, которое вызывали у нее рассказы о том, как Гвидо развлекался с Амелией.
— Нехорошо рассказывать мне все это, — сказала она жалобно. — Обидно делается, что меня здесь тогда не было.
— Но теперь-то ты здесь, — сказала Амелия, — вот и веселись.
И тут Джиния почувствовала желание, неудержимое желание побыть наедине с Гвидо. Однако она понимала, что так расхрабрилась только потому, что рядом с ней сидит Амелия. Иначе она удрала бы.
