Джулиан Барнс - До того, как она встретила меня
— Мужская менопауза так рано?
Когда днем Грэм бывал дома один, он обнаружил, что все настойчивее и настойчивее разыскивает улики. Иногда он толком не был уверен, что именно составляет улики, а иногда в процессе своих обысков он прикидывал, а не испытывает ли он тайную радость, находя доказательство, которое, убеждал он себя, ему страшно и ненавистно. В результате своих маниакальных поисков он заново ознакомился почти со всеми вещами Энн; только теперь видел он их в ином, поруганном свете.
Он открыл шкатулку орехового дерева, в которой она хранила иностранные монеты. Внутри шкатулка была разделена на двенадцать квадратных секций, выложенных лиловым бархатом. Грэм уставился на неистраченную металлическую валюту. Лира означала Бенни, или того типа, или — никуда не денешься — его самого и их пять дней в Венеции, когда они поженились. Центы и один серебряный доллар означали Лаймена. Франки означали Фила или эту жопу с джипом — Джеда или как он себя там называл. Марки означали… а, хватит! Ну а это, подумал Грэм, вынимая большую серебряную монету, а это что? Он прочел по ее краю: «R. IMP. HU. ВО. REG. М. THERESIA. DG.». А потом на другой стороне: «ARCHID. AUSTR. DUX. BURG. CO. TY. 1780 X.». И улыбнулся про себя. Крона Марии-Терезии. По крайней мере тут — ничего.
Он сыграл в ту же игру с ее сплетенной из прутьев корзинкой, полной книжечками спичек. Она не курила, но коллекционировала эти спички из ресторанов, отелей, клубов — повсюду, где они предлагались бесплатно. Единственная трудность, с которой он столкнулся, роясь среди памяток о беззаботных коктейлях и пьяных ужинах, о дюжинах и дюжинах безгрэмных встреч, заключалась в практической невозможности определить, действительно ли Энн бывала в тех заведениях, бесплатную рекламу которых он теперь перебирал. Друзья знали о ее любви к коллекционированию и высматривали особенно броские или загадочные книжечки для прибавления к ее коллекции. Грэм даже сам поощрял эти их подношения. Так на что он мог опереться? А ревновать, если к тому нет точного повода, бессмысленно — во всяком случае, так считал Грэм.
Раздраженный такой неуверенностью, он отошел к полкам Энн и начал искать книги, которые она вряд ли купила для себя сама. Несколько таких он раньше уже опознал как подарки от прежних ее спутников. Их он вытащил скорее в повторение пройденного и перечел надписи: «Моей…», «С любовью от…», «С большой любовью от…», «С любовью и поцелуями от…», «Чмок-чмок-чмок от…» Какие тупые пошляки, подумал Грэм, почему бы им не обзавестись печатными наклейками, если ничего другого они сказать не собирались. Затем он вытащил принадлежащий Энн экземпляр «Горменгаста». «Моей белочке, которая всегда помнит, где хранятся орешки». Чертов Джед — да, его звали Джед, как подтверждала подпись такого сверхобразованного орангутанга. Жопа с джипом. От него только этого и можно было ждать. Уж конечно, он подарил ей «Горменгаста». Ну, хотя бы закладка свидетельствовала, что дальше тридцатой страницы она не продвинулась. И правильно. «Горменгаст» — презрительно повторил он про себя — и Джед. Что как-то сказала про него Энн? «Коротенькая терапевтическая связь». Терапевтическая? Ну, пожалуй, это он понимает. И «коротенькая» — этим он был доволен, и не только по очевидной причине. Он не хотел бы, чтобы дом сверх всего захламляли собрания сочинений Толкина и Ричарда Адамса.
Грэм затеял игру с самим собой, базирующуюся на «Раздень Джека донага». От него требовалось находить на полках Энн книги, ей подаренные. Если он не найдет ни одной такой с четырех попыток, он проиграл. Если найдет с четвертой попытки, получает еще раунд; если найдет всего с двух попыток, то, сэкономив две попытки, в следующем получает их шесть.
С небольшими жульничествами он продолжал играть минут двадцать, хотя к этому времени увлечение охотой все меньше и меньше маскировало мрачность победы. Сидя на полу, он поглядел на груду книг, знаменовавших его выигрыши, и почувствовал, как на него начинает наползать удручающая тоска. Сверху лежал «Конец любовной связи». «Не думай обо мне с гневом. Это было чудесно. Со временем ты тоже это поймешь. Это было почти даже слишком хорошо. М.». Ха! Майкл. Именно такую муть он и мог написать. ПОЧТИ ДАЖЕ СЛИШКОМ ХОРОШО. На самом же деле он, конечно, подразумевал: «Почему ты не вела себя скверно, чтобы я мог бросить тебя без ощущения вины?» Майкл — красивый, спортивного типа с — как заверила его Энн — обаятельной манерой встряхивать головой и робко помаргивать, глядя на тебя. Вот как Энн описала его. Для Грэма он стал «психом с тиком».
Он ощутил прилив грусти. Он ощутил прилив несфокусированной агрессивности и он ощутил жалость к себе, но в основном он ощутил только грусть в чистом виде. Быть может, настал момент испробовать одну из панацей Джека. Не то чтобы он побывал у Джека в поисках панацеи; вовсе нет. Но это же совсем безобидный способ. То есть безобидный на его взгляд. А Энн вернется не раньше, чем через полтора часа.
Грэм прошел к себе в кабинет, немножко иронизируя над собой. Помимо всего прочего, так глупо, что его кабинет — единственный надежный тайник. Он выдвинул ящик картотеки, ящик, помеченный «1915–1919». Все конверты были открыты, выставляя напоказ свое содержимое, все, кроме одного. Этот он вынул, перевернул и извлек из него бумажный пакет в розовую полоску. Теперь куда? Не вниз — вдруг Энн неожиданно вернется раньше. Не в спальню — это будет уж слишком смахивать на адюльтер. Остаться здесь? Но где именно? Во всяком случае, не за письменным столом — хуже не придумать. С неохотой он остановил выбор на ванной.
Грэм не мастурбировал с восемнадцати лет, с вечера перед тем утром, когда он попросил Элисон, свою первую девушку, о свидании. Это решение придало ему мужества пригласить ее, а после из благочестивой благодарности он окончательно закрепил свое самоотречение. Кроме того, его всегда тяготило ощущение виноватости. Он неизменно мастурбировал только дома в уборной либо перед, либо непосредственно после опорожнения кишечника, чтобы иметь возможность ответить на вопрос, где он был, не прибегая к прямой лжи. Это слегка снижало виноватость, но тем не менее она продолжала вкрадчиво ластиться к нему.
И ведь он не мастурбировал, подумалось ему, с тех самых дней, когда люди и в мыслях именовали это «мастурбацией» — таким знобящим, хмурым медицино-библейским словом. Без сомнения, существовали и другие определения, но это всегда ощущалось только мастурбацией. Мастурбация, фрикция, дефекация — серьезные слова из его детства, знаменующие действия, которые следует взвешенно обдумать, прежде чем приступить к ним. А теперь все упростилось до «дрочить», «трахать» и «срать», и никто даже на секунду не задумывается над ними. Ну, «срать» он и сам иногда употребляет мысленно, а Джек, разумеется, небрежно сыплет и «дрочить», да и «трахать» тоже. Грэм все еще осторожничал с употреблением того и другого. «Дрочить» в конце-то концов такое тихое, домашнее, безобидное слово, что звучит как название какого-то рукоделия.
Двадцать два года с тех пор, как он в последний раз мастурбировал. Дрочил. И несколько сменившихся квартир и домов, где он этим не занимался. Он сел на унитаз и огляделся; затем встал и придвинул к себе бельевой ящик с пробковой крышкой. На том месте, с которого он его сдвинул, в коврике осталось четыре четкие вмятины — по одной в каждом углу прямоугольника пыли. Грэм снова сел на унитаз, придвинул ящик поближе и положил на него свой бумажный пакет. Затем он спустил брюки и подштанники ниже колен.
Получилось не слишком удобно. Он встал, закрыл крышку унитаза и постелил на нее полотенце. Затем снова сел. Набрал воздуха в грудь, сунул руку в пакет и вытащил два журнала, которые торопливо купил у индийского киоскера на обратном пути из дальнего кинотеатра.
Покупая их, он пытался выглядеть слегка недоумевающим, будто они предназначались для кого-то другого, однако подозревал, что выглядел всего лишь виновато-испуганным.
«Пентхаус», о котором он слышал, и «Рапира», о котором ничего не слышал.
Он положил их рядом на бельевой ящик и прочел содержание на обложке. Название «Рапира» показалось ему загадочным. Намекало ли оно на мир пиратской сексуальности, где царил Эрол Флинн, или прятало какие-то образные коннотации?
Две девушки на обложках, обнажившие по какому-то соглашению между журнальными рамками по одному соску каждая, показались Грэму поразительно красивыми. Почему таким девушкам приходится снимать с себя одежду? Или существует какая-то связь между поразительной красотой и желанием снимать с себя одежду? Вероятнее всего, связь существует между поразительной красотой и предложением адекватных денежных сумм за снятие с себя одежды. Он пришел к выводу, что скорее всего причина заключается в суммах.
Он сделал глубокий вдох, посмотрел на то, что прежде называл своим пенисом, но теперь уже не был так в этом уверен, ухватил его правой рукой, а левой открыл первую страницу «Рапиры». Еще одна страница содержания, на этот раз проиллюстрированная снимком глубокой розовой расселины, увенчанной по сторонам тропическим лесом. Судя по виду, в расселине тоже шел дождь. Грэм был заворожен и слегка ужаснулся. Затем несколько страниц читательских писем, тоже проиллюстрированные топографическими снимками, затем восьмистраничная вкладка с еще одной поразительно красивой девушкой. На первой странице она сидела в плетеном кресле, одетая только в колготки; затем, совсем нагая, она играла со своим соском; затем со своей… там внизу; и так до восьмой страницы, где она как бы пыталась вывернуть свою… принадлежность наизнанку, будто брючный карман. На этой восьмой странице, пока мозг Грэма зазиял, его семя (как прежде он считал, но теперь и в этом не был до конца уверен) вырвалось наружу совершенно неожиданно. Оно разбрызгалось по левому рукаву его свитера, по бельевому ящику и по девушке-акробатке.
