Джулиан Барнс - До того, как она встретила меня
— Но приближаются каникулы.
— Так подыщи ему занятие. Свози куда-нибудь.
— Мы стараемся найти страну, где я не трахалась бы с кем-то, — сказала Энн с внезапной горечью.
Дальнейшие свои мысли Джек оставил при себе. Он всегда питал теплое чувство к Энн, даже когда — как он вспомнил теперь — летом 1973 года они окончательно рассорились из-за приятной добавки, которой он себя побаловал, какой-то двойной парковки. Он всегда считал ее девочкой без гребаных закидонов; может быть, не достаточно искрометной на его вкус, но определенно без гребаных закидонов. И, провожая ее, он подставил ей лицо для поцелуя. Она повернулась к нему, заколебалась и оцарапала щеку об его бороду. Когда Энн уже отодвигалась, чуть смоченные губы Джека, казалось, поймали ее ухо.
Барбара сидела на кушетке в своем нейлоновом халате, прихлебывала чай из чашки и праздно размышляла о Грэме. Она думала о нем чуть чаще, чем он, с ее точки зрения, того заслуживал. Первоначальное презрение теперь сошло на нет, и даже злость, обычно более надежная эмоция, больше уже не переполняла ее, как в первые два года. Разумеется, это не значило, что она хоть в чем-то простила Грэма, или испытывала к нему симпатию, или даже «поняла его точку зрения» — то, к чему ее иногда подталкивали наиболее тряпичные или же наиболее лояльные ее подруги. Вдобавок те же подруги в приливе наибольшей смелости намекали, что ей просто не повезло, что определенный процент браков всегда распадается, и тут нет ничьей вины, что так уж устроен мир. Им она отвечала: «Я еще здесь. Элис еще здесь. Дом еще здесь. Даже машина еще здесь. Ничего не случилось, кроме того, что Грэм сбежал». Это бесцветное изложение фактов обычно направляло их на ложный след.
«Так ты… ну, ты позволишь ему вернуться, если… если…»
«Конечно, нет. Об этом и речи быть не может». И она была более, чем серьезна.
Когда она думала о Грэме теперь, он представлялся ей в двух видах. Во-первых, таким, каким приподнимался над ней, когда они занимались любовью в ночь на восьмую годовщину их брака. В юбилейные ночи она всегда позволяла Грэму не гасить свет. Он скорчился над ней, работая в не слишком увлеченном темпе, который, впрочем, казалось, его вполне удовлетворял, когда она поймала его на том, что он смотрел на ее груди. Само по себе никаких возражений это не вызывало — ведь поэтому (отчасти) она и разрешила ему не гасить свет. Но то, как он смотрел на них… В его глазах она уловила не то чтобы отвращение и не отсутствие интереса. Нет, нечто куда более оскорбительное: в них наличествовала искорка интереса, смутно благожелательная, но унизительно слабая. Она видела такое выражение и прежде. Выражение покупателя в супермаркете, которому ничего из морозильника не требуется, но он все-таки быстро и ритуально заглядывает в него.
После этого в их свадебные годовщины Барбара ставила ультиматум: либо они оставляют свет и читают, либо гасят его и занимаются любовью. Что именно, ей безразлично, дала она понять. И в заключительные годы они все чаще оставляли свет гореть. Во-вторых, Грэм представлялся ей тоже на коленях, но только полуизвернувшись — на лестнице. Сколько лет назад? Она не помнила. Его левое колено было на ступеньку выше правого колена, его зад выпячивался. Он поднялся по лестнице примерно на треть, в одной руке держа пластмассовую желтую щетку, а в другой — такой же совок. Он закончил одну ступеньку и поднялся к следующей. Он помогал ей, потому что были каникулы, а она устала. Она поглядела вверх на его выпученный зад, на желтую щетку, деловито егозящую по ковровой дорожке, и прошла дальше в гостиную. Минуты через две она вернулась в прихожую. Ему оставалась последняя ступенька. Когда он добрался до площадки, то повернулся — первоклассник, ожидающий, что его домашнее задание украсит золотая звезда.
«Если начать сверху, — сказала она только, — и спускаться, тогда вся пыль сметается вниз». Бога ради, он же был университетским преподавателем, то есть считался очень умным, ведь так?
И, извернувшись, глядя через плечо, он бросил на нее еще один взгляд маленького школьника. Я не виноват, я накакал в штанишки, Я НЕ ВИНОВАТ. Не ругай меня. Он выглядел (она подыскала подходящее школьное слово) таким СОРНЯЧКОВЫМ, «Билл и Бен из Цветочного Горшка», — подумала она, — а между ними, деревянно постукивающими на своих нитках, — Маленькая Сорнячка. «Привет, Сорня-а-а-ачка», — приветствовали друг друга ее школьные товарки. И в ту минуту она чуть было так не сказала.
Тем временем Грэм дома достал курицу из морозильника. Он выдавил птицу из ее полиэтиленового пакета и положил на разделочную доску. Затем взял ее за крылья и энергично встряхнул. Из широкой дыры между ножками выпал мешочек с потрошками, и Грэм пробормотал:
— Это мальчик.
Он отодвинул мешочек и начал разделывать тушку усердно, но бестолково. Вырвал крылышки, затем стал крутить ножки, будто пропеллеры, пока они, внезапно затрещав, не оторвались. Он мимоходом взглянул на кожу одной из ножек: в пупырышках и морщинистая, как у его мошонки.
Грэм взял резак с магнитной полки над своей головой и рубанул по грудке. Повторил еще два-три раза, пока не добился результата. Порубил еще. Иногда косточки дробились, и он без особой охоты выбирал осколки.
Разлохмаченные куски курятины он бросил на сковородку, чтобы обжарить. Потом снова взял резак и положил мешочек с потрошками в центре доски. Около минуты смотрел на него, затем нанес несколько рубящих ударов в стремительной последовательности, словно должен был успеть нанести эти удары, прежде чем потрошки запаникуют и разбегутся. Когда мешочек лопнул, ему на запястье брызнула кровь, и на доску, и на пластмассовый фартук в голубую полоску, который был на нем. Тупой стороной резака он сгреб внутренности в кучку и снова несколько раз их быстро рассек. От этого он получал незатейливое удовольствие. Он улыбнулся. Вот говорят, что работа — лучшее лекарство от печали, но это было ничуть не хуже.
Грэм снова улыбнулся. Интересно, снабжены ли бумажные пакеты для книг полиэтиленовыми подкладками?
Естественно, Энн ничего не сказала Грэму о своем визите в Рептон-Гарденс. Когда под вечер на следующий день Джек открыл дверь и Грэм яростно зашептал ему: «На самом деле меня здесь нет, ты же не скажешь Энн, верно?», он не удержался от усмешки. Сначала они начали переписывать прошлое, а теперь переписывают настоящее в процессе его свершения. Если бы они могли контролировать будущее, то были бы способны переделать на свой лад решительно все.
— Само собой, приятель.
— Ты не работаешь?
— Нет, просто припудриваю рецензию.
Они прошли в хаос гостиной Джека. Грэм сел в то же кресло, что и в тот раз. Джек подал ему кофе в той же кружке, что и в тот раз, и начал ждать. Грэм, казалось, жаждал воспроизвести вступительную паузу того раза. Но Джек не был теперь так терпелив.
— Ты принимал таблетки?
— Вроде. Я о том, что ты посоветовал три выхода. Я прибегнул примерно к одному с половиной. Я не пошел покупать новую одежду, решил, что это ничего не даст. («Черт, — подумал Джек, — он-таки принял все всерьез, наш Грэм не жонглер фигурами речи».) И пил я уже, пожалуй, порядком, а потому просто продолжал в том же духе, что и засчитываю за половину.
Джек никак не мог вспомнить, что еще он присоветовал. Помнил он только, что слишком уж разоткровенничался о своем первом браке.
— И я мас… Я мас… дрочил. — Грэм произнес эти слова с самым профессорским видом.
— Массово дрочил? Молодец. И кто же эти счастливые соратники?
Грэм криво улыбнулся. Джек лишний раз подивился тому, с какой серьезностью люди воспринимают секс; с какой силой, с какой необычайной силой секс берет их за горло.
— Это не конец света, старая дырочка. То есть я не заметил, чтобы шарик покачнулся на своей оси, когда бы ты там это ни проделал.
— Я двадцать лет этого не делал.
— Че-е-е-ерт. Правда? Так как же это было? Расскажи мне. Пожалуйста, расскажи. Я всегда слишком хорошо помню.
— Это было… — Грэм замолк, и Джек приступил к упреждающему содроганию: — …усладительно.
Джек с облегчением превратил выдох в энергичное краткое чмоканье.
— Естественно. Так почему же такая вытянутая физиономия?
— Ну, собственно, есть пара причин. Видишь ли, я для этого купил журнал.
— И что? Почти все мы храним под кроватью такую библиотечку. Хочешь одолжить парочку-другую?
— Э… нет, спасибо.
— В любое время.
— И, видишь ли, я усладился, и использовал журнал, и не чувствовал себя виноватым перед Энн.
— И повторил? — Джек ощутил себя ревностным патером, подталкивая Грэма на полную исповедь о его в данном случае безгрешных поступках.
— Ну да. Несколько раз, если сказать правду.
— Так, значит, вновь обрел сноровку, э? И никакого выброса на журнальный разворот?
