Диана Мохаммади - Маленькая торговка спичками из Кабула
Атмосфера на Чикен-стрит всегда напряженная. Банды уличных мальчишек сражаются за нескольких прохожих-иностранцев, которые уже сто тысяч раз пожалели, что решили пойти по этой улице! Продавцы прогоняют нас с улицы, обвиняя в том, что мы своими приставаниями отпугиваем покупателей. Мальчишки пользуются этой толкотней, чтобы что-нибудь стащить. Продавцы об этом знают, но, мне кажется, они предпочитают, чтобы их время от времени обворовывали понемножку, чем один раз, но по-крупному. Здесь все друг друга знают, все друг с другом уже тысячу раз ругались, но каждый день в один и тот же час они вновь встречаются всё на том же месте. Потому что ни у кого нет другого выбора. Но Билал и Ахмед не из таких. Они работают сплоченно, в паре, несмотря на неудачные дни и ссоры с другими мальчишками.
Самоотверженность этих мальчишек меня воодушевляет, и я продолжаю путь. Я выхожу на центральную улицу Шараи-Ансари. Иду по правой стороне, оставляя позади многоэтажные дома, которые стали покрывать стеклом, чтобы скрыть их ветхость под этим дешевым прозрачным лаком. Я не люблю Шараи-Ансари. На этой улице всегда полно попрошаек. Дети постоянно пристают и просят дать хоть один афгани. Женщины в паранджах с больными детьми протягивают больничные рецепты, прося денег на лечение. Инвалид без рук и без ног каждый день сидит на одном и том же месте. На нем черный тюрбан и белая майка, из-под которой виднеются мускулы. Для него выражения «с распростертыми объятиями» просто не существует. Он передвигается, раскачивая грудь вперед-назад и упираясь в землю обрубками рук. И летом, и зимой. Еще здесь есть слепой старик: его сынишка лавирует между машинами, машинально стучит в окна и просит денег. Еще несколько мальчишек суют прохожим под нос зерна чапанди[20], тлеющие в консервной банке, подвешенной к обрубку железного лома. По поверью, их едкий запах отгоняет злую судьбу. От него меня сразу же начинает тошнить. Я всегда довольно грубо отгоняю поджигателей чапанди.
Дойдя до конца улицы, я поворачиваю налево и выхожу на площадь Шерпур. Передо мной вход в министерство внутренних дел, возле которого стоят старинные пушки. В центре перекрестка — полицейский, которого я очень хорошо знаю. Он похож на клоуна или на марионетку. Увидев меня, он со всей силы дует в свисток, этот пронзительный свист как нельзя лучше вписывается в дуэль двух машин, которые затеяли сражаться друг с другом в святую пятницу. Я иду дальше, в знак благодарности небрежно помахав полицейскому правой рукой. Прямо передо мной — дипломатический квартал. Десять часов утра, я уже прохожу через первые заграждения. Это место называется «квартал стен». Тяжелые бетонные тумбы против терактов смертников, колючая проволока, чтобы никто не мог войти, квартал все время находится под наблюдением военных. Автомобили въезжают сюда по пропускам. Это первый показатель того, что в Кабуле становится небезопасно. Это такой механизм: чем больше в городе терактов, тем больше бетонных тумб появляется на улицах, тем больше дорог перегораживается. Рядом с лицеем Амани я встречаю свою сестру Бассиру. Она торговала здесь ранним утром, теперь я сменю ее. Бассира младше меня на год. Мы похожи, как близнецы, только движения у нее более резкие, нервные и агрессивные. Бассира очень веселая. Она ничего не принимает близко к сердцу. Работа на улице для нее всего лишь роль, которую она играет. У нее даже есть сценический псевдоним. Ее называют Ариана. На улицах Ариана отшлифовывает свою роль. Квартал, по которому она ходит взад-вперед, — замечательные декорации. Прохожие — безучастные зрители. Но Ариана не хочет признаться себе в том, что не справляется с этой ролью из-за своей наивности.
23
«Мой дорогой»
Жаан. Это одно из моих любимых слов. Я хорошо чувствую красоту языка, особенно ритм слов. Я люблю слова однородные, круглые. Люблю, когда они щелкают и разбиваются вдребезги. Жаан — это нежное и открытое слово. Чтобы его произнести, нужно широко открыть рот.
Губы должны быть немного выставлены вперед, как будто в ожидании поцелуя. А язык должен сильно удариться о нижние зубы. Жаан…
Это слово ставится после имени, в знак любви и уважения. Его хочется растягивать. Жаан. И повторять. Жаан. Оно делает фразу ритмичной. Наверно, это слово, которое в Афганистане в течение дня повторяют чаще всего. Четыре буквы, чтобы выразить нежность. Четыре буквы — неважно для какого рода — женского или мужского. Жаан — это самое общее слово для всех афганцев. В каждом предложении оно напоминает нам о взаимном уважении, об уважении, которое мы должны испытывать к своим близким.
Наверно, я так чувствительна к музыке языка потому, что мы в школе часто слушаем монотонное чтение Корана. Я обожаю мою учительницу религии. Она нежная, как мед, и красивая, как жасмин. Это единственное арабское выражение, которое я помню. Мадмуазель Фарида носит зеленый костюм: длинную юбку и слегка обтягивающий пиджак. На голове у нее черный платок с вышивкой, подчеркивающей линию лба там, где уже растут волосы. Это один из тех редких уроков, на которых работает весь класс. Когда она входит, мы, все тридцать три девочки, поднимаемся как одна и хором приветствуем ее традиционным «салам аллейкум». С религией не шутят. Когда мадмуазель Фарида начинает говорить, мне хочется закрыть глаза и отдаться во власть ее слов, которые, словно в невесомости, плавают в моем ватном сознании. У нее такой чистый голос, немного хриплый, но не грубый. У нее есть легкий акцент. Я думаю, она из Эрата — крупного города на западе, граничащего с Ираном. Когда она начинает читать Коран, меня обволакивает какое-то блаженство. Я не все понимаю и часто коверкаю арабские слова, которые трудно произносить. Но это делает язык еще более привлекательным. Уроки религии заставили меня начать писать стихи. Я пишу их тайком, дома по вечерам или рано утром, когда все спят. Маме не нравится, когда она видит, что я что-то пишу. Она не умеет читать и поэтому все время думает, что я пишу что-то плохое. Иногда я читаю свои стихи сестрам, они хвалят меня. Вот последнее из моих стихотворений: «Я ничего плохого не сделала в этом мире. Я только попросила у Бога прощения. Я посмотрела на Него, вот и все, что я сделала плохого». Я пишу много стихов. Это маленькие истории из трех строк. Меня часто вдохновляют какие-нибудь события. А иногда я просто подбираю слова по созвучию. Я пишу одним разом, без зачеркиваний. Иногда я просыпаюсь посреди ночи оттого, что меня мучит какое-нибудь слово. И я приберегаю его в каком-нибудь укромном уголке своей головы для нового стихотворения. Я всегда пишу в одной и той же тетради. Перечитывая свои стихи, я понимаю, что это дневник моих чувств. Я пишу о любви, об уходящем времени, о политике. Мне хочется, чтобы слова звучали. Чтобы они пронзали чистую страницу. Чтобы они нарушали все правила приличия. Мой любимый поэт — Руми[21]. Это самый известный персидский мистик. Его стихи учат в школе. Он написал книгу из пятидесяти тысяч стихотворений, «Маснави». Вот одно из них: «Чтобы говорить, слушай, ибо это необходимо, слушай сначала и, слушая, учись говорить». Или вот еще: «Если вы думаете о розе — вы розовый сад, но если вы думаете о шипах, то вы растопка для печки». Что мне нравится в поэзии, так это то, что она все время притворяется бесстыдной. Каждый прочитывает в ней то, что хочет прочесть. Мне нравится, что в моих стихах есть скрытый смысл.
— Что ты там еще наделал? — кричит мама. Билал упал и ударился головой. Он споткнулся о таз, который валялся во дворе. В тот вечер электричества почти не было, я включила газовую лампу, чтобы сделать уроки. Мама чистила картошку при свете тандура. Мы с сестрами впятером делали задания по английскому, собравшись в кучку вокруг лампы. Задания по языкам мы всегда делаем все вместе. Так маленькие быстрее запоминают, а большие повторяют уже пройденное. В тот раз мы повторяли формы вежливости — «Shall I go?» Я люблю, когда мы вот так сидим с сестрами. Мы не спорим, не ссоримся: у нас только одно желание — выучить, сделать как можно лучше. А еще мне нравится это чувство солидарности, когда мы друг другу помогаем. Этим мы обязаны Фархаду, нашему старшему брату. Английскому нас учил он. Он приходил из школы и устраивал для нас уроки. Поэтому сейчас мы почти все говорим на языке Шекспира. Жамшед и Билал ходят в немецкую школу. Мы научились у них нескольким словам. Я только начала учить французский. Но я уже делаю, как Фархад: повторяю уроки вслух, чтобы мои братья и сестры учили язык вместе со мной.
Мы остановились на «May I ask you a question?», когда Билал навернулся. Он нечаянно опрокинул блюдо с почищенной картошкой. Уже начало темнеть, он вернулся так поздно, потому что не продал ни одного календаря. Никто из нас не обернулся. Привычка. Билал быстро вытер слезы и лег рядом с нами, чтобы присоединиться к семейному уроку. С нашей мамой формы вежливости излишни.
