Валери Тонг Куонг - Мастерская чудес
Натали сразу почуяла неладное. Еще на платформе сдвинула брови, нахмурилась. Я усадил ее на скамейку.
— Послушай, лапочка. Мне нужно сказать тебе одну вещь. Забирай мою форму и делай с ней что хочешь. Хоть на тряпки порви, хоть выброси к черту. С меня довольно! Я ухожу и посылаю армейских засранцев куда подальше.
Помрачнела, долго молчала. Ручки задрожали, губки скривились. Наконец топнула ножкой и проговорила испуганно:
— Нет-нет, так нельзя, ты не должен. Дезертирство — преступление, которое карается по закону. Тебя поймают, осудят, посадят в тюрьму. А как же я, ты обо мне подумал?
— Военная полиция, суды, бумажные разборки — это все сказки для маленьких. Армия не станет разоряться ради одной паршивой овцы, там и без того говна навалом. Никто меня не будет ловить и судить. Пришлют пару повесток с угрозами и пойдут себе лесом!
Я взял ее за руку, мы пошли к ней домой. За всю дорогу она не проронила ни слова, упорно глядела в землю. Чужая, холодная. Всю душу мне вынула, никаких оправданий не слушала. Хоть я и распинался:
— Лапочка, не я преступник, а уроды, которые нас туда отправляют.
Понадеялся, что со временем Натали все поймет. Мой друг, моя жена, вторая половина. Но она даже не пыталась встать на мое место.
Заладила:
— Как ты мог? Мне стыдно за тебя. Ты меня опозорил. Ты меня разочаровал.
Ночью в постели, когда я захотел ее приласкать, раздраженно сбросила мою руку и отвернулась к стене. Зашептала опять:
— Как ты мог? Нет, как ты мог?
Достала меня эта песня. Я в ярости схватил Натали за плечи и принялся трясти. В конце концов, что для нее важней: муж или мнение каких-то имбецилов?!
— Ну чем я тебе не угодил? Чего ты стыдишься? Того, что я ни под кого не прогибаюсь, не умею молчать, не терплю их подлостей? Запомни раз и навсегда, Наттали с двумя «т»! Кровь проливать — это тебе не ногти красить. Я не манекен, чтоб форму носить и берет нахлобучивать. Не желаю ни убивать, ни умирать. Я жить хочу, жить с тобой, дура ты моя ненаглядная!
Должно быть, я помял ее, сделал больно. Она так странно взглянула на меня и заплакала. Все, конец! С этой минуты я потерял ее навсегда. Но не понял, баран, что натворил. Решил, что достучался до Натали, добился ответа, чувства. Мол, лед тронулся. Ничего подобного! Она так меня и не простила. Я принялся гладить ее по голове:
— Не плачь, малыш. Все уладится. Вот увидишь, я не просто пушечное мясо, я найду свое место в жизни. Ты не пожалеешь, что связалась со мной.
Натали жалела об этом еще тогда, на скамейке. Ничего у нас не срослось. Ничего не вышло. Хоть я и засунул гордость подальше, на работу меня упорно не брали. Ни в охрану, ни в бар вышибалой, ни в распоследний бардак. Я не смог устроиться даже разносчиком пиццы. Даже грузчиком в супермаркете. «Нет, нет и нет», — отвечали мне.
— Дезертир — человек ненадежный, — пустился в рассуждения хозяин ларька на углу нашей улицы. — Они боятся, что ты сбежишь при малейшей трудности. Кладешь с прибором на общество, никого не уважаешь, так приготовься к полной независимости, брат…
Пришлось мне по рынкам таскаться, разгружать машины, ставить и разбирать лотки-палатки, грязь сгребать за всеми.
— До чего докатился! Мусорщик, поденщик. Еще наймись писсуары протирать! Думаешь, я о таком мечтала? — злилась мадам.
Когда работы по утрам не было, я замечал, как старательно красится и наряжается Натали. Взвивался от ревности, как без этого?
— Что у меня, глаз нет? Не вижу, сколько помады красной изводишь? Ты одеждой торгуешь или себя предлагаешь, а?
— Может, скоро и на панель пойду, нужда заставит. Ты ж у меня шланг шлангом!
День ото дня Натали презирала меня все сильней. Но выгнать не решалась, побаивалась. Стоило мне подняться, приблизиться, заглянуть ей в глаза, визг смолкал, она бледнела и молча выходила из комнаты. Будто кто дернул стоп-кран.
Со временем до нее дошло, что сила на ее стороне. Вот тогда она и заявила мне сухо:
— Я заслуживаю лучшего. Катись-ка ты отсюда. Чтоб духу твоего не было! И вещи чтоб забрал до выходных.
Теперь Натали смотрела мне в глаза с угрозой. Так обидно было… Я согнулся, будто она мне по яйцам вмазала. Внезапный апперкот. Все кончено. Мадам свела счеты, нанесла последний удар, указала на дверь. Больше никогда не поцелует меня, не приласкает, не возьмет за руку. Паршивый дезертир на такое права не имеет. А ведь я любил ее до дрожи, до сумасшествия…
Теперешний мистер Майк пришелся бы тебе по вкусу, лапа моя. Начальник охраны! Это тебе не комар чихнул. Уважаемый человек в костюме и при деньгах. Ладно, с деньгами пока что туго, но это дело времени. Главное, сделать первый шаг. Дальше буду расти как на дрожжах. Терпение и труд все перетрут.
— Мистер Майк!
В дверь кто-то постучал.
— Открыто!
— Спуститесь к Жану, он ждет вас в холле. Ему срочно требуется ваша помощь.
— Уже иду, сию секунду!
Все-таки жаль, что мадам Майк меня не видит. Укатила в Кольмар с какой-то обезьяной, ну и ладно! Совет да любовь. Живите долго и счастливо. Если скажу, что забыл Натали, солгу. Перед Богом — хотя где Он там сидит, не знаю, — и перед зеркалом не стану кривить душой: каждую ночь она мне снится. Раньше я ее ненавидел, теперь просто тоскливо. Уже легче, не так больно. Зато не влюблюсь больше никогда. Обломитесь! Проехали. Пусть молодое поколение мается. Мне от баб нужно сами знаете что, и только.
Сейчас у меня одна беда, одна закавыка: Жан велел с костюмом галстук носить, а я его завязывать не умею…
Мариэтта
— Будьте как дома, не торопясь осваивайтесь, приводите себя в порядок. Когда сможете, зайдите ко мне в кабинет. Я вас жду. — С этими словами Жан ушел, оставив меня в моей новой комнате.
Оказалось, что «Мастерская» находится недалеко от коллежа, где я работала. Мы проехали мимо. На перемене старшеклассники курили и болтали во дворе. Я увидела светлую косую челку Зебрански и сразу же начала задыхаться.
Наглеца выписали из больницы, вот оно что! Хищник щурился с гордым победоносным видом, высоко задрав голову. Ногу поставил на край ограды. Его окружали восхищенные, во всем послушные приспешники. Только бы он меня не заметил, Боже! Сердце бешено колотилось, по лбу заструился холодный пот.
— Жмите на газ, пожалуйста, — умоляла я шофера.
— Что с вами, Мариэтта? — забеспокоился Жан. — Я и не знал, что у вас бывают приступы паники, болезненная тревожность. Да, работы у нас с вами непочатый край!
Больше мы с ним не сказали друг другу ни слова до самой «Мастерской». Думали каждый о своем. По прибытии Жан представил мне Сильви, свою секретаршу, нескольких неприметных сотрудников и здоровенного верзилу, начальника охраны. Звали его мистер Майк. Вылитый персонаж гангстерской саги, только темных очков не хватает.
Затем Жан отвел меня в эту милую скромную комнату с голубоватыми обоями, белой мебелью, массивными старинными часами.
Как только он ушел, я легла и уставилась в потолок. Мне нужно было успокоиться, сосредоточиться, отогнать неприятные, тягостные мысли.
Через полчаса я вошла в его кабинет. Перед ним лежала внушительная пачка белой писчей бумаги.
— Ну что ж, Мариэтта, приступим. Пора отыскать корень всех ваших проблем, основной источник страхов и тоски. Расскажите, что вас гнетет, мучает, не дает расслабиться и почувствовать радость. Пожалуйтесь, поделитесь.
Он и вправду считал этот метод действенным, испытанным и надежным. Говорил убежденно и убедительно. Не учитывая того, что невозможно довериться незнакомому человеку вот так, сразу.
— Не молчите, Мариэтта. Иначе мы не сдвинемся с мертвой точки.
— Не могу, Жан. Ничего не получится. Слишком поздно.
Я так долго все вытесняла, скрывала. Вернее, лгала. Мне не выбраться из панциря, из скорлупы, из-за крепостной стены. Безупречный непроницаемый фасад моей жизни враз не разрушишь. Я сто раз повторяла, что счастлива и благодарна судьбе. Мне исключительно повезло. Безоблачное детство, беспечальная юность. Любящие, заботливые родители. Блестящая партия, которую они мне обеспечили. Умные благовоспитанные сыновья. Работа по призванию. Я никогда не жаловалась, всеми силами подавляла гнев, обиду, недовольство. Сдержанность — главная моя добродетель. Я себя искалечила, задушила. Слишком поздно. Я не смогу начать заново, внезапно стать откровенной, критичной, адекватной. Да мне никто и не поверит. Скажут, что я ломаю комедию или в самом деле сошла с ума.
Когда отец и мать казнили меня, я не кричала от боли, не сопротивлялась. Нужно было бороться, а я сдалась. Похоронила себя заживо, забросала землей их грех. Безучастно следила за тем, как грязная тина предрассудков засасывает меня с головой. Хотя была почти взрослой, семнадцатилетней! Приняла неправедный приговор без ропота. Отдала на заклание себя и свое дитя.
